Слишком громкий мир

Декабрь 1899 года. В конце декабря Санкт-Петербург превращался в кипящий котел предпраздничной суеты. Торговые ряды на Невском пополнились новыми лотками, где торговцы в овчинных тулупах зазывали прохожих взглянуть на их товар. Даже на Каменном острове, где возвышались особняки и зимние дачи знати, слуги с раннего утра натирали паркеты, чистили хрусталь и развешивали гирлянды. — Ваше сиятельство, — Серафима подняла глаза от серебряного подноса, который как раз протирала замшей, — Игнат просил передать, что карета готова к выездам. Мастер осмотрел состояние и привёл в порядок пару моментов. Так же, через пару дней привезут ель. Хорошую, высокую, как вы любите. — она аккуратно поставила поднос на буфет и поправила выбившуюся из-под чепца прядь седых волос. Дмитрий отставил чашку с недопитым шоколадом и подошел к окну. Стекло покрывал иней, сквозь который просматривался заснеженный парк. — Отлично, — он повернулся к служанке. — Александр будет рад. Ему всегда нравилось украшать ёлку. В этот момент дверь гостиной приоткрылась, и в комнату вошел Александр. Его шаги были уверенными, хотя и чуть замедленными – он привычно ориентировался по звукам: поскрипыванию половиц, тиканью часов на каминной полке, шороху занавесок от сквозняка. — Снег всё ещё идёт? — спросил он, подходя к окну и проводя пальцем по холодному стеклу. — Да, но не такой сильный, как ночью. Думаю, скоро прекратится, — Дмитрий встал рядом, следя за тем, как брат трогает обрамление окна, словно читая его контуры. Александр кивнул и невольно улыбнулся уголками губ. Зима никогда не была для него сложным временем года – даже потеряв зрение, он научился чувствовать её всем телом: морозные узоры на стеклах, скрип снега под подошвами, запах свежести в воздухе. — Мы можем сегодня прогуляться, если хочешь, — предложил Дмитрий, наблюдая, как брат начал неторопливо расхаживать по комнате, касаясь предметов мебели. — На Исаакиевской площади открывается ярмарка. Там будут музыка, пряники, игрушки… Может быть, найдём что-нибудь для ёлки. Да и подарки бы прикупить. — Звучит заманчиво, — Александр остановился около секретера. — Только давай не слишком долго. Не хочу сильно утомляться. Да и лучше к вечеру, сейчас я ещё не до конца проснулся. Развернувшись, он нащупал знакомые очертания футляра со скрипкой. Пальцы уверенно нашли застежку, открыли крышку. Инструмент отзывался теплом на каждое прикосновение. Александр провел смычком по струнам, пробуя звук. Тихие переливы наполнили гостиную, смешиваясь с потрескиванием дров в камине и далеким бормотанием дворников, чистящих снег за окном. Дмитрий замер у окна, наблюдая за братом. Тот стоял вполоборота к комнате, чуть склонив голову, выводя простую мелодию, которая удивительным образом гармонировала со всем происходящим вокруг. Серафима, закончившая протирать серебро, бесшумно выскользнула из комнаты, оставив братьев наедине с музыкой. *** Карета, покачиваясь, катилась в центр. Колеса глухо стучали по булыжникам, а двое пегих коней, фыркая, выпускали облачка пара в морозный воздух. Александр, прижавшись плечом к бархатной обивке, прислушивался к городу за отделявшей их тонкой стенкой. Далекий перезвон церковных колоколов, скрип телег, обрывки разговоров — все звуки сплетались в плотный ковер, пробуждая образы. Он часто думал, что за время, которое прошло с детства, многое могло визуально измениться. Мир менялся постоянно, а его воспоминания застыли блеклыми выцветшими картинками в далёком восемьдесять третьем году. Александр уже давно смирился, что ни на родной земле, ни в Европе никто не мог предложить действенного лечения. На пороге двадцатый век, остаётся надежда на него. Все же прогресс на месте не стоит, найдётся лекарство и на его недуг. “Буду ли я жив к тому времени…” — добив невеселые мысли ещё более мрачным риторическим вопросом, Александр задумчиво произнёс: — Слышишь гармонь? — он наклонил голову, пытаясь выхватить нить мелодии. Что-то знакомое. — Впереди. Дмитрий приоткрыл крохотное окно. В салон ворвались обрывки “Ой мороз, мороз…” в исполнении хрипловатого баса вместе с запахом жареных каштанов. — Да, бродячий музыкант около ярмарки, — произнёс он, — Сейчас много таких, подрабатывают, сбежав с фабрик. Александр усмехнулся: — Ты звучишь как Ростов. Скоро начнешь считать, в какой убыток выйдет мануфактурам каждый такой новый вольный музыкант. Дмитрий лишь улыбнулся. Его взгляд скользнул по лицу брата, бледному, с заострившимися скулами. Красивый. Он положил руку, чуть склонившись, на его колени, укрытые меховым пледом, и брат почувствовал, коснулся ладони сквозь толщину меха. Карета остановилась. Александр встал и, не дожидаясь помощи, шагнул вниз, на мостовую. Очень хотелось окунуться в суету как в холодную воду: ощутить все, что успеет, пронести сквозь себя настроение грядущего праздника, и обратно, в теплые стены усадьбы. Морозный ветер, смешанный с запахом корицы и дыма, кинул в лицо снегом. Где-то рядом звонко, как