Запах его власти

Больничный коридор был слишком ярким. Белый свет резал глаза, пахло антисептиком, ванилью и чем-то детским — надеждой, которую Лея давно разучилась чувствовать. Дамиан шёл рядом, рука уверенно лежала на её талии. Его ладонь двигалась едва заметно — не просто поддерживая, а утверждая: она — под его защитой. У стойки регистрации медсестра подняла взгляд, мгновенно узнала его. Её губы дрогнули в вежливой улыбке, но глаза — оценивающе, сдержанно-ядовито — скользнули по Лее. И всё стало ясно без слов. — Они думают, что я… — прошептала она, когда они вошли в лифт. — Пусть думают, — ответил он спокойно. — У людей должна быть история, иначе они не живут. — У них уже есть история, — она сжала кулаки. — И в ней я — любовница чужого жениха. Он посмотрел на неё, чуть наклонив голову, и уголок губ дрогнул. — Ты действительно думаешь, что то, что между нами, помещается в слово любовница? Лифт открылся, и разговор оборвался. В палате Мила сияла. Её волосы блестели, щёки розовели — рядом с ним она расцветала, как будто болезнь была просто недоразумением. — Дамиан! — закричала она и потянулась к нему. — Я скучала! Он улыбнулся — не так, как улыбался кому-то на переговорах, а по-настоящему. Опустился на колени, подал ей коробку. — Для тебя. Смотри — новая игра. — И телефон! — радостно вскрикнула Мила. — Ты правда меня научишь? — Конечно, — сказал он, и голос его потеплел. — Но сначала пообещай не звонить мальчикам после десяти. — Я не звоню мальчикам! — возмутилась она, смеясь. Он хмыкнул, а Лея наблюдала за ними с какой-то странной тоской. — Дамиан! — визг радости пронзил палату. — Смотри, я научилась рисовать кота! Он рассмеялся — тихо, по-настоящему, как смеются не альфы, а мужчины, забывшие, что умеют быть мягкими. Сел рядом на кровать, взял планшет, пальцем показал, как исправить линию. — Кот получился лучше, чем в прошлый раз, — сказал он серьёзно. — Но теперь давай научу, как добавить усы. Мила слушала, затаив дыхание, а потом захлопала в ладоши. — Ты гений! Он прижал палец к губам, шепнув: — Тсс, только не говори никому, это секрет. Он был слишком естественен рядом с ребёнком. Слишком настоящий. Слишком опасный. — Зачем ты всё это делаешь? — тихо спросила она, когда Мила увлеклась телефоном. — У неё и так всё есть — лечение, игрушки… Он посмотрел на неё, чуть прищурившись. — Я не привык делать наполовину. — Это не ответ, — её голос стал жёстче. — Я уже работаю на тебя, живу у тебя, делаю всё, что ты хочешь. Зачем… всё это? — Может, я просто хочу, чтобы рядом со мной всё было живым, — он произнёс это так, будто речь шла не о ребёнке, а о ней. Лея почувствовала, как где-то внутри всё болезненно сжалось. — Я не понимаю тебя, — прошептала она. — Это нормально, — ответил он спокойно, опуская взгляд на Милу. — Главное, что я понимаю тебя. Она хотела что-то ответить — уколоть, вырваться, но Мила вдруг подняла голову: — Дамиан… а ты не бросишь мою сестру? Правда? Он замер, на миг перестал дышать. Потом улыбнулся — ровно, почти нежно: — Нет, Мила. Я не умею бросать. Лея почувствовала, как воздух между ними стал гуще. Он смотрел не на девочку. На неё. И она знала: эта фраза адресована не ребёнку. Она повернулась к окну, чтобы скрыть дрожь. Мила смеялась, листая новый телефон, а в отражении стекла Лея видела их обоих — мужчину, который владел миром, и женщину, которая всё больше становилась его частью, даже если клялась себе, что ненавидит каждую секунду этой зависимости. Снег ложился на волосы и плечи, таял и превращался в воду, стекал по воротнику. Город гудел внизу, будто дыхание огромного зверя. Они стояли на крыше — два силуэта, разделённые воздухом, который был слишком густ от всего несказанного. Лея сжимала пальто у горла, чтобы не дрожать — от холода или от него, она уже не знала. — Нам нужно поговорить, — тихо сказала она. Дамиан