Vitis memoriae

      Среда.       С утра никто к нам не заявился. Возможно, вчерашний визит Алексиса был обычным совпадением и тот опять хотел о чём-то со мной поговорить; я даже подозревал, о чём именно. И говорить мне об этом категорически не хотелось. Так что встречи с ним я не искал. Пожелает — подойдёт сам.       Тем не менее весь день мне казалось, что кто-то следит за мной. И это пиздец как нервировало. Необычно было ощущать чей-то взгляд каждой клеточкой тела, словно им тебя заживо препарировали, но когда я искал источник такого остро-режущего внимания, то находил лишь затылок и полную индифферентности к насущному позу Маре. Сходил ли я с ума, воображая то, чего не было?..       Определённо нет.       Вечером я стоял на крыльце и курил, слушая музыку в наушниках. Оттуда основной дом был почти не виден, а вот кусок грёбаной веранды — вполне. Мысленно чертыхаясь, я ругал себя за плавное, но степенное возвращение к вредной привычке, которую с помощью Кароль оставил позади. После смерти Германа я дымил как паровоз: на почве стресса мои две-три сигареты превратились в пачку в день, а бывали дни — и больше. Николас, к изумлению, молчал на этот счёт, а вот Кароль это категорически не нравилось, и не сказать чтобы я не понимал причины. Неприятная едкость табака пропитывала всё: от одежды до волос. И даже саму душу она коптила.       Я собирался затушить едва прикуренную сигарету, когда краем глаза засек движение. Точнее, почувствовал это внимание: пристальное, тяжёлое и буквально осязаемое на расстоянии. Сложно утверждать, что он смотрел именно на меня — довольно далековато, что ни говори, — и всё же я на уровне инстинктов ощущал его взгляд, окутывающий липкой паутиной, из силков которой нельзя было выбраться.       Маре.       Я мгновенно отступил в тень, но ощущение слежки не исчезло. Точно мы с ним поменялись местами, бля.       В тот же самый момент рядом возникла ещё одна фигура — отец Алексиса. Если, конечно, зрение меня не обманывало. Тот встал рядом с Адамом, опершись рукой на перила, и передал ему нечто, блеснувшее в свете фонаря, — скорее всего, стакан. И, когда клетка из прутьев стороннего интереса вокруг меня обрушилась — видимо, Маре отвлёкся, — я юркнул в дом.       Нет. Определённо мне не почудилось.                     

***

                    Четверг.       Адам изменил свой распорядок дня — возможно, поменял расписание из-за гостей, а может, взял отпуск. Меня должно было не это волновать, а все приобретённые за месяц «пагубные» привычки влюблённого дурачка. И я старался перекроить себя заново: меньше выглядывать в окно поутру — даже ставни закрывал во избежание искушения, — выбегать на полчаса позже, таким образом избегая прямого столкновения… Стоило ему появиться в моём поле зрения, как я или замечал что-то в отдалении, отворачиваясь, или же просто делал вид, что куда-то спешу весь из себя такой занятой.       И невозможно было не заметить, что число лишних передвижений за два дня возросло раз в десять, потому что внезапно избегать его превратилось в чертовски сложное занятие: Маре буквально стал вездесущим. Не знаю, происходила ли эта хрень из-за внезапно появившегося у того вагона свободного времени или это поганка-судьба продолжала стараться, заставляя нас сталкиваться лбами снова и снова. И каждый раз мне приходилось ретироваться с поля боя, точно поверженному в поединке дуэлянту: со смятением на сердце и гримасой боли — на лице.       К тому же ещё и Нико подсобил.       — Ребятки, такая жара, — бубнил он, обмахиваясь двумя веерами, отчего выглядел несколько несуразно. — Вы себя очень хорошо вели…       На этом моменте Жак не сдержался, рассмеявшись. Нико тоже хмыкнул, сложив один веер, но продолжив обмахиваться другим, пока заметил:       — И хорошо сдали экзамен. Все, кроме тебя, Джонас.        