Пока я здесь

Он плюхнулся на скамейку и тупо уставился на газон, старательно обихоженный соседками — пестрые цветочки, кусты. Глаза искали точку, за которую можно зацепиться. И она быстро нашлась: какая-то глянцевая черная птичка тащила из земли червяка. Потянет — отпустит, снова потянет, снова отпустит. — Жаждешь эпичной битвы? Ждешь, что сейчас я скажу что-то важное и судьбоносное? — Бартек развернулся к мальчишке и забарабанил пальцами по спинке лавки. — Ничего я уже не жду, — птичка наконец оторвала от червяка кусок и улетела. — Ну и молодец, — завершил Бартуш, — а то завел патетические речи: «Вы во всем виноваты…!» Лучше улыбнись мне. Как тошнота подкатило отчаяние. — Улыбнись? — повторил он за Бартеком. — Поговорите со мной, ну скажите мне хоть что-то нормальное, просто поговорите, почему мы не можем просто поговорить… — казалось, его рвет словами. — А мы уже поговорили. Вот только что. Ты не заметил? Нельзя быть таким рассеянным, — рука потянулась к мальчишке, взрезалась в волосы на затылке, нажала на какую-то точку на шее. — Тише-тише, — еле слышно обронил он. — Ты и так все знаешь, ну о чем тебе еще рассказать? Вон, как бодро рапортовал… — Я не знаю, как мне дальше… — одеревеневшие губы не слушались, голос будто ветку обломили. — Знаешь, маленький, знаешь, только знать этого не хочешь, — а ну, тихо будь! — прикрикнул. — Это распад. Ты приехал, полюбовался, ну а теперь уезжай. — Не прогоняйте меня, не смейтесь надо мной. — Ух ты — чего мне еще не делать? — хватит клянчить. Прекратишь истерику — поговорим. Ну… — Бартуш нагнулся к самому уху Алекса. — Покажи мне, как ты умеешь не плакать. Сделаешь это для меня? Мальчишка послушно повернул лицо к Бартеку, показывая, как он умеет не плакать. — А помните, когда вы мне это в первый раз сказали, на вас был тот же свитер, — вдруг сорвался в воспоминание Алекс. — Ну, чего вспомнил, — в уголке рта у Бартека появилось что-то похожее на улыбку. — А я помню. Вы тогда вошли к нам в палату… Бартуш сгреб мальчишку, вжал его голову себе в плечо, руки беспомощно шарили по согнутой спине, по острым лопаткам, похожим на обрубки крыльев. Алекс горячечным лбом терся о родное плечо. Так близко — и нет того кислого запаха, который сейчас всегда заглушал его Бартека. Впалая щека, поросшая щетинистой проседью, отдавала чем-то морозно-шершавым. Совсем как тогда, в больнице. — Я обратно хочу. Пусть пахнет больницей. И страшно там было… в коридоре… Вас боялся — шагов боялся, что услышат. И больно было, но всё равно хочу обратно. А Вы… в Вы тогда сказали, что Леху спасли и жизнью рисковали, потому что мне понравиться хотели. А потом спросили: "Сделаешь это для меня?" Это было так странно… — Какая же ты тварь, — протянул Бартек ласково, прижимая мальчишку. — Всё разыграл как по нотам: беспомощный щеночек, трогательные воспоминания, изгваздал меня соплями. Не знает он, что делать. А четыре месяца назад знал? Когда билет на самолёт покупал, уже знал, что из театра меня вышвырнут как собачонку под брюшко? — Я не знал, что вы меня ждете, — Алекс оторвался от плеча и пытался теперь попасть в фокус узких глаз, но Бартек не смотрел. — Я не мог вас ослушаться. Вы запретили. — Не мог или не хотел? Отвечай! Алексу показалось, что реальность как копоть расползается и оседает жирными кусками вокруг него. — Я не мог, — начал он. И затих, понимая, что именно этого от него и ждал хозяин: что послушание и было предательством. — Улыбайся, ну, — скомандовал Бартуш, — мне вот смешно, а тебе что же, не очень? Ты поздно приехал, как в плохом водевиле. И нам остался в сущности пустяк: я быстро спиваюсь, потрахивая и угощая тебя подзатыльниками. Признайся, змееныш, никто тебя не драл лучше меня? А ты в роли трагической вдовы заламываешь руки и закатываешь очи в кругу сочувствующих: какого гения мы потеряли. Гения, — зло повторил Бартуш, — громкую погремушку, распиаренную выскочку, — процитировал он кого-то. — Или я спиваюсь медленно со спецэффектами… а ты тихо уходишь. И все понимают, что с таким Бартеком никто бы не выдержал долго. Тем более юный, горячий, красивый, да у него вся жизнь впереди! Да? — Я вас не брошу, — переживая острую жалость к себе, сказал Алекс. — Ну не бросай, — легко, будто зная все наперед, согласился Бартуш. — Подожду, пока ты насладишься чувством вины, своей великой потерей и кристальным благородством. И даже по-дружески снова назову тебя тварью. — Ваша тварь, ваша? Ваша! — то спрашивал, то утверждал Алекс, снова сорвавшись и рухнув в Бартуша. — Моя, моя, — рассеянно говорил хозяин, о чем-то думая, и после паузы зло и весело подытожил: — Молодой человек, бутылочку не оставите?