не удивился. Просто посмотрел, как она избегает взгляда. — Здесь холодно, — произнёс он спокойно и потянулся к её руке. — Ты замёрзла. Она отдёрнула ладонь, резко, как от ожога. — Не трогай меня. — Лея… — Не Лея! — голос сорвался. — Ты врал ей! Он замер, глаза сузились, но он не перебил. — Зачем ты это делаешь? — продолжала она. — Зачем приходишь, приносишь подарки, обещаешь ей, что не уйдёшь, если сам знаешь, что всё это ложь? — Это не ложь, — тихо. — Это хуже, — выдохнула она. — Это надежда. Он сделал шаг ближе, но она отступила. Снег скрипнул под каблуком. — Ей нужна стабильность, — произнёс он ровно. — Нет, — перебила она. — Ей нужна правда. А ты… ты просто встраиваешься в чужие жизни, пока они не начинают дышать в такт с тобой. Её голос дрогнул. — Ты манипулируешь, контролируешь, держишь нас — как будто можешь спасти, но ты просто… владеешь. Он молчал. Ветер трепал полы его пальто, на висках таял снег. Молчание было тяжелее любого крика. — Скажи хоть раз, что всё это не игра, — прошептала она. — Что всё, что ты говоришь ей… мне… хоть немного правда. Он выдохнул медленно, словно сдерживая что-то внутри. — Я не играю, — произнёс он наконец. — Я просто живу так, как умею. Я не обещал ей того, чего не могу дать. Лея рассмеялась — хрипло, с горечью. — Ты обещал ей быть со мной! Это не правильно! —Глаза вспыхнули. — Ты помолвлен, Дамиан! Это не игра! У тебя есть женщина, которой ты должен хотя бы видимость честности! Он подошёл ближе — настолько, что между ними осталось дыхание. — Видимость, — повторил он тихо, будто пробуя слово на вкус. — Ты правда думаешь, что там, с Элоизой, есть хоть что-то, кроме договора и фамилии? Его голос стал ниже, глуше: — Мы давно не касались друг друга. Мы оба спим с теми, кого хотим. Она — ради статуса. Я — ради… Он не закончил. Слова зависли между ними, и Лея поняла, что если он сейчас скажет тебя, она не выдержит. — Не смей, — прошептала она, отступая. Он усмехнулся едва заметно, как будто её протест был признанием. — Вот теперь, — сказал он, почти ласково, — я вижу, что ты всё ещё чувствуешь. — Я чувствую только страх, — ответила она, но это была ложь. Они оба знали. Снег продолжал падать, медленно, равномерно, а где-то под ним — гудел город, и внутри Леи — тоже гудел, больно, как неотключаемый мотор желания, которое она больше не могла назвать слабостью. Машина скользила по ночной дороге — ровно, бесшумно. Фары рассекали снег, будто время, и всё вокруг погружалось в серебристый сон. В салоне стояла та самая тишина, в которой дышать опасно. Она слышала только ровное урчание мотора и его дыхание — спокойное, уравновешенное, как будто ничего не произошло. Лея сидела прямо, глядя в окно, но взгляд всё время возвращался к его рукам — сильным, точным, неподвижным на руле. Он выглядел так, будто всё под контролем. И это пугало. — Всё хорошо, — сказал он негромко. Она не ответила. Не знала, на что именно он отвечает — на её дрожь, на молчание, на всё, что между ними стояло. Он повернул голову, его профиль на фоне огней города был слишком спокойным, слишком красивым. Слишком. А потом его рука легла ей на колени. Тихо. Без предупреждения. Как будто так и должно быть. Она замерла. Воздух сгустился. Тело предало первым. Лея вспыхнула, покраснела, дыхание сбилось. Пальцы инстинктивно сомкнулись на его ладони, пытаясь оттолкнуть. Но он не убрал руку. Просто держал. Тёплая, тяжёлая, уверенная — она будто прожигала ткань её юбки. — Не надо, — выдохнула она. Он не ответил. Просто слегка сжал её колено — не грубо, но так, что кожа под тканью будто ожила. Она снова попыталась убрать его руку — тщетно. Он был спокоен, словно проверял её реакцию, а не собственное желание. И вдруг — движение. Ладонь скользнула чуть выше. Короткое касание внутренней стороны бедра. Осторожное. Рассчитанное. Как прикосновение человека, который