Слишком громкий мир

Июнь 1900 года. Март давно минул, минули и мокрый апрель и радующий первым устойчивым теплом май. Вместе с холодом и сыростью ранней весны исчезли и последствия болезни, преследовавшие Александра долгие недели после острой фазы. Лихорадка, сжигавшая его днями и ночами, когда Дмитрий не отходил от постели, теперь казалась дурным сном. Запах ромашкового настоя сменился терпким ароматом черного чая с добавками, а выписанные микстуры закончились. К июню Александр снова чувствовал твёрдую почву под ногами. Дмитрий, однако, все эти месяцы никак не мог вернуться в прежнее русло. Он помнил каждый стон брата, каждое мгновение температуры выше тридцати девяти, когда тот метался в бреду, сжимая его руку так, что на коже оставались следы от ногтей. И потому, пока Александр медленно возвращался к жизни, Дмитрий воплощал пришедший в голову план. Дача под Санкт-Петербургом, для восстановления которой он нанял рабочих, теперь сияла свежим ремонтом. Он лично следил, чтобы садовники привели в порядок сад, засадили клумбы цветами и привезли из города новую мебель. Жасмин сам собой разросся так, что его оставалось только немного подстричь. — Ты уверен, что нам нужно ехать туда? — спросил Александр в один из жарких июньских дней, стоя около распахнутого окна. Густой полуденный зной вползал в комнату, и от него не спасали даже деревья, чьи ветви клонились к стенам усадьбы. Он знал, чем всю весну занимался брат, но относился к отпуску на даче с видимым негативом. Такая поездка требовала выхода из привычной обстановки, чего Александр в душе опасался. — Уверен, — Дмитрий встал рядом, держа на руках Мими и медленно её поглаживая. — Город тонет в жаре, и обещают, что все лето будет таким. Представь, какая свежесть за городом. Вокруг природа, чистый воздух, тишина, и нет извечной суеты и напряжения. Александр отошёл вглубь комнаты и начал мерять её шагами, едва касаясь пальцами мебели для ориентира. Он нервничал, борясь с сомнениями. В его памяти всплыли обрывки пережитого когда-то пожара: треск пламени, крики, запах гари... Но уже давно нет проклятой сгоревшей оранжереи, остались одни воспоминания, мешающие полноценно наслаждаться жизнью. — Я ведь все равно не прозрею, если буду избегать дачи, — он облегченно рассмеялся, вытерев пот со лба, и остановился, оперевшись о спинку кресла, — Прикажи организовать выезд, только пусть Серафима и Игнат едут с нами, да и про Мими не стоит забывать, ей тоже должно понравится. --- День за днем тянулись в неторопливом созерцании летней природы. Июнь таял, растворяясь в жарких лучах солнца, дождь изволил намочить землю лишь пара раз за весь месяц. Дача, окружённая цветущим садом и полями густой травы, казалась братьям одновременно знакомой и чужой. Её облик изменился до неузнаваемости с тех времён, когда они частенько бывали здесь подростками вместе с родителями. Но именно эта новизна, лишенная излишней ностальгии по детским годам, наполнила Александра неожиданным ощущением лёгкости. Мрачные тени прошлого, обычно терзавшие его при мысли о даче, растворились в аромате жасминовых кустов, окруживших дом, и в тепле солнечных лучей, скользивших по лицу. Дмитрий водил брата по саду, методично описывая всё, что изменилось: пара новых беседок, небольшие розарии, ровные тропинки, усыпанные мелкой галькой. Каждое его слово было пронизано заботой, он старательно пытался стереть из памяти брата трагические воспоминания. Александр слушал внимательно, иногда задавая вопросы, но чаще просто позволяя голосу Дмитрия переплетаться с шелестом листвы и мелодичным пением птиц. Часть земель, принадлежавших даче, арендовали местные крестьяне, и это добавляло жизни в их уединённое существование. Но, несмотря на редкие случайные контакты с ними, Дмитрий и Александр продолжали прятаться от окружающих, позволяя Серафиме и Игнату вести быт. Очередной вечер они встретили в саду, в витиеватой беседке, за столиком, накрытым для чая. В воздухе витал сладковатый аромат жасмина, смешанный с запахом нагретой смолы и нагретого за день дерева. Небо ещё хранило отблески заката, медленно переходя из оранжевого в глубокий синий, а ветер лениво перебирал листья, разбавляя их шорохом тишину. — Сейчас должны быть белые ночи, — задумчиво произнёс Александр, откидываясь на спинку скамьи и водя рукой по лакированной поверхности сиденья, — Здесь они, наверное, прекрасны не меньше, чем в Санкт-Петербурге. Дмитрий, отмахнувшись от назойливых комаров, достал трубку, недавно забитую табаком, и прикурил её от спички. Вишнёво-табачный аромат поплыл по ветру, растворяясь