Запах его власти

Прошла неделя. Кофейня стала для Леи чем-то вроде спасательного круга, брошенного в океан, где она тонула — но и клеткой, в которой она сама себя заперла. Тёплый запах кофе, ванили и обжаренных зёрен казался безопасным. Тут пахло не грехом, не потом, не феромонами, а жизнью. Но каждый день в этом уюте был он. Дамиан. Он сидел у окна — как часть интерьера, как деталь, без которой кофейня уже не выглядела бы полной. Белая рубашка, чёрное пальто на спинке стула, ноутбук и чашка эспрессо, которую готовила только она. Он никогда не заговаривал первым, не касался, не заказывал ничего лишнего. Просто присутствовал. Его присутствие чувствовалось сильнее, чем запах свежемолотых зёрен. Иногда их взгляды пересекались. Коротко. Слишком близко. И Лея вся сжималась внутри — от раздражения, от страха, от того, что сердце почему-то билось быстрее, чем должно. Она отворачивалась, стирала молочную пену со стойки, злость поднималась где-то под рёбрами. Он продолжал ходить к Миле. Девочка рассказывала об этом радостно — «Он смешной, он мне книжку принёс!» Лея молча кивала, чувствуя, как что-то в ней ломается от бессилия. Её просьбы к персоналу не пускать его не действовали. Каждый визит Дамиана — как тихая осада. Он ничего не требовал, не угрожал, не поднимал голос. Просто присутствовал — в воздухе, в запахе, в шаге за спиной. Он заполнил её пространство, не дотронувшись. И от этого становилось невыносимо. Без угроз. Без слов. Просто есть. И от этой тишины Лея чувствовала, как изнутри начинает звенеть безысходность. В кофейне всегда стоял запах феромонов — тонкий, почти неуловимый, но ощутимый кожей. Когда появлялся Дамиан, воздух густел, будто наполнялся чем-то сладким, плотным, что хотелось вдыхать, даже если знал, что этим можно отравиться. Лея чувствовала это первая — за пару секунд до того, как звякнет дверь. Как будто организм узнавал его раньше разума. Стоило какому-нибудь мужчине — альфе, бете, даже омеге — заговорить с ней чуть мягче, чем надо, улыбнуться, флиртовать, всё в кофейне менялось. Воздух становился тяжёлым, натянутым, как струна. Никто не понимал, что происходит, но все ощущали дискомфорт. Дамиан не говорил ни слова, не двигался. Просто смотрел. И этого было достаточно, чтобы любой посетитель внезапно вспомнил о срочных делах, оставил щедрые чаевые и поспешно вышел под звон колокольчика. Том замечал его появление. Всегда. Звон колокольчика — и воздух менялся. Густел, тяжелел, будто кто-то невидимый поднял температуру на пару градусов. Ему это не нравилось. — Чёрт, опять этот тип, — шепнул Том, бросая взгляд в сторону окна. Дамиан уже сидел за своим привычным столиком, идеально ровная осанка, пальто на спинке стула, ноутбук. — Я сама, — сказала Лея, но Том шагнул вперёд. — Отдохни. Я приготовлю. Не успел он дотронуться до кофемашины, как от окна донёсся голос — спокойный, бархатный, без эмоций, но от него по коже пробегал ток: — Нет. Пусть сделает девушка. Только она знает, как нужно. Лея замерла. Том раздражённо фыркнул: — О-о, понятно. Кофейный эстэт. Он наклонился ближе и тихо пробормотал: — Или просто псих, который запал на тебя. — Том, прекрати, — устало ответила Лея. — Что прекрати? — он говорил нарочито буднично, но глаза у него были серьёзные. — Ты хоть знаешь, кто он? Я погуглил. — Не хочу знать. — А зря, — Том покачал головой. — Дамиан Мерсер. У него сеть отелей, благотворительный фонд, недвижимость по всей стране. Умный, богатый, альфа до кончиков ногтей. И по слухам — без семьи. Он усмехнулся. — Знаешь, чем кончаются истории, где богатый альфа слишком часто заходит к баристе? — Том! — Лея нахмурилась. — Что, — он поднял