Видаль прищурился, стрельнув в меня глазами.       — Экзамен напишешь позже. Никакие отговорки тебе не помогут, даже не надейся. Так вот, — кивнул Нико сам себе, — можете пользоваться бассейном. Но сделайте мне одолжение и не плескайтесь там, точно мальки в пруду. Ограничьтесь круглой секцией.       — Разве нам не было указано быть тише воды, ниже травы? — тут же возразил я и получил слабый толчок в бок от Жака.       Ему явно такое послабление пришлось по вкусу, но не мне: я, блядь, так старался избегать всех, а теперь нате — резвитесь, ребятки, прямо перед самым носом у Маре.       — И не попадаться лишний раз на глаза? — заключил я, вопреки страшному взгляду Жака.       — Я о нём забочусь, а он ещё и недоволен, — фыркнул Нико, вновь агрессивно обмахиваясь веером. — Если думаешь, что до этого момента было жарко, то поспешу тебя огорчить: в июле здесь геенна огненная. Однако, — он сделал паузу, — если ты не хочешь пользоваться бассейном, Гардор, — не пользуйся. Я ж не заставляю.       На меня махнули рукой, словно на пропащего, после чего Нико перевёл взгляд на Ирен, и его лицо озарила доброжелательная улыбка:       — Мы с сеньором Маре решили, что общественный бассейн находится далеко и путь у вас будет отнимать слишком много времени, поэтому сжалились…       Сжалились? Серьёзно, блядь? Какое благородство!       Мне хотелось сыронизировать, но я промолчал. Теперь стало ясно, для кого Нико так старался, и я бы пожалел его — ведь, по сути, мы находились в схожем положении, — если бы не ощущал, что его чувства разительно отличаются от моих. Нико попросту флиртовал с Ирен, как заигрывал почти со всеми девушками, с которыми мы успели его заметить за июнь. И это притом, что у него вроде как имелась подружка.       Мифический персонаж для меня, так как мы её ни разу не видели. Однако то, как Видаль отзывался о ней, создавало весьма неоднозначную картину: то она брюнетка, то шатенка, в среду была голубоглазой, а в субботу — превратилась в рыжую и зеленоглазую бестию, которая замучила беднягу своими сексуальными аппетитами… Так что или девушки были каждый раз разными, или их не существовало нигде, кроме как в воображении Нико.       — Вот увидишь, Гардор, как первым сиганёшь в бассейн, стоит температуре подскочить, — донёсся насмешливый голос объекта моих дум.       Бегу и падаю.       В принципе, то не было неразрешимой проблемой: я просто мог не пользоваться дарованными с барского плеча привилегиями. Пусть бассейн состоял из двух частей, они не были полностью автономными: прямоугольная зона переходила в округлую — даже ромбовидную, я бы сказал — через серию небольших ступенек, каскадом спускающихся по обе стороны от разделяющего их мостика. Поэтому то, что нам любезно предоставили одну из секций в пользование, не означало, что наблюдать, как кто-то плавает в смежной или сидит на шезлонге, невозможно. Если обещанная жара и правда загонит меня в бассейн, оставалось надеяться, что Адам не особо часто тусуется там. Я раза два видел его, и то — расположившимся с неизменным ноутбуком на коленях в тени зонта.       И вот сейчас, сидя под одним таким, я смотрел на водную гладь и медитировал. Точнее, пытался. Потому что стоящий рядом Алексис не позволял мне расслабиться ни на одну грёбаную секунду.       — Итак, ты меня избегаешь, — еле уловимая дрожь в его голосе удивила.       Я скосил взгляд.       — Я заходил к вам, но Люлли не пустил меня, сказав, что ты заболел, — Алексис скривил губы в усмешке и тоже покосился. — Я пришёл на следующий день, но ты как сквозь землю провалился. Вчера в обед вас дома тоже не оказалось. Странно, что, живя на одной территории, почти что в одном доме, я не могу застать тебя на каких-то жалких пять минут. Избегаешь же, признай?       