знает, где пролегает грань, и как близко к ней можно подойти, чтобы не переступить. — Дамиан… — её голос сорвался. Он не посмотрел. Только уголок губ дрогнул, будто он слышал её не слова, а дрожь в них. Она хотела сказать остановись, но язык не слушался. Все слова застряли где-то в горле, смешались с дыханием и стуком сердца. Рука осталась на месте — ни ближе, ни дальше. Просто присутствие. Тёплое. Властное. Неотвратимое. Лея закрыла глаза, пытаясь не думать о том, как легко тело сдаётся. Как быстро исчезают границы, если тот, кто их рушит, знает, что ты этого боишься… и хочешь одновременно. Снег хрустел под каблуками, воздух резал горло холодом. Машина остановилась у ворот, огни фар прорезали белую тьму. Лея вышла первой, не глядя на него, сердце всё ещё било по ребрами, как пойманная птица. Он закрыл дверь, шагнул следом. И тогда — импульс. Она наклонилась, сжала в перчатках снег, слепила плотный комок и, не думая, запустила ему в затылок. Сухой удар. Белое облачко. Он замер. Медленно выпрямился, снег соскользнул с плеч. Тишина вокруг будто выдохнула. — Ну что, теперь доволен? — злобно бросила она, щеки розовые от холода и злости. — Может, теперь отстанешь хоть на минуту? Он медленно обернулся. Его глаза — стальные, опасно тихие. Не гнев, нет. Что-то глубже. Что-то, от чего хотелось бежать. — Повтори, — произнёс он низко, тихо, почти ласково. Она отступила. Потом — побежала. Снег скрипел, дыхание сбивалось. Ветер бил в лицо. За спиной — быстрые, уверенные шаги. Он не звал. Просто шёл за ней, как хищник, знающий, что добыча всё равно споткнётся. И она споткнулась. Снег под ногой предал, и мир перевернулся. Холод, белизна, тишина. Он навис над ней, опираясь ладонью о снег по другую сторону её головы. Смотрел — пристально, близко. От него исходило тепло, пар от дыхания касался её лица. Она чувствовала, как феромоны заполняют воздух, тягучие, густые, как туман. Каждая клетка тела отзывалась — памятью, желанием, страхом. — Не подходи, — прошептала она, отворачиваясь. — Не смей. Он наклонился ближе. Не поцеловал — только губами коснулся её шеи, осторожно, как будто боялся спугнуть. — Ты замёрзла, — тихо сказал он, почти нежно. — Упрямая глупая девочка. Она хотела закричать, но голос пропал. Только дыхание — частое, рваное, горячее в холодном воздухе. Он поднялся, подал руку. — Вставай, — сказал спокойно. — Пока не простудилась. Она упрямо не двинулась. Тогда он просто взял её за локоть, поставил на ноги, отряхнул с её плеч снег, задержав ладонь чуть дольше, чем нужно. — Никогда больше не беги от меня, — его голос был спокоен, но в этой спокойной тишине звучало что-то страшнее крика. — А если захочу? — ответила она, глядя прямо в глаза. Он усмехнулся едва заметно, повёл её за руку к дому, не отпуская. — Тогда придётся догонять, — сказал он. — И, как видишь, я в этом неплох. Она не ответила. Просто шла рядом, чувствуя, как его тепло через ладонь медленно растапливает внутри всё, что она так отчаянно пыталась уберечь от него. Кухня тонула в мягком свете ламп. Огни из окон отражались в стеклянных панелях, тишину нарушал только тихий стук ножа о разделочную доску. Лея двигалась уверенно, с какой-то сосредоточенной нежностью: тонко резала овощи, следила за соусом, наклонялась к плите, пробуя на вкус — привычное движение женщины, которая давно разучилась готовить для кого-то, и вдруг вспомнила. Дамиан задержался в кабинете — телефонный звонок, сухой, деловой. Она думала, что он не выйдет. И поэтому позволила себе впервые быть собой — без контроля, без взглядов, без феромонов в воздухе. Просто жар, аромат специй, пар над сковородой и тихое дыхание. Он вошёл бесшумно. Остановился в дверях, наблюдая. На миг перестал быть альфой, стратегом, Мерсером — просто смотрел, как она двигается, как шевелятся волосы у её шеи, как свет ложится на её