руки, — я просто предупреждаю. Вдруг что случится! Он склонился ближе, шепнул почти у уха: — А я, если что, приеду спасать. Вдруг он тебя похитит и запрёт где-нибудь… ну, не знаю… в роскошном подвале с видом на море. Он хихикнул, довольный собой. Лея невольно усмехнулась, но в груди стало тесно. — Иди ты, Том. — Да шучу я, — он подмигнул. — Хотя… не совсем. Она вернулась к машине. Руки дрожали, но кофе получился идеальный — как всегда. Когда она отнесла чашку, Дамиан поднял глаза. Ни улыбки, ни намёка — просто взгляд. Прямой. Долгий. В нём было что-то тихое, уверенное, и от этого становилось ещё страшнее. Когда их пальцы почти соприкоснулись, Лея ощутила, как воздух между ними будто зазвенел. Она поспешно отдёрнула руку. Том что-то шутил за стойкой, клиенты разговаривали, а Лея чувствовала, что каждый её вдох наполнен им — его запахом, его тишиной, его вниманием. И чем сильнее она старалась не замечать, тем глубже он проникал. Она злилась. На себя — за то, что сердце срывается в бешеный ритм. На него — за спокойствие, за власть. На мир — за то, что даже теперь, когда она пытается быть просто человеком, кто-то снова превращает её в чужое дыхание, в запах, в зависимость. Лея стояла у кофемашины, пытаясь не думать. Не о нём. Не о том, как он всегда появляется в дверях — высокий, безупречный, с тем самым запахом, от которого у неё будто сжимается всё внутри. Каждый день одно и то же: чёрный кофе. Тот же столик. Тот же взгляд. Спокойный. Терпеливый. Хищный. Хочешь горечь? Получи сладость. Она сделала капучино — слишком мягкое, слишком домашнее, добавила сахара и подала чашку, глядя прямо ему в глаза. — Ваш кофе, — ровно. Он поднял взгляд. Его зрачки расширились — мгновенно, будто от запаха или от её вызова. Он взял чашку, медленно попробовал, и уголок губ чуть дрогнул. — Сладко, — произнёс тихо, почти задумчиво. — Я не заказывал, но… иногда вкуснее то, что выбирают за тебя. Он говорил спокойно, но от его голоса у неё будто пробежал ток по позвоночнику. Грудь тяжело вздыбилась. Она выдохнула: — Это ошибка. — Не думаю, — ответил он. — Ошибки не бывают такими…запоминающимися. Его взгляд скользнул по её лицу, губам, шее. Ненавязчиво, но с той внимательностью, которая сжигает. Словно он изучал её дыхание, считал удары пульса. Он наклонил голову чуть набок, тихо добавил: — Тебе идёт злость. Она делает тебя живой. Лея почувствовала, как кровь бросилась в лицо. — У вас странные вкусы. — Нет, — его улыбка стала чуть шире. — Просто ты слишком красивая, когда хочешь меня укусить. Лея поспешила уйти за стойку. Том, стоявший рядом, чуть не выронил поднос с чистыми чашками. — О боже, — прошептал он, затаив дыхание. — Ты слышала? Он флиртует. Серьёзно. Я бы уже растаял от такого взгляда. — Том, замолчи, он услышит,— прошипела она, не отводя взгляда от Дамиана. — Нет, правда, — не унимался он, глядя то на неё, то на альфу. — Если бы он так на меня посмотрел, я бы сам ему кофе на колени вылил. Из чистого экстаза. Она закатила глаза, но чувствовала, как сердце бьётся слишком быстро. Дамиан тихо усмехнулся, будто уловил это. Он сделал ещё глоток,подошёл, поставил чашку на стойку, не спуская с неё взгляда. — Завтра — то же самое, — произнёс он. — Эспрессо? — холодно уточнила она. — Нет. — Пауза. — Ошибку. Он встал, накинул пальто, запах которого накрыл её, как тёплый, плотный кокон. И ушёл. А Лея стояла, сжимая тряпку, чувствуя, как внутри всё дрожит от злости… и чего-то гораздо страшнее. — Ты видела, как он на тебя смотрел? — Том подскочил к ней, едва Дамиан вышел из кофейни. — Это был не просто взгляд, это был… не знаю… рентген с намерением. Лея молча вытирала стойку, стараясь