Запах его власти

Город дрожал от холода. Неон тонул в снежной пелене, фары машин вспарывали метель, а ветер выл, словно голодный зверь, запертый в бетонных улицах. Дамиан вёл машину так, будто гнался за дыханием. Глаза — стекло, пальцы — побелевшие на руле, мотор ревёт, а мир вокруг размывается в серое пятно. «Она где-то здесь. Она не могла просто исчезнуть. Не она.» Каждый поворот — отчаянный. Каждая остановка — надежда, которая умирает сразу же, как только он выходит из машины. Ломбарды. Тусклый свет, запах металла, чужие глаза за стойкой. Он ставил фото Леи на прилавок, ровным голосом, без лишних слов: — Эта девушка. Она приходила? Продавцы сразу опускали глаза. Один показал ящик: украшения, дешёвый планшет, сломанные наушники. Он выкупал всё — не торгуясь, не спрашивая, сколько. Только брал в руки и вдыхал — в каждой вещи искал её запах, её тепло. Но воздух оставался пустым. Он вышел, накинув воротник пальто, и метель ударила в лицо. «Ты знала, как стереть следы, Лея. Даже меня учишь исчезать.» Вокзалы и станции. Свет фонарей отражается в мокром асфальте, объявления гудят, люди текут, как тени. Он ходит среди них, с телефоном в руке, фото на экране — лицо, которое знает наизусть. Охрана, камеры, видеозаписи. Сотни лиц, тысячи шагов. Её нет. Только пустые силуэты, похожие, но не она. Мороз кусает кожу, снег тает на висках, но он всё идёт, не замечая, что губы синие. Иногда кажется — вот она. Вот этот силуэт у выхода. Он бросается вперёд — и видит чужую. Опускает голову. «Я теряю тебя в каждом лице. В каждой женщине, которая не ты.» Мотели. Дешёвые вывески мигают, как умирающие огни. Запах сигарет, пота, дешёвого мыла. Он открывает двери один за другим, как будто ломает их. — Девушка, тёмные волосы, лет двадцать… — — Не видел, — отвечают ему. И глаза всегда одинаковые: пустые, равнодушные. Его ботинки оставляют на полу мокрые следы. Люди обходят его стороной, как бурю. Белые стены. Слишком белые. Тишина. Только гул отопления и редкий писк аппарата в палате. Дамиан стоит в дверях — словно не решается войти. Мила поднимает голову. Девочка постарела за эти дни. Взгляд — как у взрослой. — Ты… пришёл? Он кивает. Подходит. Становится на колени перед её кроватью. — Где она? — спрашивает шёпотом. Мила качает головой, губы дрожат. — Не звонила. Не приходила. Я думала, она просто устала… или уехала. Она закрывает лицо руками. Слёзы тихо капают на одеяло. Дамиан смотрит на неё — и впервые за долгое время моргает. В глазах — боль, усталость, злость, бессилие. Всё сразу. Он осторожно берёт её за запястье, словно боится сломать. — Я найду её, — говорит ровно, тихо. Не обещание — приговор. Она кивает, не поднимая глаз. Когда он выходит, воздух режет лёгкие, как стекло. Снег оседает на плечах, тает на лице. Он идёт к машине, не чувствуя ног. Садится. Закрывает глаза. Пальцы машинально тянутся к приборной панели, к её старому браслету, лежащему теперь в бардачке. Холодный металл в ладони. Он сжимает его так, что врезается в кожу. «Ты где-то дышишь этим же воздухом. И я не остановлюсь, пока не дышу рядом.» Мотор зарычал. Фары прорезали снег. Машина рванула вперёд — и город снова проглотил его, одного, в ледяной одержимости. Утро врывается в город холодным светом — серым, безжизненным, как и сам Дамиан. Он не спал. Ни секунды. Кофе — чёрный, как ночь, остывает на столе. Мониторы мигают, цифры бегут по экрану, карта города испещрена красными точками, линиями, отметками. Каждая — как шрам. В офисе никого не удивляет, что босс здесь с рассвета. Все знают: если Мерсер молчит — это хуже, чем если он кричит. Он движется по кабинету, шаги гулкие, ровные. Телефон в руке — будто продолжение пальцев. Он отдаёт распоряжения — коротко, отрывисто: — Пробейте камеры на Саймонс-стрит. — Свяжитесь с управлением вокзала. — Пусть охрана проверит все черные такси. Голоса на другом конце дрожат. Он не повышает тон — но слышно, что за этим спокойствием таится ярость, готовая прорваться. Алекс появляется без стука — в рубашке, с усталым лицом. Пахнет сигаретами и тревогой. — Ты не