запястья. И в нём поднялось что-то странное, мягкое, почти человеческое. Он подошёл ближе, так, что она ощутила его присутствие прежде, чем услышала голос. — Ты решила заняться моим ужином? — прозвучало спокойно, но в голосе скользнул тот низкий бархат, от которого всегда дрожали колени. Лея вздрогнула, не оборачиваясь. — Ты был занят. Я просто… — она чуть пожала плечами. — Не хотела ждать. Он наклонился, коснулся пальцами её запястья — будто поправил нож, хотя это не было нужно. — Осторожнее, — тихо сказал. — Ты режешь слишком быстро. — Я умею. — Я знаю, — шепнул он ближе к уху. — Я просто хочу быть рядом. Запах его кожи, феромоны, низкий голос — всё слилось в одно. Он подвинулся, взял ложку, попробовал соус прямо с плиты. Глаза на миг закрылись. — Восхитительно. Он повернулся к ней, улыбнулся чуть заметно. — Ты могла бы свести с ума любого ресторанного шефа. — Я не готовлю, чтобы кого-то сводить с ума, — ответила она сухо, но внутри кольнуло тепло. — Тогда… — он опёрся рукой о стол рядом с её бедром, наклонился, его дыхание скользнуло по шее, — для кого? — Для себя, — тихо. — Тогда добавь ещё соли, — прошептал он, улыбнувшись. — И чуть меньше гордости. Она резко вздохнула, чувствуя, как злость и удовольствие переплетаются в одну странную дрожь. — Может, ты просто сядешь и подождёшь ужин, как нормальный человек? Он засмеялся — тихо, искренне. — Я давно не нормальный человек, Лея. Он взял у неё ложку, попробовал ещё раз, поднёс к её губам. — Попробуй. Она приоткрыла губы — против воли. Вкус — пряный, чуть острый, горячий. Он смотрел на неё, и этот взгляд был хуже любого прикосновения. — Идеально, — прошептал он. — Не трогай. Пусть таким и останется. Лея отвернулась, стараясь не выдать улыбку. Он заметил — конечно, заметил. И просто положил ладонь ей на спину, коротко, почти невинно. — Спасибо, — сказал он. — За то, что ты есть здесь. Она не ответила. Просто продолжила резать зелень, но теперь — чуть медленнее. И чуть теплее внутри. Она вошла в кабинет по его просьбе — короткое сообщение: «Принеси отчёты по проекту, оставил на столе.» Всё выглядело как обычно: порядок, графитовая строгость, запах его парфюма. Но стоило ей взять папку, взгляд зацепился за маленькую деталь — блеск металла рядом с компьютером. Брелок. Потёртый, с царапинами. Её. Мир сузился до одной точки. Пальцы дрогнули, когда она подняла его. Небольшая трещина на стекле — всё так же. А внутри — крошечное фото. Она. С Милой. Та улыбка, которую она давно не видела в зеркале. Сердце забилось гулко. Она вспомнила, как потеряла его в тот день, когда сбежала из клуба. И теперь — он лежал на его столе. Гнев поднимался волной. Тело дрожало не от страха, а от чего-то острее — унижения, боли, странной обиды. Он хранил это. Он взял это. Лея сжала брелок в кулаке и пошла. Дверь спальни — распахнута без стука. Он обернулся. Влажные волосы прилипли к шее, полотенце держалось на бёдрах. Капли воды скользили по коже, вниз, по животу — исчезали под тканью. На полу — следы от босых ног. Всё выглядело слишком интимно, слишком живо. — Что это значит?! — голос сорвался, дрожал. Она подняла руку с брелоком. — Как он оказался у тебя?! Он приподнял бровь, спокойный, как всегда. — Я нашёл его, — просто сказал. — Тогда, после твоего увольнения. На тротуаре. — И решил оставить себе?! — она почти кричала. — Это… это единственное фото, где я ещё нормальная! Где я была живой! Он приблизился. Медленно, будто давая время отступить. Но она не отступила. — Ты и сейчас живая, Лея, — его голос стал тише. — Просто забыла, как это чувствуется. Он остановился почти вплотную. Его дыхание касалось её щеки. — Я сделаю всё, чтобы ты улыбалась, как на этом фото. Она опустила глаза — хотела уйти, но взгляд сам опустился ниже. Полотенце. Вода всё ещё блестела на его груди, тёмная дорожка волос тянулась вниз, под