не встречаться с ним глазами. — Серьёзно, Лея, — не унимался он. — Он альфа, черт возьми. Из тех, у кого всё под контролем. От них пахнет властью, деньгами… и чем-то ещё. — Том, хватит, — устало сказала она. — Это просто клиент. — Клиент? — Том фыркнул. — Клиенты не дышат так, будто хотят тебя проглотить. Он облокотился на стойку, хитро прищурился. — Наверняка у него всё пропорционально — и голос, и уверенность, и… ну, ты поняла. Лея побледнела. Она резко повернулась к нему, тряпка в руках затрещала. — Не говори так, — тихо, но жёстко. — Эй, я просто шучу… — смутился Том. — Не хотел тебя задеть. — Том, — перебила она, — такие, как он, не видят в нас людей. Голос дрогнул, но слова звучали твёрдо. — Мы для них игрушки. Они берут, когда скучно. Играют. А потом ломают — просто чтобы проверить, как звучит треск. В кофейне стало тихо, только шумела кофемашина. Том отступил на шаг, потом, будто отгоняя неприятные мысли, натянуто усмехнулся: — Ну… может, не все такие. Может, ты просто встречала раньше не того. Он вернулся к работе, напевая что-то под нос. А Лея стояла спиной к двери, с опущенной головой, чувствуя, как внутри снова поднимается та же горечь — знакомая, липкая, от которой не спрятаться. Ночь будто сжимала город. Воздух пропитан холодом и влагой, неон отражается в лужах, будто растекается по трещинам реальности. Лея вышла последней — закрыла дверь, повернула ключ и осталась наедине с тишиной. Шум улицы будто растворился, и только гул в голове напоминал, что день был слишком долгим. Том уже ушёл — сказал, что спешит к брату на день рождения, махнул рукой и скрылся за углом. Она завидовала его простоте, легкости. А сама чувствовала себя, как человек, который живёт на границе сна и кошмара. И тут — он. Дамиан стоял у своей машины, освещённый мягким светом фонаря. Тень от его фигуры падала на мокрый асфальт, длинная, чёрная, будто цепь. Он не сделал ни шага вперёд, просто стоял, держа руки в карманах пальто. Спокойный. Неприступный. Слишком настоящий, чтобы быть случайностью. — Позволь мне проводить, — тихо сказал он. Голос низкий, ровный, как гул далёкого грозового неба. Лея напряглась. Каждая мышца, каждый нерв отозвались страхом, злостью и чем-то ещё, от чего хотелось бежать. Она сделала вид, что шутит, но голос прозвучал хрипло: — В машину не сяду. Даже не надейтесь. На мгновение его губы дрогнули — почти улыбка. — Тогда пешком, — ответил он. — Я всё равно иду в ту сторону. Она не поверила, но промолчала. Пошла. Он — рядом. Их шаги совпадали, гулко отражаясь от пустых фасадов. Листья липли к мокрому асфальту, воздух пах озоном и чем-то ещё — тёплым, металлическим, знакомым. Запах, от которого внутри поднималась волна, тянущая за собой всё: и воспоминания, и слабость, и ту странную жажду, о которой нельзя думать вслух. Он не касался её, но расстояние между ними было слишком плотным. Словно его феромоны обвивали её кожу, как тонкие нити. И каждая из них напоминала — он рядом. Не клиент. Не спаситель. Что-то большее. Опаснее. Она остановилась посреди тротуара, под светом фонаря. Дождь моросил тонкой пеленой, превращая каждое дыхание в пар. — Это вы оплатили лечение Милы? — голос Леи дрожал, но в нём было больше ярости, чем страха. — Да, — ответил он без паузы. Она резко выдохнула, будто получила удар. — Зачем? Зачем вы приходите к ней? Что вам нужно от нас? — Ничего, — тихо. — Я просто хотел, чтобы ты могла дышать. Забочусь… — Что? — Лея усмехнулась, но в смехе не было радости. — Вы называете это заботой? Следить за мной, за моей сестрой? — Я не слежу. Я — защищаю. — От кого? От вас же? — голос стал громче, срывался. — Вы купили моё спасение