хрустальный колокольчик, засмеялась женщина, следом ребёнок закричал про куклу, требуя купить ее здесь и сейчас. — Надо же… Как людно, — Александр остановился, поворачиваясь на звуки, окружившие его. Шаги, голоса, звон монет — все сливалось в непрерывный гул. — Я здесь, — Дмитрий взял его под руку, чувствуя, как напряжен брат. — Пойдем, на саму ярмарку. Они шли медленно, обходя лужи, в которые под ногами горожан превращался недавний снег. Александр останавливался у каждой лавки, касаясь товаров кончиками пальцев. Деревянные матрешки с грубым и штрихами росписи, мягкие и шелковистые меховые шапки, тяжёлые самовары, мелкие медные изделия для интерьера, оставлявшие на руках свой особый запах металла и масла — все получало свою историю в его воображении. Александр задержался около изделий из камней, медленно изучая украшения. Хотелось купить что-то тем, кто изо дня в день ухаживал за ними и их домом. Он не мог видеть породу минерала, но торговец, поняв, что клиент не из народа, суетился, подсказывая и предлагая. В конце концов, Дмитрий принял небольшой, но увесистый холщовый мешочек, обменяв его на монеты. — Иногда я думаю, что мы слишком балуем наших слуг. — Дмитрий повёл Александра дальше, — но потом понимаю, что мнение то наносное, не моё. А какая разница, о чем будут болтать в салонах, если они не живут нашу жизнь. Да и честно, мне не по душе варварское отношение к тем, кто рядом. Уж сорок лет почти, как одумались. — Ты прав, Митя, — Александр перебирал деревянные елочные игрушки, щедро украшенные лентами, дорогими тканями и бисером. — Вот, — Дмитрий вложил ему в руку что-то лёгкое, с перистым одеянием. — Ангел. Вырезан из дуба, но выглядит как эфемерный. Александр провел пальцами по фигурке. Крылья были слегка неровными, но лицо оказалось удивительно детальным — мягкие черты, полуулыбка. — Красивый, берём, — он вернул игрушку продавцу, чтобы упаковать в мягкую бумагу. — Говорят, приносит удачу и мир. В такой год, открывающий собою целый век, мне кажется, символично. Они решили направиться к лоткам с ароматно пахнущими бубликами, но толпа вдруг качнулась, пропуская отряд полиции, и Александр пошатнулся. Дмитрий удержал его, отводя немного назад. — Что происходит? — Александр повернул голову на шум. — это уже не ярмарка, да? — Погоди, — Дмитрий оглянулся. Вдали, в переулке, собирались люди в простой одежде. Крики доносились обрывками: “… шестнадцать часов…”, “… голодные дети…”, а написи на самодельных транспарантах было не разглядеть. Полицейские в черных шинелях споро продвигались сквозь толпу, сжимая дубинки. Несколько кадетов рядом возбужденно обсуждали толпу, решив двинуться за полицией, чтобы не пропустить зрелище. — Пойдём к вон той лавке, подальше, — Дмитрий потянул Александра в другую сторону от происходящего. — Рабочие решили выйти именно сегодня. Интересно, то ли нам так “везёт”, то ли обстановка накаляется… — Что там продают? — Александр немного отвлёкся, успокоившись. — Всякие лакомства. У меня ещё осталось место в карманах, а если не влезет, используем твои. — Дмитрий уже вёл брата за собой, игнорируя шум за их спинами. Спустя ещё час, напробовавшись разной еды, они вернулись в карету. Александр устало упал на сиденье и завернул руки в плед. Они жутко замёрзли, пока он, сняв перчатки, детально изучал все, что могли предложить торговцы, и теперь начинали зудеть, отогреваясь. — Они сами портят себе жизнь, почему? — задумчиво спросил он, слыша как Дмитрий садится напротив, и кучер трогается, выезжая с площади. — их арестуют, затем казнят. — Видимо, кто-то перегибает палку, делая условия невыносимыми. — ответил Дмитрий, выкладывая ярмарочные приобретения в корзину, стоявшую рядом с ним. — Я не знаю. Кто прав, кто виноват… Мне кажется, что рано или поздно они все равно добьются своего. — Да, время меняет все, пусть и медленно… Почему-то под конец года такие мысли особенно одолевают. — Александр прислушался к удаляющемуся гулу голосов, стихающей музыке и пьяным выкрикам. Он чувствовал себя истощенным, но, несмотря на все, довольным. — Давай по приезде попросим нашу Марью испечь имбирные пряники. И чтобы много-много мёда и имбиря в них. И глазурь. Как думаешь, сможет, освоилась уже в наших пристрастиях? — Попросим. Если не освоилась так что ж, научим. — Дмитрий рассмеялся. — если Серафима ещё не рассказала ей, что наши кулинарные затеи редко выходят съедобными. Карета проехала по мосту над заледеневшей рекой, затем через парк, мимо заснеженных лип. Вдали уже виднелись огни усадьбы — желтые пятна в темноте вечера. Дмитрий смотрел, как снег падает на темное стекло, растекаясь в мутные узоры. Ему вдруг невыносимо сильно захотелось, чтобы Александр тоже мог видеть их. Но помочь в этом могло только чудо, а свой лимит чудес и желаний он исчерпал. Первое на то, чтобы вновь обнять женщину, которую можно назвать матерью, а второе — неосознанное, животное желание сбежать из пожара. В сказках всегда было три желания, может, ещё не все потеряно?