ткань. Всё тело будто напоминало ей, что он реален, тёплый, живой, опасный. Щёки вспыхнули. Она отшатнулась, едва не споткнулась. — Я… я не должна была заходить, — выдохнула она, не глядя. Он чуть улыбнулся, без иронии. — Но всё равно зашла. — Это не важно. Отдай брелок. — Он твой, — спокойно. — Но знай, я не крал. Я просто не мог выбросить то, что пахло тобой. Слова ударили сильнее, чем крик. Лея резко отвернулась, сердце стучало так, будто пыталось вырваться наружу. Она сжала брелок, чувствуя металл в ладони — холодный, как попытка защиты. — Не смей… больше трогать мои вещи, — прошептала она. — Я не трогаю вещи, Лея, — ответил он, тихо, почти нежно. — Я трогаю только тебя. Она вышла, почти бегом. Дверь захлопнулась, и только в коридоре она поняла, что всё ещё держит брелок — и дрожит. Пар заполнял ванную, оседая на зеркале, скрывая отражение. Лея стояла под струями воды, прижимая ладони к холодной плитке, будто хотела вымыть не кожу — память. Перед глазами всё ещё стоял он: капли воды на теле, низкий голос, спокойная уверенность. Каждое мгновение, каждый взгляд — будто отпечатались на ней изнутри. Тепло внизу живота вспыхнуло снова — как ток, как ошибка тела. Она зажмурилась. «Это просто физиология. Просто реакция. У меня давно не было…» Но фраза оборвалась. Вода текла по лицу, по губам, смывая стыд и бессилие, но внутри всё пульсировало — не от желания, от противоречия. Почему он — единственный, кто заставляет меня чувствовать хоть что-то? Она вспомнила холод прежних ночей — когда тело было инструментом, пустой оболочкой. Тогда не было ни дрожи, ни жара, ни этого безумного страха потерять контроль. Только механика. Только привычка. А теперь — одно его дыхание заставляло терять равновесие. Лея ударила ладонью по стене, глухо. — Чёрт… — шепнула она. — Только не снова. Вода продолжала стекать по коже, но облегчения не приносила. Она чувствовала себя грязной — не из-за него, а из-за того, что живая. И это пугало сильнее всего. Кухня дышала тишиной. Мягкий свет ламп отражался в хроме приборов, на мраморной столешнице — аккуратная тень её руки, когда она открывала очередной шкаф. Лея двигалась почти на автомате, босиком, в рубашке поверх халата. После душа кожа всё ещё хранила тепло воды, но внутри — пусто. Она не думала. Просто хотела что-то пожевать, заглушить это странное дрожащее чувство, которое никак не отпускало. Полка за полкой — идеальный порядок, как и во всём доме. Ни крошки, ни случайного следа человеческого беспорядка. Сухофрукты, орехи, батончики — всё разложено ровно, как будто сам дом жил под его ритм. Она вздохнула, опёрлась локтями на стол, задумалась. «Почему от одного его взгляда я теряю себя? Это не любовь. Это болезнь. Я просто… голодна.» Мысль оборвалась — кто-то бесшумно подошёл. Тёплые руки вдруг легли на её талию, резко, властно. Она дёрнулась, почти вскрикнула — — Господи!.. — выдох вырвался сдавленно. Он засмеялся. По-настоящему. Низко, хрипло, искренне — так, как она ещё никогда не слышала. Этот смех был тёплым, человеческим, неожиданно живым. Лея замерла, не в силах сразу повернуться. Звук его смеха вибрировал где-то внутри — непривычный, разрушающий привычную грань между хищником и человеком. Он стоял позади, почти прижимаясь, дыхание касалось её затылка. — Прости, — сказал он тихо, всё ещё улыбаясь. — Ты была такая… задумчивая. Хотел проверить, не уснула ли стоя. Она резко повернулась, сердце колотилось. — Ты ненормальный, — прошептала, прижимая руку к груди. — Я чуть не умерла от страха. Он всё ещё улыбался — редкая, светлая улыбка, без холодной маски. — Тогда я всё сделал правильно. Значит, ты живая. Лея опешила. В его глазах не было привычной темноты, только странное, почти нежное веселье. И от этого становилось страшнее, чем от его власти. — У тебя нет понятия, как это выглядит со стороны, — пробормотала