и теперь хотите окупить его так же, как все остальные? Он остановился. Под фонарём его глаза выглядели темнее ночи. — Не смей сравнивать меня с ними. — А кто вы тогда? — прошептала она. — Спаситель? Покровитель? Бог? — Нет, — он сделал шаг ближе. — Просто человек, который не смог смотреть, как гаснет свет в тебе. — Вы не имеете права… — она покачала головой, шагнула назад. — Вы не можете вмешиваться. Ни в мою жизнь, ни в жизнь Милы. Я вас не просила. Он замер. Голос стал тише, но в нём чувствовалась сталь: — А я не прошу благодарности. Тишина между ними была как натянутая струна. В воздухе всё ещё витал его запах — тёплый, металлический, пряный. Он делал боль невыносимее. Лея отвернулась первой. — Просто… держитесь подальше, — сказала почти шёпотом. И пошла. Он не стал останавливать. Только смотрел ей вслед — так, будто запоминал каждый шаг. Она оборачивается резко, как будто сдерживаемое внутри пламя вдруг вырывается наружу. Глаза блестят от слёз, но голос твёрдый, надломленный: — Не приближайтесь к нам. Никогда. Фонари выхватывают её силуэт — мокрые волосы, дрожащие плечи, шаги по лужам. Она идёт быстро, почти бежит, сжимая ремень сумки так, будто это последняя граница между ней и пропастью. Дамиан не двигается, только смотрит. Его голос догоняет её тихо, почти нежно, как дыхание за спиной: — Но ты всё равно почувствуешь меня. Даже когда закроешь глаза. Лея спотыкается на скользком тротуаре, но не останавливается. Её дыхание сбивается, сердце бьётся так громко, что кажется — его слышно на всю улицу. Внутри всё дрожит. Страх. Вина. Благодарность. Ненависть. Всё перемешалось, будто кровь и яд в одной венe. Она не оборачивается. Не должна. Не может. Но знает — он там. Не слышит шагов, не видит тени, но чувствует: он идёт следом. Не чтобы поймать — чтобы быть рядом. И в этом осознании есть что-то страшнее, чем любая угроза. Она больше не принадлежит себе. Даже когда уйдёт далеко, даже когда ночь закончится — его запах, его голос, его присутствие будут жить под кожей. Он стоял в тени у поворота, где свет фонарей не доставал до мокрого асфальта. Дождь стих, но воздух всё ещё был густым — тяжёлым, как после бури. Он смотрел, как она идёт к дому — сутулая от усталости, но живая. Ключ дрожит в её пальцах, замок щёлкает. Огни за окном вспыхивают, вырезая её силуэт в полупрозрачной занавеске. Мгновение — и она исчезает. Но для него это мгновение длится вечность. Пальцы медленно касаются стекла машины — холодного, как кожа после прикосновения к мёртвому телу. Он улыбается. Мягко, почти нежно. В этой улыбке нет тепла. Только одержимость. — Злись, Лея, — шепчет он, глядя на свет в окне. — Беги. Прячься. Отталкивай. Это значит, что я уже внутри. Он закрывает глаза. Её запах всё ещё витает в воздухе — тонкий, живой, со сладким привкусом гнева. Он чувствует, как мышцы сжимаются от странного удовольствия, от самой мысли о ней. Она пыталась бороться. Подала ему не тот кофе. Мелочь. Но в этой мелочи — вызов. Он видел, как у неё дрожали руки, как глаза вспыхнули, как дыхание стало прерывистым. Она почувствовала его. Наконец-то показала это. Он тихо смеётся — глухо, низко, почти звериным звуком. — Вот и началось, — произносит он едва слышно. — Ты думаешь, вырвалась, но я не отпускаю тех, кто посмотрел на меня вот так. Он наклоняется к рулю, проводит пальцами по коже перчаток, всё ещё пропитанных её запахом, и шепчет, будто заклинание: — Однажды ты сама сделаешь шаг ко мне, Лея. Он включает фары. Свет режет темноту — холодно, безжалостно. Машина трогается с места, исчезая в ночи, а за стеклом остаётся дом, где на втором этаже горит одинокий свет — его собственный маяк.