Пока я здесь

Дверь в квартире Бартуша закрылась, сердце пропустило удар, и Алекс услышал быстрые шаги вниз. «Как ему теперь объяснить, что я не караулил и не выслеживал. Чтобы что-то объяснить, надо, чтобы вначале тебе позволили объяснять. Идиот!». Но ведь ноги просто не шли из этого подъезда, и думать, что делать дальше, Алексу почему-то нужно было именно здесь. Словно здесь было место его силы, а точнее место его слабости. «Нет, преследовать его нельзя, это гарантия, что он не захочет даже говорить со мной», — наконец решил что-то внятное. Снизу кто-то поднимался. Объёмистая женщина внесла на площадку себя вместе с двумя тяжёлыми пакетами. Бдительно осмотрелась, прошла мимо Алекса боком, явно опасаясь, что парень сейчас выхватит пакеты и завладеет её салатом, зелёным луком и апельсинами. «Мама его что ли?», — подумал Алекс, когда женщина открыла дверь в квартиру Бартуша. «На маму не похожа, слишком простовата…». Ещё через полчаса женщина впустила двух дюжих мужиков в фирменных комбинезонах — Бартушу привезли большие бутылки с водой. Она снова не одобрила Алекса на подоконнике и с возмущением захлопнула дверь, так ничего не сказав. «Да тут какое-то паломничество. Надо сваливать. А то действительно подумают, что я за ним слежу», — подумал Алекс и побежал в зимнее утро. Слоняться по улицам было холодно, а в реальность он ещё не вернулся. Подумал было выпить кофе, но вспомнил жёсткую руку, выливавшую третью чашку на пол, и не стал. Зашёл в ближайший супермаркет, бесцельно бродил мимо полок, слушал бодрую невыносимую музыку и скользил глазами по ярким этикеткам. Свернул в овощной и набрал в корзину апельсины, зелёный лук, салат. Он хватал продукты, будто бы пытался задержать ускользающую невидимую ниточку, связывающую его с Бартушем. «Он любит апельсины, и лук, и салат», — так думал с дурацкой нежностью Алекс, а больше он не думал никак. Кто-то сзади задел его тележкой, и от неожиданности он довольно громко взвыл. Что он тут апельсины щупает? Есть гораздо больше, что их связывает! Алекс быстро расплатился на кассе и помчался домой, к тетушке. «Добежать до большого зеркала. И разглядывать свою задницу — вспоминая каждый взмах!». Нёсся по улице, морозный воздух холодил разгорячённое тело. Влетел в квартиру, моментально вычислил, что тетушки дома нет, запер двери на все засовы и с наслаждением стащил штаны. Кожа горела винными пятнами, поверх были следы от розги будто бы их вели по линейке. Алекс гладил вспухшие полосы и плыл в каком-то опьяняющем мареве. «Вот оно. Было. Со мной». В отражении ему показалось, что он сияет. Но где-то глубоко уже поселилась серая крыса-тревога, которая грызла внутренности — эти синяки скоро вылиняют и… он немел и столбенел, но крыса не убегала. В отчаянье Алекс схватил тетушкину сумку, отцепил ремешок и попытался отстегать себя по исхлёстанной коже. Боль мелкими взрывами заполнила сознание. Но мысль, что прямо сейчас он портит рисунок Бартуша, заставила его прекратить экзекуцию. «Я всё испортил. Я вообще весь вечер вчера всё портил. Мне так везло… а я…», — изводил себя, и чтобы заглушить эту невыносимую зудящую ноту, вслух начал сыпать ругательствами. «Можно попросить тебя не материться? Спасибо», — вспомнил голос. — Тебе запрещено материться, — сказал он зеркалу. Пространство сразу же отозвалось голосом Бартуша: «Заткнулся. Кляп в рот, на колени, носом в угол и молчать». Алекс пошёл в свою комнату и опустился в углу на колени. Стоял, уткнувшись взглядом в пол, но в голове не было ни одной связной мысли. — Да помоги же мне… — вырвалось у него. И тут же испугался: это звучало как мольба. Молиться с голым задом показалось нелепым и стыдным. Поспешно натянул штаны, но желание кого-то о чём-то просить растворилось. Лёг на кровать. За грудиной было глухо и тяжело. Вскоре тело само начало двигаться, извиваться, будто вспоминая всё, что случилось минувшей ночью. Алекс елозил животом, и в памяти вспыхивали белые манжеты и умелые узкие руки, способные попеременно дарить удовольствие и боль. Выплеск отчаянья — и он провалился в сон. Проснулся только к вечеру. Сон был тяжёлый, вязкий, словно облепил лицо и на несколько минут лишил памяти. Казалось, весь мир теперь сложен из серых бетонных шлакоблоков, и они глухо осыпаются внутрь него. «Ну что ж… если мир теперь таков, — подумал Алекс, не открывая глаз, — значит, буду собирать из этих обломков стены». Вслух сказал: — Бартуш… И прислушался, как в темноте это необычное звучит. С досадой отметил, что ни разу не назвал его по имени. Вчера