она, пытаясь отступить. Он чуть наклонил голову, наблюдая, как она краснеет. — Наверное, как будто я… человек? Она не ответила. Просто отвернулась к столу, притворяясь, что ищет что-то на полке. Но пальцы дрожали, и дыхание сбивалось. А он всё ещё стоял рядом — слишком близко, всё ещё тихо смеялся, и в этом смехе впервые не было ни контроля, ни власти — только опасная теплота, от которой хотелось бежать… и остаться. — Хочешь чипсов? — произнёс он вдруг тихо, почти буднично. Она моргнула, не сразу поняв: — Что? — Чипсов, — повторил он тем самым ровным тоном, будто предлагал контракт на миллион. И, совсем не по-дамиановски, усмехнулся уголком губ: — Не притворяйся, что не хочешь. — У тебя дома нет ничего, кроме дорогих орехов и протеиновых батончиков, — пробормотала она, но в голосе мелькнул живой интерес. Он чуть приподнял бровь: — Это ты так думаешь. Он взял её за руку — просто, без нажима, но уверенно, как будто всегда имел на это право. Лея попыталась выдернуть ладонь — автоматически, из привычки. Он не удерживал, но и не отпустил; тёплые пальцы скользнули по её коже, обожгли. — Идём, покажу секрет, — сказал он с той едва уловимой мягкостью, от которой становилось не по себе. Он подвёл её к гладкой стене кухни, провёл пальцами по панели и нажал невидимую кнопку. Щелчок — и часть стены бесшумно отъехала. За дверцей открылся мини-склад: ровные ряды банок, коробок, круп — и целая полка цветных пачек чипсов, крекеров, печенья. Невинное, почти детское изобилие в доме, где всё подчинено контролю. Лея моргнула: — Я… не ожидала. — Иногда, — он чуть улыбнулся, — даже мне хочется чего-то простого. Соли. Жира. Хруста. Он взял первую попавшуюся пачку, бросил на неё короткий взгляд: — Не смотри так. Я не робот. Она не удержалась — губы дрогнули, почти улыбка: — В это трудно поверить. — Смотри, — ответил он, распечатывая пакет. В воздух ударил тёплый, масляно-солёный запах. Он достал чипс и хрустнул с видом человека, наслаждающегося редким деликатесом. Лея протянула руку — один, второй… ещё. Через несколько минут они уже сидели рядом у кухонного острова, молча, деля одну пачку. В доме — только мягкое жужжание техники да редкий хруст. Он ел спокойно, будто не глядя, но она всем телом чувствовала: наблюдает. Когда их пальцы одновременно потянулись за последним чипсом, он тихо рассмеялся. Не громко, но по-настоящему. Она замерла, ощущая, как от этого звука будто теплеет воздух. В этот момент он был удивительно обычным — без власти, без маски. Просто мужчина, с которым можно сидеть ночью на кухне и есть глупые снеки. Лея отвела взгляд, чтобы скрыть смущение, но внутри всё дрожало. Она не понимала, почему рядом с ним страшнее именно тогда, когда он становится просто человеком. Потому что так он — опасно реальный. Она заглянула глубже — и едва не рассмеялась: за рядками пасты и киноа теснились пачки мармелада в сахарной пыли, банки газировки с ретро-наклейками, батончики всех мастей, плитки шоколада от дешёвых до коллекционных. Маленькая сладкая кладовая под кожей стального дома. — Ты… серьёзно? — Лея вытянула банку колы, потрясла у уха. — Это всё твоё? — Не смейся, — он на миг опустил взгляд, как будто ему и правда было неловко. — Мама в какой-то момент решила, что в доме только ПП и рай для диетологов. Мы с братьями тайком покупали газировку и мармелад, прятали в комнате. Когда находила — я брал всё на себя. Старший же. — И получал? — она прикусила губу, спрятав улыбку. — Регулярно, — сухо усмехнулся. — Но привычка осталась. Секретное — вкуснее. Он сказал это просто, без позы. И всё же Лея ощутила, как это “секретное” — про большее, чем про сахар. Про личное, скрытое, то, к чему он никого не допускает. Она вернула банку на полку, провела пальцем по картонной коробке с мармеладом. — И ты показываешь мне тайник, — тихо. — Почему? Он не сразу