Я откинулся на спинку плетёного кресла, поглядывая на него снизу вверх:       — Я просто бегаю, а ты не умеешь выбирать подходящее время для визитов.       — С каких пор ты начал бегать?       — Скоро и плавать начну — вот увидишь.       Успев заметить дрогнувшую на его губах улыбку, я опустил глаза к голубоватой воде.       Задавать следующий вопрос не хотелось вовсе. Лучше уж продолжать перебрасываться ничего не значащими фразами, но тянуть с этим и дальше не имело никакого смысла.       — Может, просветишь, для чего ты искал меня с таким упорством?       Вот и всё.       — Плавать начнёшь прямо сейчас? — проигнорировал Алексис мой вопрос.       Весь в белом — аж в глазах рябит. Демон в обличии самой непорочности.       — Нет, полнолуния дождусь. Пастер, не тяни кота за яйца…       Он внезапно сделал шаг ближе и стремительно опустился на мои колени, отчего кресло пронзительно скрипнуло. Вскинув брови, я смотрел на него, но на лице Алексиса меня встретил расцветающий румянец — и явно цветущий не от жары. Похоже, за то время, что мы не виделись, его успели похитить инопланетяне и покопаться в мозгах.       — Так. — Я нахмурился: — Если…       — Я расстался с Порчелли, — невозмутимо перебил он меня, смахнув мешающую чёлку с глаз.       Да я как-то уже и сам это понял. Хотя с него станется — мог мозги ебать сразу нескольким партнёрам одновременно, и совесть не посмела бы даже пискнуть об аморальности сего занятия.       Хмыкнув, я спокойно положил ладони на подлокотники, с интересом разглядывая его.       — И ты захотел отпраздновать это на моих коленях? Теперь, когда дал итальяшке отставку?       — Джонас, — вполголоса позвал он, протянув ладонь.       Я резко перехватил ту на полпути, намертво стиснув.       — Какую игру ты затеял на этот раз? — вкрадчиво поинтересовался я, буквально до хруста суставов сжимая его пальцы.       Алексис поморщился, но взгляда, теперь уже подёрнутого гневом, не отвёл.       — Ты не даёшь мне сказать!       — Потому что не желаю этого слушать — всё просто.       Отбросив руку, я уже собирался скинуть и его самого с колен, когда Пастер подался вперёд в непонятно-понятном для меня порыве, но смазавшаяся траектория движения столкнула нас лбами.       — Блин!       — Ты в своём уме?! — процедил я, ощущая пульсирующую боль над бровью, но стоило глянуть в сторону, как слова застряли в горле, как и воздух — я им поперхнулся.       Адам.       Он словно застыл на полпути куда-то, а садовые ножницы в руках говорили сами за себя. Если, конечно, тот не собирался изначально отстричь к хуям мне что-нибудь за то, что я — а со стороны именно так, наверное, и казалось — лапаю его «племянничка». Однако, слегка склонив голову набок, смотрел Маре исключительно на меня. И от этого взгляда хотелось спрятаться, скрыться, сбежать, сверкая пятками; от него по телу бегали крупные, как грёбаные вымершие мамонты, мурашки, а желудок сдавливали спазмы. Не от страха, нет, — от ощущения, что я блядски встрял.       — Ты для этого всё устроил? — прошипел я и резко поднялся, отчего Алексис чуть не свалился прямо в бассейн.       На его потерянный вид мне было абсолютно наплевать: сделает невинные глазки, упиваясь разыгранной картой ревности, и Маре спустит ему это с рук, но не мне. Не мне, сука! Хоть я здесь вообще не при делах!       — Опять, сучонок, используешь посторонних в своих игрищах? Каков твой предел, а? Когда же ты угомонишься?! Когда станешь хоть кем-то дорожить?! — сдавленным хрипом вырвалось у меня.       Тот лишь хлопал глазами, будто ничего не понимал.       Так я и поверил.       Резко обогнув Пастера и устремившись семимильными шагами к дому, я всё ещё ощущал затылком взгляд: тяжёлый, давящий и… наполненный гневом.       Сомнения рассеивались.                     

