Пока я здесь

Они вышли из темного кафе и молча зашагали по переулку. Мальчишка то и дело убегал вперед, но останавливался и возвращался к Бартушу, который двигался то размеренно неторопливо, то вдруг ускоряясь — в одном ему понятном темпе. О, как он ненавидел себя в этот момент. С присутствием Алекса вся его пошлость будто стала видна, как в лабораторной пробирке. Все привычные приемчики — ухватки, флирт, отработанный до автоматизма, — теперь казались ему нарисованным аляповатым плакатом, висящим на стенке советской школы. Он разыграл всё как по нотам. Но эти ноты сейчас хотелось разодрать с остервенением, ломая ногти. Омерзение от себя волнами ходило от живота к груди и обратно. И не потому, что мальчишка оказался каким-то неземным непорочно чистым созданием. Вовсе нет. Эти яркие, блядские глаза говорили Бартушу, что Алекс прекрасно умеет получать удовольствие от собственного тела и не гнушается методами. Бартуш застрял в этой стыдной неловкости, как в белом гипсе: будто показали ему картину начинающего художника, а он не глядя забросал её помоями. И поди теперь знай — было в этой картине что-то важное или просто мелькнуло настоящее, да и погасло. И не отмотаешь назад, не встряхнёшь его: «Ну-ка, ещё раз, с самого начала. Что ты там говорил? Что мелькнуло?». А мальчишка кажется поверил… «Вечер пропал», — думал Бартек и злился от того, что чувство это не смыть и забудется оно нескоро. А пацан — как радостный кобелек на прогулке: носится туда-сюда. Так и тянет рявкнуть: «Рядом!» – А вы знаете, я в детстве тоже очень любил книжки про революционеров, как и вы, – внезапно заговорил Алекс, поравнявшись с ним. – Что? Какие революционеры? – Вы в театре говорили, что любили книжки про то, как человек что-то преодолевает. А я подумал: именно поэтому и читал в детстве всякую пыльную муру. Тоже любил, когда преодолевают. «Ну не дурак ли…» – тоскливо подумал Бартуш. – То есть это был для тебя учебник мазохизма? Затейливо придумано. Он ещё раз посмотрел на мальчишку. На фоне ярких витрин каштановые волосы Алекса полыхали рыжиной, на них тихо падала снежная крупа. «Запомнить и использовать», – вяло шевельнулось внутри что-то, ответственное за эстетику. «Раздеть бы его, чтобы голый торс в контровом свете, сани, он лежит навзничь, голова свешивается, снег падает, и рыжие полудлинные волосы заметают следы от саней». – А мы куда идем, в гостиницу? «Что он всё время болтает? Нервничает что ли?» – раздражённо подумал Бартек. – Нет, в детский сад тебя поведу, – мрачно сказал он. Вдруг понял: его добьёт сегодня вечером взгляд знакомого неболтливого портье. Тот выдаст ключ от «вашей любимой комнаты», а Алекса — окатит оценивающим взглядом и передаст своё непрошенное мненьице ухмыльнувшись, почти облизываясь. Раньше это казалось смешным. Важный человек, занят делом — оценивает его досуг. Сейчас же это будет невыносимо. «В кого я превратился? Теперь меня заботит, что скажут люди?» – пронеслось в голове. – Я хотел сказать… – Алекс тянул слова, потом вдруг быстро закончил: – А можно без секса? – Причина? – Бартуш скользил взглядом по витринам пустых магазинов. – Ну я просто не хочу. Разве это плохая причина? – Алекс посмотрел с вызовом. – Отличная причина. Просто не привык её слышать. – С вами все хотят переспать? – пацан по-детски склонил голову набок. – Неважно. Ты хочешь, но не будешь. Необычно. – Да, правда хочу. Но… я никогда не был с мужчиной, – решился Алекс. – Хм. А в анкете у тебя другое, – Бартуш держал тон. – Это чтобы больше людей увидело. – Он запнулся. – Вы не хотите больше со мной? Бартуш сел на скамейку заснеженной остановки и жестом пригласил Алекса стать напротив. Сзади сиял дурацкий лайтбокс с надписью: «Разреши себе лучшее». – Я не вас обманывал. Я систему обманывал. Чтобы она меня к вам пропустила. – Мальчишка не знал, куда девать руки: то за спину, то на грудь. – То есть вместо романтического вечера мы сейчас будем выяснять, где ты соврал, где сказал полуправду… Господи, как скучно. – Я хотел, чтобы система меня пропустила к настоящему. – Тебе кажется, что ты знаешь, как оно выглядит, это «настоящее»? – Нет. Но я почувствую. Я сам буду открываться — ну как приманка. И настоящее выйдет на меня. – Алекс сунул руки в карманы куртки. – Так открываешься, что свой зад бережёшь, – цинично выплюнул Бартек. – А разве открываться — это сразу лечь под вас? – упрямо не отступал мальчишка. Но Бартуш не понимал, чего он хочет. Только снова мелькнуло что-то. – Обычно этим и кончается, – самодовольно ухмыльнулся. – Это кончается у вас. А у меня начинается, – резко возразил Алекс. – Так! Давай заново. Кто ты такой и что тебе надо? Я сижу тут как памятник терпению, но у меня есть плохая привычка — терять интерес к загадкам, если их слишком долго разгадывать. – Я не хочу больше имитировать. Хочу проживать. – И что ты собрался проживать? – Не знаю. – Алекс сказал это просто. – Что получится. – И что мне со всем этим добром делать? – легко рассмеялся Бартуш. – Мальчик, ты меня даже не знаешь. – Я чувствую. Я для вас идеальный, наверное. Поверьте мне, пожалуйста. Они говорят: «не подставляйся». А я хочу подставиться! Бартек понял, что его, как нашкодившего щенка, тыкают носом. Он должен был расслышать что-то важное в этой мальчишеской чуши, но не понимал — что именно. – Ну пойдём, – он поднялся и запахнул расстегнутое пальто – Хватит рассиживаться, холодно совсем стало. Бартуш свернул к своему дому. Алекс бежал рядом.