ел со вчера, — бросает он. — И не спал уже двое суток. — Позже, — отвечает Дамиан, не поднимая глаз. — Нет, — Алекс подходит ближе. — Позже — когда? Когда рухнешь? Ответа нет. Только тонкий звук пера по бумаге — вычёркивает район, ставит новую метку. На стене — карта города. Красные линии, перекрёстки, стрелки, заметки карандашом. Они ведут в никуда. Алекс смотрит на всё это и тихо говорит: — Ты не ищешь. Ты уже охотишься. Дамиан молчит. Он просто поднимает взгляд — и этого хватает, чтобы брат замолчал. В этих глазах не гнев — одержимость. Глухая, болезненная. Он читает отчёты — десятки страниц. Каждый пункт — мёртвый след. Каждое фото — не она. Он пролистывает, рвёт, бросает в корзину. «Она знала, что я найду её. Она знала, как меня обойти. Она бежит не от мира. Она бежит от меня.» Эта мысль прожигает голову. Он сжимает виски, но боль не отпускает. — Мы нашли ещё технику, — говорит один из аналитиков, вбегая. — Всё, что сдала. Телефон, планшет, браслет. — Где? — Ломбард на Восточной. Но дальше след теряется. Дамиан кивает. — Выкупите всё. Принесите мне. — Но… там нет ничего полезного… Он поднимает взгляд — и аналитик мгновенно замолкает. — Я сказал — принесите. Вечером город снова погружается в неон и снег. А в кабинете Мерсера всё ещё горит свет. Он сидит в кресле, один, перед ним — карта. На столе — разбросанные снимки, бумажные отчёты, ноутбук, который давно погас. В руке — тонкий браслет Леи, тот самый, который она носила в первые недели. Холодный металл, крошечные трещины на застёжке. Он проводит большим пальцем по нему, будто по её коже. «Ты прячешься от меня, Лея. Потому что я слишком похож на тех, от кого спасал тебя. Но я не отпущу. Даже если для этого придётся стать одним из них.» Он медленно поднимает голову. В отражении стекла — чужой человек. С потемневшими глазами, небритый, с тенью усталости и безумия. И всё же — он жив. Потому что ищет её. Потому что без неё — просто не существует. Огонь в камине лениво облизывал поленья, тени двигались по стенам, играя на лицах троих мужчин. Запах старого виски и дыма смешивался с чем-то тяжёлым, почти металлическим — запахом решений, за которые платят не деньгами. Дамиан стоял у края стола, спина прямая, руки зажаты в кулаки. Алекс сидел рядом, напряжённый, взгляд — как у человека, который ждал взрыва каждую секунду. Дед — неподвижен, будто высечен из камня. Серый костюм, ровная осанка, пальцы, неторопливо барабанящие по крышке папки. Тишину нарушал только треск огня. — С Элоизой и её семьёй покончено, — начал Дамиан, ровно, почти хладнокровно. — Помолвка расторгнута месяц назад. Юридические обязательства не позволяли разглашать это раньше. Теперь всё снято. Он выдохнул и поднял взгляд. — Я выкупил пятьдесят шесть процентов акций компании Дэвенпортов. Её отец теперь работает на нас. Все их долги принадлежат мне, они будут подчиняться. На секунду воздух в зале застыл. Огонь вспыхнул ярче — будто отметил финал старой войны. Дед чуть приподнял голову, глаза — холодные, как лёд. — Хорошо. — Голос низкий, хрипловатый, но уверенный. — Мы наконец избавились от этой обузы. Он налил себе виски, отпил, не отводя взгляда от внука. — Но ты ведь пришёл не только сказать мне это, верно, Дамиан? Мгновение. Дамиан кивнул. — Да. — Тогда говори. Он подошёл ближе, остановился напротив огня. Пламя отражалось в его глазах — как в стекле. — Я собираюсь жениться, — сказал он спокойно, почти буднично. — На Лее. Стекло бокала звякнуло о край стола. Алекс резко повернул голову, но промолчал. Дед только поднял брови, будто проверяя, не ослышался. — На той девушке? — спросил наконец. — О которой сейчас пишет пресса? — Да. — Она твоя пара? Дамиан достал из внутреннего кармана конверт, положил на стол. — Генный тест. Подтверждённая совместимость. Дед развернул лист, пробежал глазами, потом откинулся на спинку кресла. На губах мелькнула тень улыбки — не тепла, а признания силы. — И её прошлое тебя не смущает? — тихо спросил он. — Нет, — твёрдо ответил Дамиан. — Мне всё равно, кем она была. Важно, кем она станет рядом со