ответил. Шуршание пакета, короткий вдох. Встал ближе — не прижимаясь, но так, что его тепло и запах стали почти осязаемыми. — Потому что трудно, — произнёс негромко. — Но честно. — Трудно… быть честным? — Трудно открываться. — Он взглянул прямо, без защиты. — Я умею держать в порядке контракты, людей, города. Себя — хуже. Лея на секунду замолчала. Этот дом был построен из камня, стекла и контроля. И вот — тайная полка, детская история о газировке, признание, сказанное почти шёпотом. — Знаешь, — она осторожно взяла пакет мармелада, оторвала уголок и протянула ему. — За то, что не робот. Он усмехнулся короче, чем обычно, и взял один медвежонок. — А ты? — спросил. Она положила на язык кислого, зажмурилась от щипучей сладости и едва слышно рассмеялась. Смех вышел тихим, живым — как звук, которого в этом доме не хватало. — Детский вкус, — сказала. — Секретный. — Подходит тебе, — ответил он. И добавил, после короткой паузы: — Спасибо, что не убежала. — Из-за мармелада? — она подняла бровь. — Из-за меня, — честно. Тишина стала мягче. Они стояли плечом к плечу у открытой нишы, делили детские сладости, и Лея вдруг поняла: его “власть” умеет быть не только захватом, но и доверием — щепоткой, на кончике языка. И от этого было страшнее, чем от любых приказов. Он будто щёлкнул тумблером. Только что — живой, тёплый, с мармеладным медвежонком на ладони; в следующий миг — сталь, ровные линии плеч, взгляд, который снова ничего не выдаёт. Он закрывает панель тайника, гасит свет на кухне одним движением — и дом снова становится его территорией, без щелей. — Пора спать, — спокойно. Фраза-граница. Он ведёт её по коридору — полутёмному, с мягкими подсветками у пола. Его ладонь не касается, но шагает рядом так близко, что его запах — чистый, холодно-металлический — ложится ей на горло, как тонкий шарф. Тишина плотнеет. На стенах — отражения: он и она, силуэты, между которыми будто натянута невидимая нить. У двери её комнаты он останавливается, отворяет — вежливо, как всегда, и в то же время неизбежно: как будто так и должно быть. — Спокойной ночи, Лея, — ровно. Маска вернулась, голос без заусениц. Она кивает… и вдруг делает то, чего сама от себя не ждёт. Шаг вперёд — и короткое, почти неловкое движение руками. Объятие. Тепло груди к его рубашке, щекой — к запаху, где под сталью угадывается специя, знакомая уже до дрожи. — Рада была познакомиться с тобой… сладкоежкой, — выдыхает она в ткань, слишком тихо, чтобы это звучало как вызов; слишком честно, чтобы это было игрой. Он замирает. На пол-удара сердца. Пальцы едва касаются её спины — будто он проверяет, реальна ли она, — и тут же возвращаются в дисциплину по швам. В глазах вспыхивает и гаснет что-то опасно-мягкое. — Ложись, — говорит он уже привычно низко, возвращая контроль. — Завтра будет тяжёлый день. Она отступает, пальцы машинально сжимают ручку двери. Сердце — в горле. Голова — в тумане его запаха. Быстрый кивок — и она прячется за полотном, закрывает дверь слишком резко, словно боится, что иначе не сможет. Щёлк — замок. Тишина. «Зачем ты его обняла? Что ты делаешь?» — шипит внутренний голос. «Он — клетка. Он — система. Он — твой воздух.» Последняя мысль больно режет, и от этого хочется смеяться и плакать одновременно. С той стороны коридора — шаги, мерные, уходящие. Он не торопится. Просто идёт, и этот ритм, будто метроном, отмеряет ей новую ночь в его мире. Лея прислоняется лбом к холодному дверному полотну, втягивает воздух — и чувствует, как внутри смыкаются створки: плена и зависимости, страха и странного покоя. Её ладони всё ещё помнят тепло его рубашки. Его молчание — крепче любых рук. И всё, что ей остаётся, — выдохнуть в темноту: «Глупая. Ещё шаг — и утонешь.» В ответ — ни звука. Только далёкий гул дома, который пахнет им, и тень на ковре, похожая на чёрную ленту, тянущуюся от двери к кровати.