Пока я здесь

Мудрая Сивилла, свидания с которой он добивался уже неделю и всякий раз получал отказ через сиделку, в этот раз была особенно нежной. А значит, дело гиблое. Бартуш забрёл в какой-то ночной парк и, выгребая ботинками жухлую листву из-под снега, с мазохистским наслаждением вспоминал её увесистый монолог. «Сынок, твой последний спектакль — дерьмо! Тебя сгубило время. Запомни, ты не гений. Ты мог бы им быть, но ты только местная домашняя знаменитость. Сейчас не нужны гении. Временно этому времени не требуются. А ты настроен давать только то, на что есть спрос. Не обижайся на старуху, лучше я тебе это скажу, чем те, кому ты безразличен. Будь честен с собой, сыночек. Я скоро умру. Им можно врать. Но с собой будь предельно честен». Она долго сквозь запах волокордина рассказывала ему, почему спектакль — маленький его ребёнок на косолапых ножках, проживёт недолго, и почему его быстро забудут. Но Бартуш знал это всё и не слушал. Себе он не врал, а сегодня просто получил подтверждение того, о чём уже давно догадывался. Он — наркоман, зависящий от слова «успех», выведенного кричащим болдом. А и единственное что его спасет — провал. Глухой, тотальный. Беззвёздная ночь вместо софитов. Пошёл рыхлый снег, Бартек вызвал такси. Машина двигалась неторопливо, зима лепила в лобовое стекло звёздочки, будто награждала орденами. Лениво шаркали дворники, да водитель дымил едкими сигаретами. Он сильно хлопнул дверью, поймал спиной ёмкую как плевок речь таксиста. И медленно пошёл к подъезду. Вот наконец он закрыл дверь в квартиру — свою стерильную колбу, словно пробкой запечатал. Он не выносил цветовых пятен вне работы. Лаконичные линии, строгие формы, только необходимое. Здесь тишина имела вкус. Свежие цветы, и от них в квартире будто всегда стоял утренний воздух. Бартуш мог себе позволить роскошь минимализма. Здесь можно было собрать себя заново. Нужно только за что-то зацепиться, за что-то настоящее. Но настоящего не было. «Ты стал лавочником уже давно, а сейчас будешь лавочником без товара». Не раздеваясь, вошёл на кухню. «Очень хочется домой, но, кажется, я уже дома. Некуда идти. Нечего им дать». Когда перестал слышать внутренний камертон, а стал резонатором пространства? Да, во всём виновато время, как сказала старуха. «Придумывай, выламывайся, удивляй меня». И Бартек удивлял, подстраивался. Чувства, мысли и даже его желания стали реакцией на то, что снаружи, и больше не исходят изнутри. Взгляд упал на тарелку с апельсинами. Он ненавидит апельсины, но Дарья покупает их, одержимая мыслью, что Бартуша надо кормить витаминами. Он ненавидит апельсины, но решил, что тонкий стакан в утреннем свете выглядит красиво. Он ненавидит апельсины и послушно начинает день со стакана сока. В ярости он долбанул кулаком по оранжевым мячикам, разбил фарфор, порезал руку, сок смешался с кровью, мячики запрыгали по кафелю. «Красиво, — подумал, — но это всё, что ты можешь. Подмечать красоту». Истерика длилась недолго, привычка рационализировать любой порыв победила — и через несколько минут он уже чертил какие-то схемы с датами, размазывал кровь по листочкам. Размашистым почерком что-то писал, почти не думая. — Хватит. Перезапуск, — сказал он вслух. Есть необходимость — переснять муляжное кино про себя. Но сначала где-то утешиться. Стыдная привычка — снова открыл сайт знакомств. Что я здесь ищу? Муляж секса, муляж власти, муляж чувств? Закрыл. Не хотелось ничего, только тепла. Он запахнулся в пальто. Хотя бы собачьего тепла он достоин? Даже собаку не купить… Удивился, что может ещё испытывать какие-то сложные желания. «Извини, Бартек, — сказал он себе с сарказмом, — но поставки тепла временно прекращены. Чтобы принимать тепло, надо хотя бы открыть склад. А у тебя замок заржавел». Мальчишка с глазами цвета мокрой глины. Вот это было по-настоящему. Дерзкий наглый взгляд исподлобья сменился доверчивостью щенка. И это сделал он, Бартек! Он немой, он без слов, он сам себя не понимает — но я его понимаю. Значит, мне есть куда принять это тепло, и это, это может стать горячей точкой… Бартуш проверил — Алекс удалил свою анкету с сайта знакомств. Решил завязать? Или ждёт, когда я позову? Экзальтированный