в темной зелени кустов. Он сделал глоток чая, разглядывая брата. Замерший взгляд Александра был устремлён вдаль, за причудливую вязь ветвей жасмина, словно он видел в них что-то, недоступное другим. — Солнце ещё виднеется на горизонте, — произнёс Дмитрий задумчиво, как будто писал книгу, а не вёл диалог. — Оранжевые тона плавно переходят в голубые. Такой типичный закат, какой бывает летом после жаркого дня. Александр вздохнул и расстегнул ворот льняной рубашки. Воздух был тяжёлым от влажности, и даже вечерняя прохлада не могла полностью разогнать кисельный дневной зной. Хотелось дождя. — Душно, — сказал он, проводя ладонью по вспотевшему лбу и убирая с него выбившиеся из хвоста волосы. — Такое ощущение, что время остановилось. А с ним застыло и всё, что за пределами этой дачи. Не верится, что на Каменноостровском все так же звенят трамваи и матерятся извозчики. — И проходят шумные балы, — Дмитрий фыркнул, видя как от этих слов брат карикатурно скривился. — С одной стороны, хочется остаться здесь надолго, с другой, кажется, к лету я начну скучать даже по такому извращению, как светская жизнь, — Александр лениво сполз по скамье, вытянув ноги, и отложил недоеденную баранку. — Думаю, завтра стоит добраться до реки, хоть я и не любитель купаться. Но раз уж мы здесь… — Время вспомнить детство? — Дмитрий выдохнул дым и провел пальцами по волосам брата, собравшимся на конце хвоста в упругие завитки. Александр улыбнулся едва заметно, лениво поднял руку и положил её на колено брата. В воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь привычным стрекотом насекомых в траве. Где-то вдалеке ухнула ночная птица, а потом снова воцарилась тишина. — Знаешь, — произнёс он наконец, его голос был мягким, почти мечтательным, — я думал, что буду постоянно возвращаться мыслями к прошлому. Но сейчас понимаю: здесь мне совсем не хочется о нём думать. Давай просто жить. — Что ж, — ответил Дмитрий, кладя свою руку поверх ладони брата, — если таково твоё желание, значит, так тому и быть. *** В этот же прекрасный летний вечер доходный дом на Лиговке, принадлежащий братьям, доживал свои спокойные минуты. На третьем этаже, в квартире студента-медика Петра Соколова, горела керосиновая лампа. Её свет падал на ручную печатную машинку и стопки листовок. Молодой человек со впалыми щеками и недельной щетиной сидел за небольшим письменным столом, стараясь печатать как можно тише. Он работал все последние ночи, жертвуя сном и выделяя для отдыха только жалкие часы. — Ещё одна партия, — прошептал он, снимая отпечатанный лист. «Земля и воля!» — кричал заголовок, а ниже шли строки гневного текста, обличающего властьимущих и буржуев. В подвале дома, куда свет проникал лишь через щели в решётках, пахло сыростью и угольной пылью. Здесь, среди паутины, забытых вещей и мешков с мусором и углем, дворник Иван наткнулся на свёрток, обёрнутый в газету и пропитанную воском бумагу. Его уставшие руки, привыкшие к грязи и тяжёлой работе, дрожали, когда он развернул находку и обнаружил стопку листовок. «Хлеба! Свободы! Смерти тиранам!» — гласил жирный печатный текст. — Боже сохрани… — пробормотал Иван, крестясь. Он, поколебавшись с минуту, сунул находку под рубаху и поспешил к управляющему, проживавшему в дорогой части дома, в удобных апартаментах. Ростов, уже готовившийся ко сну, сначала разозлился, услышав стук в дверь. Однако, когда дворник убедил принять его и выслушать, Михаил Павлович едва сдержал панику. Он отлично понимал, если полиция найдет листовки, владельцы, братья Веренские, будут втянуты в скандал. Да и его самого, честного управляющего, затаскают по допросам. — Уничтожьте. Сожгите, выкиньте в реку, как угодно. — приказал он Ивану, нервно глядя на дверь, словно их мог кто-то подслушивать. — И никому ни слова, ясно? Слухи все равно просочились, и ни дворник, ни сам Ростов не могли бы сказать, кто тому был причиной. Может быть обычное совпадение, студент где-то ещё прокололся, но через неделю, поутру, в дом ворвались несколько жандармов. Они прошли в квартиру Соколова, который, к своему несчастью, только проснулся, и выволокли его на лестничную клетку. В подвале жандармы нашли ещё пару свертков с материалами революционного толка, которые не нашёл Иван, что окончательно подтвердило виновность студента. Ростов, мрачно глядя на то, как Петра выводят на улицу, морально готовился к повторному визиту для разговоров, только уже к нему. Следовало ещё написать письмо Веренским, отбывшим на дачу на летние месяцы. Жалко было портить братьям отдых, но ситуация складывалась отвратительная.