вечером он сказал, что можно звать его Бартеком, но Алексу хотелось называть его Хозяином. Он лежал и вспоминал, что успел услышать от Бартуша. Оказалось, тот больше спрашивал, чем говорил, а Алекс, дурак, так и не догадался что-то спросить в ответ. Вспомнил, что перед тем, как выставить его за дверь (в носу противно защипало), Хозяин сказал: позаботься о себе, когда будешь дома. Не игнорируй тело: поспи, поешь сладкого, полежи в ванной. Алекс с удовлетворением подумал, что этот приказ он выполнил. «Вообще какое-то время можно продержаться», — обнадёжил себя он. Дальше припомнил: прочитать то, о чём вскользь упоминал Хозяин, полюбить овощи и фрукты, тренировать выносливость. Может, и что-то ещё — ведь Бартек недвусмысленно сказал, что хотел бы его трахнуть (слово показалось каким-то из каменного века, а оттого острым). Алекс понятия не имел, как к этому готовиться, и от этого почти паниковал. Но удивлялся: перспектива не только не пугала, а даже казалась где-то желанной. Всё это, конечно, было правильно и дельно, но плана, как снова встретиться с Бартушем, не было. «Что ж, буду переживать трагедию с открытыми глазами, — патетически подумал он, немножко собой гордясь. — Буду принадлежать ему. Свободно и сильно». Сел на кровати. Никакая это не трагедия, нет, не может быть, чтобы они не встретились ещё раз. Не бывает такого без продолжения. «Но ты не главный герой в этом фильме, — мрачно подумал он. — Вполне может ничего и не быть». — Нет, будет, — упрямо сказал себе, — надо верить! Хозяин искренне и тепло говорил, что я его порадовал, что ему со мной было хорошо. Просто мы договорились на один вечер — он же не знал, что именно он мне нужен. И, может быть, пока не знает, что именно я нужен ему. «Но ты всё испортил. Хамил, тупил», — безжалостно закончил он мысль. — Хватит! — сказал вслух. — Сколько можно эту байду гонять по кругу. Встретимся — извинюсь и приму наказание. Мысль о том, что его могут наказать, отозвалась приятной тяжестью в паху, но Алекс запретил себе «все эти штучки». «Готовься, — приказал он себе, — шанс будет. Обязательно будет. Не может не быть. И тогда просто используй его». «Ты дома? Я зайду сейчас. Разговор есть», — засветилось в темноте на экране телефона. «Леха!», — пожалуй, это даже хорошо, что он зайдёт. Отвлекусь. Леха, Катя, отец, тетушка, университет, новая гитара — всё казалось по ту сторону стены, которую он выстроил, чтобы наслаждаться тем тайным, что теперь у него было — не отнимешь. — Жрать хочу! — с порога заявил Леха, протягивая руку. — Щас, — Алекс пригласил на кухню и полез в холодильник. — Слушай, такой момент, думал, как тебе сказать, решил сразу, — Леха вертел в руках апельсин, — чего, действительно, тянуть. В общем, я не смогу приходить какое-то время на репы. Мне теперь не до музыки. Времени совсем нет. — А что так? — Алекс отнял апельсин и поставил перед другом кастрюлю с холодными котлетами. — О, клёво! Не обижаешься, да? Я знаю, кому позвонить, чтобы меня заменили, нормальный клавишник. Лучше меня точно. — Мудак ты, Леха! Куда я сейчас без клавишника. Не мог раньше сказать? — Алекс скорее делал вид, что злился, и к репетициям, и к уходу Лехи он скорее был равнодушен. — А я раньше не знал. Я сегодня первый день на работе был. И, судя по всему, это теперь надолго. Вот только освободился. Я теперь монт! — Кто?! Это что? — Ну монтировщик театральный, — он подцепил вилкой вторую котлету, — разбираем, собираем декорации. Не хотел говорить, пока первый день не пройдёт. Я там на пьянке после премьеры узнал, что им монты нужны, и берут без опыта. А мне и деньги нужны, и театр же. Ну и вот… — виновато закончил Леха. — Бро, ну не злись, это шанс. — Блядь, — тихо сказал Алекс. — Мне сказали, что иногда людей из цехов выводят на сцену. Наивно, конечно, но вдруг действительно можно как-то пролезть, а там и в театральный какая-то дорожка наметится. Хотя со сценой тут такое… непонятно, как я Бартушу… Он, по-моему, псих конченный, а от него зависит всё. Сегодня актёров загонял, одну фразу весь день репетировали. А этому всё не так. — Блядь, — повторил Алекс. — Нас сегодня ему представили, нас двое новеньких было. Мол, новые сотрудники постановочной части. Он меня вспомнил сразу. «Привет, Леха», — говорит. А потом уже вечером подошёл ни с того, ни с сего и говорит: «Ладно, я в игре. Помните, Леха, у Пушкина было: Марья Кирилловна кольцо Дубровскому оставляла в дупле. Дупло — очень важная деталь». И ушёл, прикинь. А я уже слышал, как про меня говорили: «Леха-дупло!». Чё ты ржёшь?