дурачок, первый в очереди тех, кто бьёт в детский жестяной барабан и кричит в лицо: «Хочу! Мне! Дай!» Всё так, но ему нужно ровно то, что нужно и Бартеку. А значит… «Хочу, чтобы он был здесь», — резко определился Бартуш, вспомнив скрюченную фигурку на подъездном подоконнике. Идея передать Алексу послание через дупло — друга с порочной улыбочкой на малокровном лице — снова показалась ему смешной. «Я хочу играть с тобой, мальчик. Прижать его к себе. Нет, не трахать, просто немного тепла получить…» Я разведу сигнальный огонь на берегу — и, если мальчишка заметит его, значит, в меня ещё верят. А если Леха не передаст этот SOS? Если Алекс не поймёт? Ну, значит, пора заканчивать с этим — меня больше не спасти. Бартуш знал за собой грех — ударяться в пафос, и остервенело, как сорняк, выпалывал его, но сегодня, наверное, можно, что вы об этом думаете, Сивилла? Несколько дней спустя он снова ехал домой. Была метель, в тёплом такси играл джаз, водитель легко и ласково трепался о чём-то неважном. И Бартеку было почти уютно жить. Подъезжая, он увидел мальчишку, который приклеился к стене, как клочок белой бумажки с телефоном — ветер трепал запорошённые снегом волосы, торчащие из-под капюшона, нос красный, руки греет в карманах. Давно ждёт. Бартуш прошёл мимо, как будто не замечая, и бросил уже на ходу, не глядя: — Привет! Туго соображаешь, Алекс. По твоей милости, Леха уже больше недели зажигает зелёный софит и мается от безделья. Ну и сколько ему ещё мучаться? Алекс вздрогнул, отлип от стены и сделал несколько неуверенных шагов за ним, словно на невидимой привязи. — Здравствуйте! Не, Леха просто долго не рассказывал, думал, что так и надо. А потом психанул. — Ладно, пойдём. Не поделишься ли, что означает это торжество на твоей физии? — Ну… я просто чувствую, что нахожусь в правильном месте и в правильное время. И что я всё правильно угадал, вы меня ждали. Только вот замёрз сильно. Он пытался скрестить руки на груди, но передумал, опустив их по швам — будто стоял по стойке «смирно». Бартуш развернулся к нему, снег скрипнул под ботинками. Карие глаза сузились, он смотрел куда-то поверх его лба. — Сними куртку, — приказ прозвучал коротко, как хлопок, — теперь худи. Футболку. Вжикнула молния на куртке, с волос осыпались снежинки, когда он потянул за худи и снял её через голову. Бартуш видел, как по коже пошла рябь. — Физкульт-привет! — весёлый прохожий поднял сжатый в приветствии кулак вверх, — Моржуем? — Я не должен был говорить Вам, что замёрз? — Голос срывался, зубы выбивали дробь. — Ещё не знаю, но что-то мне не понравилось. Дерзость может быть? Да, покорности и смирения явно не хватает. — Вы скажите, я не хотел бы нарушать ваши правила. — Об этом не беспокойся, всё равно нарушишь. А может быть, мне просто нравится смотреть, как ты страдаешь? — Ха, — дёрнул мальчишка краем рта и расправил плечи, — тогда смотрите, конечно. Он поднял подбородок, подставив обнажённую шею ледяному ветру, и его взгляд на секунду стал острым. Бартеку стало страшно. Казалось, что эта молодая сила, которая принимает, не сопротивляясь, его выходки, сейчас развернётся во всю мощь и заглотит его. Алекс казался ему огромным языческим божеством, который добровольно преклоняется перед ним, но может легко переломить слабого Бартуша. «Из дикого леса дикая тварь», — подумал Бартуш. Но этот морок длился недолго. Гордость и мощь в глазах мальчишки постепенно погасла, и взгляд стал умоляющим. — Можно мне одеться? — с трудом выговорил он короткую фразу, тело била крупная дрожь. — Нет, — сказал Бартуш, — но ты помнишь стоп-слово. Алекс покачал головой и убрал руки за спину. Голову он опустил и смотрел, как тёмную куртку заметает позёмка, набивает горсти снега в складки. — Пойдём, — буркнул Бартуш, — не одевайся. Алекс подхватил свои вещи и побежал к подъезду. Они поднялись на этаж, Бартек открыл дверь, и мальчишка замер в коридоре. Но челюсть ходила ходуном, и он весь отдался дрожи, выбивая зубами чечётку. Костяшки пальцев побелели. На груди и плечах блестели капельки после снежинок. Волосы мокрыми прядями облепили лицо. Этот трясущийся мокрый щенок ничем не напоминал то мощное, что пригрезилось внизу. Бартуш раздел