Пока я здесь

Кажется, он выиграл этот раунд, но для радости места пока не было. Он шёл по выбеленным улицам и старался максимально честно отвечать на вопросы под искристым то насмешливым, то любопытным взглядом. Вопросы следовали один за другим. Бартушу неинтересно было спрашивать без игры, парадоксов, без ловушек в разговоре, и Алекс быстро устал от напряжения — «Открытость — это работа, оказывается. Тяжёлая работа» — и калейдоскопической смены чувств. Всё неоднозначно и сложно, текуче. Стыдный телесный жар, и хохот, с которым можно было выплевать осколки стыда, радостное возбуждение и страх. Страха было много, он подмывал заверещать зайцем, всхлипнуть и бежать от страшного дядьки, чтобы уткнуться в тёплый мамин живот, и чтобы ничего этого не было. Но это было, не было только мамы, и уже давно. Как только он был готов уже без объяснений развернуться и бежать, страшный дядька бросал новую реплику. И Алекс снова смеялся, стыдился своего приступа животного страха и снова отвечал на вопросы. Он чутьём угадывал, что вот сейчас была шутка, которую он не понимал, ругал себя за скудную эрудицию, но когда удавалось ухватить суть, благодарил про себя пожилого профессора за то, что два семестра было интересно, мимо его лекций он не прошёл и кое-что всё-таки читал. Нащупать, что понравилось, почему он ведёт его с собой, чем мальчишка его зацепил, не было ни малейшей возможности. Алексу казалось, что ещё чуть-чуть и станет ясно, а это был ключ к пониманию Бартуша. Понимание сожрёт и страх, и неловкость. Но Бартуш не давал Алексу передышки: вопросы его выплывали легко, словно он выдувал мыльные пузыри в морозный воздух — подуй — полетят. «Может быть, ему тоже страшно, и он прячется как тень за занавеской за этими вопросами?». Нельзя было понять. Но как же тогда? — Ощупью, — сказал Бартуш, открывая наконец дверь подъезда. — Можно же фонарик включить? — Ещё чего, — он ухватил его за руку и потянул туда, где, наверное, была лестница. Пахло чем-то сырым и тёплым. «Это не гостиница», — подумал Алекс. Ладони сразу стали из замерзших влажными. Он как будто бы нёсся с вершины снежной горы, всё набирая скорость, не зная, как удержаться. Вспомнил фразу Бартуша: «Без твоего разрешения я не буду делать с тобой ничего». «Но я ведь уже дал это разрешение, я не уйду! Ну не убьёт же он меня». Неожиданно этот фатализм его успокоил. «Это лучше, чем не спать ночами, мучаясь от невозможности почувствовать то, о чём мечтаешь». Подъём по лестнице был недолгим. Бартуш повозился с ключом, распахнул дверь, и Алекс почувствовал запах очень чистого пространства, смешанный с густым немного душноватым запахом цветов. — Это моё жилище. Заходи. Играем так: всё, что не разрешено — запрещено. — Хорошо. — Говорить тоже нельзя. — Хорошо. Бартуш засмеялся в темноте. У Алекса мгновенно загорелись уши. Захотелось извиниться и исчезнуть навсегда. — Мне нравится, как ты боишься, такой терпкий запах появляется, но сейчас это будет мне мешать. У тебя всё получится, только слушай внимательно и не стесняйся себя. Ты здесь затем, чтобы не стесняться себя. Они разговаривали в прихожей, свет так и не включили, но почему-то Алекса это больше не пугало. — Ну что ты ещё хочешь сказать, — голос Бартуша звучал мягко и заботливо, — перед смертью всегда хочется сказать окружающим что-то важное? Ну? — Я вам нравлюсь? Только честно? — Ещё не знаю. Но мне интересно, уже немало. — Просто если я буду знать, что я вам нравлюсь, я смогу выдержать что угодно. — Какое великодушие. А что ты наладился выдерживать-то? — Я вам много чего рассказал… — С удовольствием выслушал твои фантазии. Ты только меня забыл спросить, хочу ли я всё это на радость тебе проделать. Повисла неловкая пауза, в которой Алекс попытался понять, может быть, ему всё же стоит уйти, поплакать, взять несколько сессий с психологом и забыть этот вечер. Но Бартуш не затянул с молчанием. — Давай расставим точки над i. Мы сейчас не будем перескакивать через пролёт и выяснять, кто кому нравится. Это потом, отсюда пока ничего не видно. Потому что ты слишком боишься, потому что я пока не знаю, чего хочу. Сейчас я вижу потенциальность, мы можем друг другу подарить что-то занятное. Давай этим и займёмся. Согласен? — Спасибо, — выдохнул Алекс. — Да на здоровье! — с оттяжкой проговорил он, и тут же голос его стал стальным. — Повтори правило. — Всё, что не разрешено — запрещено. — Именно! — Он резко щёлкнул выключателем. Мальчишка поднял руку к глазам. — Не шевелись! — Алекс послушно опустил руку и смотрел, как Бартуш разувается, снимая не только ботинки, но и носки. Избавившись от своей обуви, он повернулся к Алексу и начал расшнуровывать его кроссовки. — Да не надо… Я сам, — замялся мальчишка. Бартуш шумно вздохнул, выпрямился и отвесил пацану довольно тяжёлую пощёчину. Схватил его лицо в пятерню. — За что? — спросил он Алекса с бодрым равнодушием. — Я вам