мной. Дед посмотрел на Алекса. Тот сидел молча, глядя в сторону. В его лице — смесь тревоги и странного уважения. — Ты готов отказаться от своего положения ради неё? — продолжил дед. — От доли, от прав, от влияния? — Да, — не задумываясь. — Всё отдаю Алексу. Тишина стала плотной, будто воздух замер. Огонь треснул, искра взлетела вверх. Старик встал, подошёл к окну. Несколько секунд стоял, глядя на метель за стеклом. Потом заговорил, не оборачиваясь: — Тогда слушай. — Его голос был твёрд, как приговор. — Ты не отказываешься от семьи. Алекс станет содиректором. Вы оба будете управлять компанией. Без делёжки власти. Давно пора было это сделать. Дед долго молчал, глядя в огонь. Пламя мерцало в его глазах, отражаясь золотыми бликами в бокале, и казалось, что в них прячется не только старость — память. Когда он наконец заговорил, голос стал мягче, чем обычно. Не властный, не холодный — человеческий. — Приведи её домой, Дамиан, — произнёс он, тихо, почти устало. — Я хочу увидеть женщину, ради которой ты впервые за многие годы выглядишь живым. Он сделал паузу, глотнул виски. Пламя шевельнулось, и вместе с ним — воспоминание, которое он не позволял себе касаться. — Знаешь… — он посмотрел куда-то мимо них, будто сквозь время. — Когда твой отец умер… я думал, что всё кончено. Что вместе с ним ушло всё, что было в нашей крови — вера, ярость, любовь. В зале стало слишком тихо. Даже огонь будто слушал. — Машина горела, — сказал он глухо. — Все кричали, чтобы он отходил. Пламя уже добралось до бака. Его пытались оттащить — люди держали его за руки, за плечи, но он рвался обратно. К твоей матери. Дед медленно перевёл взгляд на Дамиана. — Он не мог уйти без неё. Даже когда понял, что не успеет. Слова потонули в треске поленьев. Алекс отвёл взгляд, плечи напряглись. Дамиан стоял неподвижно — но пальцы на столешнице побелели, так сильно он их сжал. Дед выдохнул, поставил бокал на стол. — Когда я смотрю на тебя, — продолжил он уже почти шёпотом, — я вижу его. Альберта. Такого же упрямого, преданного. Такого, кто пойдёт в огонь, если там женщина, которую он любит. Он усмехнулся, устало, горько. — Только молю Бога, чтобы твоя Лея не стала твоим пламенем. Молчание. Алекс медленно поднялся, отошёл к окну. Он не мог смотреть на брата — слишком многое ожило в груди. Они оба помнили тот день. Запах горелого металла, сирены, плач, руки деда, прижимавшего их к себе — таких опустошенных, потерянных. Дамиан глубоко вдохнул, будто пытаясь вернуть себе голос. — Я не повторю его ошибок, — тихо сказал он. — Но я понимаю, почему он не смог уйти. Дед кивнул, словно этого ответа ждал. — Тогда иди, — произнёс он. — Найди её. И приведи домой. Он взглянул на обоих братьев — и впервые за долгое время в его голосе прозвучало не приказ, а просьба: — У нас слишком долго не было настоящей семьи. Огонь вспыхнул ярче, и в его отблеске лица троих мужчин на мгновение стали похожи — одна кровь, одно прошлое, одна боль. Дамиан вышел из дома, не чувствуя ни холода, ни земли под ногами. Воздух резал грудь, но он даже не заметил — всё тело словно онемело. Снег падал крупными, мягкими хлопьями, ложился на плечи, таял, превращаясь в воду. Всё вокруг было белым — безликим, как мир после взрыва. Он дошёл до машины, не помня, как. Дверца хлопнула, звук эхом отразился в пустоте двора. Он опустился на сиденье, сцепил руки на руле. Голова гудела. Виски пульсировали в такт сердцу. Всё, что было, — слова деда, огонь в камине, и одно имя, которое теперь било в груди, как пульс. Лея. Он закрыл глаза. Внутри — только дыхание. Только пустота. И вдруг — шорох, тихий, как снег. Её голос. — Дамиан… Он вздрогнул, распахнул глаза — пусто. Только снег шепчет о стекло. Но голос не уходил. Словно эхом изнутри: — Не оставляй меня… Он прижал ладонь к груди, к месту, где всё сжималось от боли. Хрипло прошептал: — Я найду тебя. Даже если придётся перевернуть весь город. Даже если для этого придётся сгореть. Мотор завёлся. Свет фар прорезал снежную мглу. И машина медленно двинулась вперёд — в ночь, где его ждала только она.