мальчишку, тот пытался что-то выговорить, но фраза не получалась. — Я хочу, хочу… — пытался сказать он и смеялся оттого, что никак не мог сладить с челюстью. — Zamknij mordę, głupku, — весело бросил Бартек и почти донёс онемевшего мальчишку до дивана. Там разложил его и спустя минуту рухнул на белое замёрзшее . Он топил своим жаром остатки ледяной метели, мял, массировал пальцами, пощипывал гладкую грудь, поджарый живот, крепкие бёдра. Алекс то запрокидывал голову, то вглядывался в Бартуша жалобно, но жадно. Бартек лёг на него и грел своим телом, пульсировал, втягивая в себя как в воронку ту первобытную силу мальчишки, которую боялся. Он переместился выше, забил рот Алекса горячим собой и сотрясался, выбивая из него дыханье, побеждал мифическое существо, пока не затих. Алекс лежал с широко распахнутыми глазами, и молчание его уходило куда-то вверх, под потолок. Бартуш накрыл его одеялом и сел рядом. Мальчишку охватило какое-то безудержное веселье, он укутался в одеяло, положил подбородок на колени и пялился на Бартуша с улыбкой. — Ну вот я и был с мужчиной, — с какой-то сложной интонацией сказал он, — а боялся, — он снова замолчал. Бартуш потрепал его по голове и оставил руку в волосах. — Я что сказать хотел, — снова начал Алекс, — я не хочу пользоваться стоп-словом. Мне нравится, когда на полную… Вы можете работать над навыками, которые мне нужны, столько, сколько вам нужно. — Глупо и опрометчиво, — прервал Бартек. — Ну и пусть, — прошептал мальчишка. — Зачем я тебе? — Так я не знаю зачем. Я же ваш. И всегда был ваш, только найти вас не мог. Да я и искал плохо, думал, это глючное что-то. А оказалось, нет. — Красиво сказал, романтично. За одну ночь такая связь, такая преданность, такая привязанность? Абсурд! — Нет, ни связи, ни привязанности ещё нет. Есть понимание, что это так. А полюбить вас мне ещё предстоит. — Звучит угрожающе, — сказал с усмешкой, но пальцы сжали волосы. — Угу, — Алекс нежился в руках Бартека, будто бы ничего не заметил. Они снова молчали. — Зелёный софит… это же мне зеленый свет?, — сказал Алекс, — я боялся, что вдруг неправильно понял. — Ты очень умный мальчик, — засмеялся Бартуш, — это и слепому видно. — Спасибо, — сказал Алекс, и глаза его замаслились от похвалы. — И как же ты жил, умный мальчик? Где ходил, что видел? — Ну мы с Катей на концерт ходили. На мой. А потом… — С Катей? — Бартуш поднял бровь. — В розовой шубке? — Да. А что? — А то, что мне нужна жертва, — холодно, без улыбки, сказал Бартек, — мне нужна Катя. — Как это? — мальчишка убрал голову из-под руки и выжидающе уперся в Бартуша. — Ты отказываешься от Кати. Бери телефон и говори, что вы больше не будете ходить на концерт и вообще больше ничего не будет… причину можешь придумать любую. Ты ее бросаешь. Алекс наклонил голову. Затем встал и вернулся с телефоном. Он поставил на громкую связь и показал Бартеку аватарку с улыбчивой девушкой. — Привет, котик! Как раз о тебе думала… — Катя, привет! Я хочу сказать… Бартуш нажал отбой на телефоне. — Ты всерьёз решил, что я буду требовать от тебя порвать со своими близкими? И ты готов выбросить дорогого тебе человека как использованную салфетку по первому щелчку? Но это какая-то запредельная низость… — Ну да, — просто сказал Алекс. — Только почему «дорогого»? Я ваш. Я ждал, пока вы меня позовёте. А с Катей… мы просто проводим время. Это как… отношения по подписке. Он помолчал, подбирая слова, которые бы всё объяснили. — Мы нравимся друг другу ровно шесть часов в неделю. Ходим куда-то, шлём друг другу мемы, секс тоже… Она рассказывает про свои проблемы — там отец болеет… — я поддерживаю. И она меня слушает. Но это всё там, снаружи. Как будто мы по очереди вытаскиваем друг друга из шкафа, чтобы не было так одиноко, пользуемся — и снова на полку. Мы ничего друг другу не должны. И я… я не хочу так больше. Я не хочу «как будто». Я хочу по-настоящему. На полную. Понимаете? А с вами у меня получается на все 100 процентов чувствовать. Не хочу больше… Можно, я сейчас позвоню Кате? — Ты хочешь отписаться от рассылки? — Ну да… — Я не буду в этом участвовать, решай сам. Алекс потёрся о руку Бартуша и поцеловал её. Бартеку показалось, что его кожу лизнул огонь.