***

                    Пятница.       Сидя в клубе, я цедил какую-то слабоалкогольную бурду, которую намешал бармен под предлогом «коктейля вечера». А мне хотелось откровенно напиться — чтоб прям вдрабадан. Вот только в прошлый раз ничего хорошего из этого не вышло.       Музыка гремела в ушах; всё вибрировало от неё: барная стойка, стул, я сам… Словно позади на меня надвигалась орда зомби из какого-нибудь постапокалиптического сериала, а топот тысячи ног создавал вибрации, мол, беги, Джонас, спасай свою жизнь… А Джонасу на всё похуй. Даже мозги мои, наверное, были невкусными: спеклись от тяжких и продолжительных дум за эти дни. Да уж, заносило меня знатно.       Жак с Ирен отплясывали где-то или уже лобзались где-нибудь ещё. Я же был рад своему временному одиночеству в кругу световых лучей, искусственного дыма и сменяющегося каждые пять минут стакана с разными напитками, точно я собирался испробовать весь их ассортимент и плевать, что смешивать — не лучшая из идей.       Со вчерашнего дня мои передвижения стали в два раза резвее, точно пиздёж Алексиса обеспечил меня реактивным движком. Стоило чутью завопить об опасности, и ноги сами несли меня в сторону, подальше от индивида, способного испепелять одним лишь взглядом. Возможно, мне нужно было объяснить ему ситуацию и уточнить, что это всего лишь небольшое недопонимание… Но это означало признать, что я в курсе их с Пастером маленького секрета. Вчера, пребывая в бешенстве, я почти был готов заявиться… и тем не менее не стал этого делать.       С одной стороны, понимал, что могло привлекать в Алексисе: в нём смешивались несовместимые качества, делая смесь взрывоопасной и такой же наркотически притягательной. Каждый день — чёртов фейерверк, а быть рядом — словно ходить по горящим углям: остро и волнительно. Однако, если стоять слишком долго, можно и обжечься. С другой стороны, меня накрывало осознание, что я категорически не желал видеть то, как Адам будет страдать из-за закидонов Пастера. Абсурдно, если учесть, что они знакомы дольше и, скорее всего, тот знал Алексиса гораздо лучше, чем я. А значит, пошёл он на такую жертву сознательно, каким-то образом мирясь со всем дерьмом внутри этого сученыша. Это, наверное, было достойно уважения, но вызывало у меня одну лишь горечь, которую даже жуткая приторность коктейля не могла разбавить.       — Скучаешь? — услышал я над ухом и скосил взгляд на нежеланную гостью.       Высокая темноволосая незнакомка смотрела на меня с сонной, но очаровательной улыбкой.       — Присаживайся, — едва заметно махнул я рукой с зажатым стаканом на соседнее место. — Поскучаем вместе.       Она плавно опустилась на стул, обернувшись на полчетверти ко мне, и положила руку на стойку. Десятки тонких браслетов тут же звякнули, и она сместила их чуть выше.       — Может быть, потанцуем?       — Может, и потанцуем, но сначала я тебя угощу, — слегка склонившись к ней, чтобы меня было слышно в этом клубном гудении, откликнулся я насмешливо и вдохнул цветочный аромат новомодного парфюма с примесью витающего в заведении табака. — Каков твой выбор?       — Казино, — кивнула она.       Заказ был сделан.       — Я так хреново выгляжу? — стало мне любопытно.       — Так хреново, что аж понравился, — охотно подтвердила она, подавшись вперёд, видимо, чтобы и я её лучше слышал: — Обожаю парней с отпечатком драмы на лице — они самые пылкие любовники. Я — Адель, — подмигнула новая знакомая, подтянув к себе коктейль, и сделала небольшой глоток.       — Джонас, — последовал я её примеру.       Оставил в стороне слащавое пойло и сразу заказал текилу в качестве насмешки над самим собой. Полумеры чертовски надоели.       — И многих ты так утешаешь?       — Пусть покажусь бесстыжей, но только самых симпатичных, — оценивающе оглядела меня Адель.       — Что ж…       Я насыпал соль на левую руку, слизал её и выпил стопку, после с глухим стуком оставляя ту на столе, чтоб сразу закусить долькой лайма. Знакомое ощущение на губах больно срикошетило, и я крепче стиснул зубы на мякоти, буквально содрогаясь всем телом от просочившегося в горло сока цитруса вкупе с терпкостью алкоголя.       — Ещё, — обратился я к бармену и тут же получил добавку.       — А я не ошиблась: тебя что-то гложет, — вновь заговорила она, неторопливо покручивая хвостик от цедры лимона.       — Это ты поняла по тому, что я пью?       Как и многие здесь.       — По тому, как быстро ты это делаешь.       — Надеюсь, ты не психиатр, — я ухмыльнулся, закинувшись второй дозой текилы, и тут же поморщился.       Мне было хорошо и в то же самое время паршиво, но с каждой стопкой перевес в одну сторону увеличивался и баланс нарушался.       — Почти. Детский психолог, — подчеркнула Адель с некоторым ехидством, покачивая ногой в такт едва начавшейся песни.       — Я уже немного не в том возрасте.       Скинув очередную выжатую дольку на тарелку, я вновь подал знак бармену, и тот, криво усмехнувшись, налил сразу две стопки. Адель, заметив это, со смешком парировала:       — Ты, похоже, не хочешь идти со мной танцевать.       — Почему это? — возразил я. — Сейчас только войду в кондицию.       Однако темп поглощения всё-таки замедлил, ощутив, как выпитое прежде вошло в конфликт с текилой и меня тряхнуло. Мысли потекли в обратное русло, и я схватился за барную стойку.       Так… Это не есть хорошо.       — Всё нормально? — услышал я озабоченный голос совсем близко и резко повернул голову.       В мареве из полумрака и просветов цвет её глаз было сложно различить, но казались они голубыми. Или зелёными… Или карими. Блядь. Только не карими…       — Скажи мне вот что, — начал я, выпрямившись на стуле, и потянулся за очередной щепоткой соли, — может ли человек влюбиться, чтобы не влюбляться?       Адель вскинула брови, вновь сделав небольшой глоток. Алкоголь для неё явно был приятным дополнением, а не главной целью.       Видимо, это меня и выделяло.       — Можно поконкретнее?       Я задумался, опустив голову и пытаясь воскресить точные слова Ирен, но воспоминания расползались и никак не получалось сообразить, что именно та говорила.       — Чтоб опохмелиться, — поднял я стопку в некоем подобии тоста и тут же опрокинул содержимое в себя, ощущая, как мексиканская водка обжигает горло и согревает желудок.       Облизав губы, я с глухим стуком поставил её на стол, и в ту же секунду до меня дошло, что первый шаг был пропущен. Да и последний тоже. Тем не менее некоторая ясность мыслей, как ни странно, всё-таки воцарилась. И не одна — вместе с ней наконец-то пожаловала головокружительная эйфория. Так что можно было смело заявить, что мои планы налакаться медленно, но исполнялись.        — Как же это звучало? — хлопнул я себя по лбу, следом потерев переносицу, будто через эту точку мог расшевелить отмершие извилины. — Можно ли, не желая очередных провальных отношений, влюбиться в кого-то недоступного… В того, кто ответить взаимностью не может? Во избежание новых проблем для себя, разочарований и далее по списку?       — Вряд ли это подходящее место для подобных разговоров, — мягко улыбнулась Адель.       Мне сразу стало понятно, что именно такой улыбкой — ласковой, терпеливой и понимающей — она награждает детей, когда пытается выведать самые страшные секреты, сокрытые в их душах.       — Да и ты не в том состоянии, Джонас.       — Разве не в идеальном, чтобы немного пофилософствовать? — облокотившись на стойку, я повернулся к ней. — Неужели у вас нет для меня универсальных ответов, доктор? Типа, глянь внутрь себя и найдёшь истину?       Она досадливо вздохнула, покачав рукой с коктейльной рюмкой, и поставила напиток на столешницу, тут же посерьёзнев:       — Я могу лишь подкинуть парочку домыслов, но без полной картины сложно что-то сказать. Ты литосексуал?       — Кто? — непонятливо уточнил я.       — Литосексуалы предпочитают держаться отдалённо от объекта своей влюблённости. Они не предпринимают ровным счётом ничего по отношению к нему, а если замечают ответную симпатию — сразу теряют интерес. Твой случай?       — Не-а, — качнул я головой, покусывая дольку лайма.       Я бы, наверное, душу дьяволу продал, чтобы симпатия была взаимной.       — Тогда всё куда сложнее, — заметила она с толикой задумчивости, смотря куда-то поверх моей головы.       — И сейчас ты порекомендуешь записаться к тебе на психологический тренинг?       — Я детский психолог, Джонас, и не принимаю взрослых, — с ухмылкой отняла она всю надежду. — Но, как бы заезженно ни звучала фраза, многие проблемы исходят из детства: если ты и правда выбрал по каким-то неконтролируемым для себя причинам недосягаемый объект влечения и считаешь, что это дело рук твоего подсознания, то причин может быть несколько и, возможно, тебе и правда стоит найти специалиста. А может, ты просто временно устал от отношений и нуждаешься в своего рода фазе дезинтоксикации — будь то год или два. Это твоя первая любовь?       — Нет? Наверное, нет.       — Ты что, не знаешь: первая или нет?       — Ну а что такое первая любовь? — кисло поинтересовался я. — Сейчас у меня ощущение, что она первая настоящая.       Как слащаво-то, бля. Меня даже мутить начало от собственных слов.       Адель негромко рассмеялась.       — С каждой новой любовью так должно казаться: каждая уникальна и каждая — та самая. Значит, всё было, — констатировала она. — И отношения?       — Были, — кивнул я, потянувшись за второй стопкой.       Адель ловко передвинула её к себе, слизала соль с запястья и запила всё это дело украденной у меня текилой, шумно выдохнув:       — Все неудачные, по твоему мнению? — Прикусив дольку лайма, она смешно сморщила нос. — Чувствуешь себя недооценённым? Может быть, сомневаешься в своих личностных качествах, в своей нужности, в собственной привлекательности? Не любишь или же откровенно ненавидишь себя?       — Какой поток самопознания. С самооценкой у меня всё в порядке, если ты на что-то намекаешь, — беспечно усмехнулся я, откинув голову и вглядываясь в мигающие прожекторы на потолке. — Возможно, после последних отношений и появились кое-какие сомнения в себе, но крохотные, и уж тем более ненависти к себе я не испытываю. Если, конечно, та не подсознательная. А ковыряться в этой луже желания нет.       — Ну с этим легче работать, — кивнула она. — Но не мне, Джонас, не мне. И не сейчас. Это всё грустно и не очень вкусно.       — Разве не поэтому ты подошла ко мне? Профессиональная чуйка? — пожал я плечами, невинно округлив глаза.       — Вообще-то я хотела немного пофлиртовать, поболтать о насущном, может быть, продолжить знакомство в иной обстановке, — Адель улыбнулась, бегло скользнув языком между губ в совершенно невинном, но таком красноречивом жесте. — А ты меня вот здоровски так обломал.       — И как я могу всё исправить? — с серьёзным видом положил я руку на грудь, будто в чистосердечном раскаянии.       — Потанцуем немного? — она приподнялась, ловко соскользнув с барного стула.       Следом встал и я, наконец разглядев цвет её глаз — серо-зелёный, — когда мы оказались лицом к лицу.       — Обожди, — вскинул я руку и, чуть покачнувшись, обернулся к бармену: — На посошок.       — Я не хочу вальсировать, таская за руку полутруп, — задорно рассмеялась Адель за спиной.       — Вся эта твоя психологическая хрень — ядрёный опохмелитель, — возразил я, оплачивая весь выцеженный мной — и не только мной — алкоголь с начала вечера.       Бармен поставил передо мной последнюю стопку: глоток, соль, текила, лайм — и я резко оперся руками в стойку, ощутив, как мир перевернулся с ног на голову, будто в сраной стиралке. По ощущениям лишней эта порция не была — напротив, ажитация тотчас пробежалась по телу жгучей эссенцией, накрывая меня с головой и бурля в крови сплошным адреналином и обманчивым ощущением свободы.       Песня в очередной раз сменилась, и меня утянули за руку в движущуюся толпу. Смесь пряных или же сладких духов, пота, табачного дыма и алкоголя ударила в нос, защекотав ноздри, но я не обратил на это внимания, двигаясь вслед за ней, словно мотылёк, летящий на пламя.       