Пока я здесь

Тимофей захлопнул крышку ноутбука, потянулся, разминая спину, и кинул куда-то в угол залитой солнцем комнаты: – Бартуш, вставать будешь? Чай поставить? Спящий на диване Бартек пробормотал что-то неразборчивое и прикрыл одеялом голову. Тимофей вышел на балкон, провел пальцем по пыльным перилам, вернулся с тряпкой и с удовольствием протер быстро чернеющее от воды дерево. Остался собой явно доволен и приготовился радоваться хорошей погоде. Снизу за ним внимательно наблюдали. Почувствовав взгляд, он приветственно помахал рукой: – Здравствуйте, Алексей Юрьевич! И сегодня не будете заходить? – пророкотал он вниз. Мальчишка помотал головой и улыбнулся. – Я сейчас к Вам спущусь, – минутку. – Рад, рад снова Вас видеть на прежнем месте, – заявил, как с трибуны, Тимофей. – Здравствуйте, – безразлично протянул руку Алекс. – Бартуш наверху? – Да, снова ничем Вас порадовать не могу. Спит и сегодня, вообще-то уже третьи сутки как спит. Непорядок. – Пьет? – осторожно спросил. – Нет, он никуда не выходит. А дома ничего нет. Хотя, может, и выходит, я часто отлучаюсь в больницу. Да ну, Вы же тут сидите, охраняете покой и сон. – Не выходит, – подтвердил Алекс, – я бы увидел. Как ваша жена? – В смысле, когда я, наконец, уеду? – криво улыбнулся Тимофей Юрьевич. – Пока плохо, – погрустнел. – Не любит она больниц, да и кто их любит? – Я люблю, – чему-то усмехнулся мальчишка. – Да, я заметил, Вы весьма необычный юноша. И все-таки я позволю себе спросить: Вы ему кто? Алекс машинально потер колено, что-то вспомнив, но тут же убрал руку. – Вам зачем? – Не люблю, когда чего-то не понимаю. Нервничаю. – Я же могу отшутиться? – Алекс склонил на бок голову. – Можете, а как же. Только мне почему-то кажется, что Вам помощь нужна, – горем от Вас пахнет, Алексей Юрьевич, а это не дело. Успеете еще. – Пойти помыться. Не люблю вонять. Даже горем, – скривился он. – Не надо тебе с ним, – черные бараньи глаза как будто бы увлажнились. – «Не понимаю», – передразнил Алекс. – Что тут понимать? Что я богемы не видел? Не надо тебе с ним. У одного моего студента случилось так, что… – Не ваше дело! – резко оборвал мальчишка. – Извините. – Согласен. Убедили – не мое! – Тимофей хлопнул себя по коленям. – Через час я уйду, ключ отдам. А Вы уж сами решайте, будить или не будить… И еще, подумайте над моими словами. Если Вам будет нужна помощь – скажите мне об этом. Это все, – просто сказал он, как будто бы завершил лекцию. – Спасибо, – с вежливой холодностью поставил точку Алекс. Через час гигантская фигура вновь появилась в проеме темного подъезда, вручила мальчишке ценные указания об оставленном обеде под полотенцем на кухне – и Алекс боязливо поднялся на второй этаж. Его удивило, как легко рухнули привычные границы и воздвиглись новые. Раньше эта однокомнатная квартира открыта была только для него и хозяина. Бартуш, магнитом собиравший людей в любом месте, здесь оставался один. Квартира была его кельей, куда не допускались посторонние. Он помнил: когда вернулся, в двери зияла пустота — выломанный замок, как выбитый зуб. А теперь блестит новый, чужой, стальная фикса. И ключ лежит в кулаке — тяжелый, теплый. Жилищу Бартека явно похорошело от присутствия Тимофея Юрьевича. Нет, генеральной уборки это пространство не видело уже давно, но системные следы аккуратной и педантичной большой руки проступали всюду. По грудине синяком расплылась ревность и глухое удивление, что снова ревнует к человеку, которого хозяин даже не касался. Он приблизился к дивану – Бартуш лежал на новой хрусткой простыне, лицом в подушку, спрятав голову, будто защищаясь от удара. Алекс присел рядом со спящим. И времени больше не стало. Он водил рукой по воздуху, повторяя контуры Бартека, не касаясь, но будто оглаживая его, он шевелил губами что-то беззвучно вспоминая. Он прижимался крепко щекой к голой хозяйской ступне, и боялся, что Бартуш проснется. Он следил за дыханием и сам дышал в такт, и ничего не хотел знать, кроме этого физического наслаждения.    Бартуш не просыпался. Алекс медленно пришел в себя, вернулся в реальность, начал оглядывать комнату, заметил стопку рукописных листов. Бартек был адептом письма от руки, даже заставлял Алекса писать длинные письма, чтобы было время подумать, «дать протряхнуть мозгам». Но хозяин никогда не собирал написанное и листки обычно валялись по квартире в самых неожиданных местах. Увидев исписанную бумагу, Алекс с жадностью бросился читать. Ему вдруг показалось, что все эти листы о нем, и он ревниво поискал свое имя в размашистых кривых буквах, имени не было. И мальчишка начал читать по порядку.   «Почему чужая боль так притягательна в искусстве?» – стоял заголовок. «На иконах — святые, пронзённые стрелами, в барокко — театрализованные сцены мучений, где кровь льётся изящно, словно это декорация. В эпоху Барокко страдание изображали не для ужаса, а для созерцания: оно очищало, возвышало, приносило катарсис», – прочитал он. Мальчишка вспомнил, как давно уговаривал Бартека оформить высказывания и мысли в какую-то внятную работу, но тот только смеялся и говорил про полную ничтожность записок. Но если хозяин решился что-то написать – значит, это не распад, значит, он отогреет его. Ноги почему-то стали ватными, и он присел, скрипнув стулом. Он продолжал заглатывать текст, но практически ничего не понимал. Смысл ускользал, глаза механически скользили по строкам. Вспомнилось, как Бартек любил, когда он читал вслух, говорил, что это одна из форм заботы. «Чем я рискую? Почему страшно… ну в худшем случае прогонит, а потом опять вернет». Он набрал воздуху в легкие, как будто бы ему предстояло нечто крайне тяжелое. «В страдании всегда есть эротика. Разрушение тела и близость смерти вызывают то самое напряжение, которое и пугает, и возбуждает», – произнес негромко, и Бартек зашевелился. «Мы смотрим на чужую боль, потому что в ней встречаются противоположности — жизнь и смерть», – доложил он дивану. Провокация удалась. Хозяин сел, улыбнулся, немного послушал и сходу включился: – Алекс, ты всегда в своем репертуаре. Появляешься внезапно только для того, чтобы провозгласить очередную порцию банальностей. Иди сюда. Нет, не раздевайся. Я сам тебя хочу раздеть. Ложись, руки вытяни. Давай без продолжений и предысторий. Ни до. Ни после. Повтори: «Ни до, ни после». Не закрывай глаза, сука. Смотри на меня. Ноги согни. Разведи, шире. Вот упрямая блядь! Не закрывайся! Еще смотри. Еще.