помешал? Снова удар по другой щеке. — Нет. Смотри мне в глаза, пока я тебя потрошу! За что? — Вы сказали мне не говорить. Ещё пощёчина. — Я. Приказал. Тебе. Не говорить, — он шлёпал после каждого слова открытой тяжёлой ладонью. Алекс захлебнулся в адреналине, как будто бы снова впервые оказался в парке аттракционов. Он попытался зачем-то поднять плечи, но уворачиваться не смел. Жар, проступивший красными пятнами, будто приклеил его лицо к сильной руке, и он мотал головою, повинуясь её движениям. — Каяться будешь? — Тёмные глаза напротив казались совсем чёрными из-за расширенных зрачков. — Ладонь оказалась на уровне губ Алекса. Он не знал, что нужно делать, и начал часто-часто целовать эту горячую ладонь, утыкаться в неё носом, как будто бы действительно просил прощения. Бартуш постоял немного, затем резко сел и продолжил обстоятельно расшнуровывать кроссовки Алекса, пока не разул его. Затем, не вставая, двумя руками стащил рывком с него спортивные штаны вместе с трусами. Ткань больше не скрывала возбуждения мальчишки, и Бартуш по-хозяйски исследовал всё, что его интересовало — он оттягивал, мял, больно щёлкал пальцами по вздыбленной плоти, ничуть не заботясь о том, как на него сверху смотрят округлившиеся глаза. Алекс беззвучно молил подсказать ему нужную реакцию, но подсказок не было. Казалось, что запертые в нём чувства, которые нельзя было никак выразить, мечутся внутри неистовой птичьей стаей, и в этой неразберихе дыхание стало жить отдельно. Долгое, горячее, почти чужое, оно начиналось где-то в животе или даже ещё ниже под руками Бартуша. Куртку и худи с него стянули почти буднично, сильные пальцы переместились выше, Алексу казалось, что на нём играют грубыми аккордами, до слуха донесся какой-то странный звук и он с удивлением услышал, что он начал тихонько подскуливать в такт рукам. Бартуш отошёл от него на несколько шагов. — Руки опусти, — сказал со смешком, и Алекс удивился, что держит раскинутые руки с растопыренными пальцами на весу, будто бы собирается в полёт. — Кухня там. Я буду чёрный кофе. Ты будешь большой стакан воды, — сказал он и снял наконец пальто. Алекс выстрелил собой в кухню. Свет. Гул в висках. Концентрические круги перед глазами. Красный цвет кофемашины как восклицательный знак на полях выхватил кусок реальности. Зашипела, загрохотала. Бытовой шум успокаивал. Он нашёл опору в подоконнике, едва не опрокинув массивную вазу с цветами. Обморок казался бы логичным завершением этого абсурда. Он тёр шею, похлопывал себя по бёдрам, пытаясь ощутить границы своего тела, которое только что принадлежало не ему. Не мог понять, что же именно с ним произошло. Или только начало происходить. Кофе был готов. Чайная пара дрожала в руках, Алекс, стараясь не дышать, зашёл в комнату. Света там не было, Бартуш уже зажёг несколько свечей и листал что-то в телефоне. Комната стояла в сладковатом цветочном аромате — несколько букетов были видны в полутьме. «А да, премьера же», — вспомнил мальчишка и задребезжал чашкой, подходя к креслу. Бартуш вскинул голову, взял чашку и вылил кофе на пол. — Ещё одну, — скомандовал тихо. И снова углубился в телефон, не обращая на мальчишку никакого внимания. Алекс замер. Он уже открыл рот, чтобы спросить, что он сделал не так, но вспомнил пятерню на своих щеках и захлопнулся. Через несколько секунд он уже вновь шумел кофемашиной. Попытался мыслить логично. Дело не в напитке. Он его не пробовал, даже не посмотрел. Просто проверяет? «Ладно, покажу, что действительно умею быть послушным». Алекс вспомнил, как лет в тринадцать фантазировал о том, как обнажённый прислуживает кому-то, сидящему на троне. На месте Бартуша тогда была чернильная тьма, позже взорвавшаяся тысячей салютов. А сейчас в кресле сидит настоящий человек, который ждёт от него покорности и чашки кофе. Он выпил воды. Вернулся в комнату, думая, может быть, стоит стать на колени. От этой мысли во рту стало сладко, но он её отмёл, так как о таких церемониях его никто не просил. Чашка звякала при каждом шаге, он мягко подошёл к Бартушу. Секунда, и на босые ноги вновь попали мельчайшие кофейные брызги. — Ещё одну, — голос был бесстрастный. Третью чашку он выплеснул к первым двум. На полу растеклось тёмное пятно. Алекс уже не слышал дребезжания. Только ровный гул в ушах да мерцание свечей, выхватывающее из мрака неподвижную фигуру в кресле. Внутри всё притихло. — Убери, — велел Бартуш. Пол был вымыт. В комнате повис душный коктейль из цветочной сладости и кофейной горечи; от него слегка кружилась голова. Алекс стоял возле кресла и ждал. Бартуш достал простынь, расстелил на полу и приказал лечь ничком. — Зачем я выливал кофе?, – Алекс почувствовал как пальцы Бартуша перебирают его волосы. — Чтобы проверить меня? — Чашка всё время дребезжала. Руки дрожали, ты был на взводе. Я ждал, пока ты придёшь в себя. Я не хочу, чтобы ты пропустил сегодняшний вечер, маленький.