А после наступил тот самый штиль — последняя порция сделала своё грязное дело. Мысли окончательно переплавились в тягучую непонятную субстанцию, тело осталось без руля, а я превратился в один сплошной оголённый нерв — существо, сотканное из животрепещущей энергии и эмоций; в чистый, ничем не загрязнённый инстинкт, для которого существовали эмоции, звуки, запахи, трепет от прикосновений, неутолимая жажда, выгравированная под кожей… И в этом лихорадочном состоянии одно телодвижение сменяло другое, ткань рубашки прилипала к телу, а волосы то и дело падали на глаза, застилая видимость.       Игра света и тени перемешивала нас, и я переменно терял Адель из поля зрения, но это ничуть не огорчало, потому что толпа двигалась как улей, и частью этого улья был я.       Разум пел вместе с мощным голосом, вибрирующим эхом в зале, под аккомпанемент подпевающих ему людей, а внутри не осталось ничего: всё медленно перекочевало наружу. Я был счастлив и уязвим, как никогда; словно вывернут наизнанку — ткни в меня пальцем, и это будет иметь смертельный исход.       Не знаю, в какой именно момент я ощутил это. Да и конкретная секунда особой важности не имела, в отличие от самого прикосновения. Оно было ищущим, жадным, настойчивым и бесстыдным. Не осознавая себя, я прижался спиной — если Адель хотела пошалить, почему бы ей этого не позволить?       Контакт губ с моей кожей отозвался сотнями мурашек, и я попытался обернуться, но мне не позволили. Луч прожектора волной накрыл зал, скрываясь в противоположной части танцпола, и мы остались почти что в темноте, за исключением мерцающих спецэффектов, выхватывающих раззадоренные лица из толпы.       Горячие ладони обернулись вокруг талии и скользнули вниз, отчего противоречивые желания оттолкнуть и позволить себя касаться вступили в борьбу, доводя меня до изнеможения. Мне хотелось трахаться. Но трахаться с одним весьма конкретным человеком, которого не было поблизости… Да и если бы он каким-то чудом оказался, вряд ли бы позволил этому случиться. Я невольно застонал: то ли от досады, то ли от повышенной дозы возбуждения в венах.       Музыка неожиданно взревела громче: только у меня в голове или же во всём клубе — было не до конца ясно, но казалось, следуя её манящему зову, мы сливались в медленных, растянутых, плавных и однородных телодвижениях. Я не ощущал себя танцующим, скорее резонирующим с чем-то непостижимым, мощным, первобытным…       «I'm just right here dancing around to the rhythm, the rhythm that you play when you're breaking my heart (я прямо здесь и сейчас танцую в этом ритме, в ритме, который ты играешь, когда разбиваешь мне сердце), — вибрировал голос эхом, пробирался в глубины, в то самое подсознание, и будто заживо вспарывал мою душу, чтобы разобрать её на составляющие. — You know that I can't get you out of my system. Yeah, right from the start you played with my heart (ты знаешь, что я не могу выкинуть тебя из головы. Да, ты с самого начала играл с моим сердцем)».       Чужие пальцы поддели пуговицу, легко расстегнув, и забрались под влажную ткань. Я не сдержал мычания, когда те, слегка щекоча, пробежались по коже, пересчитав рёбра, чтобы тут же переползти выше, к соску, и царапнуть его, порождая странную смесь боли, щекотки и трепета.       Это было неправильным, до ненормального возбуждающим, недопустимым, но я не мог остановиться, потому что сейчас с закрытыми глазами, душой нараспашку, обострённой чувствительностью и пониженной рассудительностью мог представить себе, что этими прикосновениями дирижирует некто другой. И особого труда это не составило в момент, когда губы переместились чуть выше, жадно прихватив кожу, лаская её языком, а рука опустилась, проведя по краю джинсов и играючи потирая кожу через ткань.       «You can do whatever I'll be here forever spinning round inside this room (ты можешь делать всё что угодно — я буду здесь вечно, буду кружиться в этой комнате)».       Слова подливали масла в огонь; слова отзывались мурашками по коже, медленно обращая мои мысли против меня же самого. Лихорадка овладевала телом: температура, наверное, подскочила, а сердце яростно колотилось, разгоняя по венам сплошное безумие.       «Eh eh! Won't you come on over? I'm a sucker for ya wishing we'll be out here soon (Эй, ты не придёшь ко мне? Я одержим тобой, одержим желанием оказаться тут в скором времени)».        Дышать стало тяжело. Не только из-за конденсации запахов и жары, но и из-за едва уловимого знакомого аромата, который заключил меня в кокон, не позволяя ступить и шагу вне этого барьера.       Глаза сами закрылись. Не прекращая двигаться в чётком тягучем ритме, я позволял своей опьянённой фантазии играть со мной, превращая женскую руку в мужскую, наполняя учащённое дыхание за спиной едва различимыми хрипами баритона…       Блядское блаженство. Райская благодать. И текила на языке. На коже. В воздухе. Везде.       «With every touch of you it's like I've started dreaming. Guess heaven's not the far away (при каждом твоём прикосновении мне кажется, что я начал грезить. Кажется, рай не так уж и далеко)».       Ладони легли мне на бёдра, скользя вдоль, будто желая разорвать плотную ткань джинсов и впиться в кожу до синяков, задевая и без того натянутую ширинку. По телу пробежала судорога возбуждения, завязавшись узлом в паху.       Я шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы.       Интересно, какое бы дала описание такой повышенной чувствительности госпожа детский психолог?       Я заранее знал, стоило мне открыть глаза, как весь иллюзорный мир рухнет. И обманываться дальше было бы неправильным по отношению к той же Адель. Однако стоило мне резко завести руки за спину, чтобы поймать её, как я наткнулся на пустоту, а тело, оставшись без столь необходимой сейчас опоры, неуверенно пошатнулось.       Что за?..       Замедлившийся мир пришёл в движение: вокруг всё завертелось, закрутилось, а я, оказавшись в центре этой карусели, стремительно обернулся и ощутил лёгкое головокружение. Перед глазами мелькали лишь движущие фигуры, радостные лица, удаляющиеся с танцпола спины… однако не было и следа Адель. Взгляд сам опустился — пуговица так и осталась расстёгнута, как отпечаталось на шее призрачное прикосновение губ. Тогда как?..       — Джонас? — насторожил меня голос Адель, едва слышимый из-за громкости музыка. — Ты чего?..       Она шагнула ко мне, настороженно вглядываясь.       Была здесь всё это время или только что пришла? Не мог же я помешаться настолько, чтобы полностью уйти в свои фантазии, не заметив даже, как остался один?       — Ты в порядке?.. — дотронулась она до плеча, будто собираясь встряхнуть.       — Да…       Не решился я ничего уточнять. В свете нашей беседы можно было подумать, что у меня и правда крыша едет. Или всё-таки решился, так как запоздало осознал, что губы сами шевелятся, а слова — вылетают:       — Сейчас… это ты со мной танцевала?       Вопрос явно её озадачил.       Твою ж мать.       — Джонас! — Жак вынырнул из-за спины Адель как чёрт из табакерки.       Только не сейчас.       — Наконец-то я тебя отыскал, — запыхавшись, протянул он. — Ты хоть на время смотришь? — и показательно стукнул по часам. После чего, склонившись ко мне, он опасливо принюхался: — Похоже, что нет: не смотришь. Ты что, выдул весь бар?       — Только половину, — отстранённо отозвался я и, повертевшись, провёл по волосам, зачёсывая их назад и пытаясь сфокусироваться на чём-то одном. — Подожди, Жак… Чёрт!       В ситуации разобраться мне явно не светило — не в моём состоянии.       — Некогда ждать, — возразил друг и, помявшись, добавил: — Нужно уходить: нас ждут на улице.       — Занеси мой номер в контакты, — вклинилась Адель, но, по-видимому заметив мою явную потерянность во времени и пространстве, со смешком цокнула и протянула руку. — Телефон?        Я кое-как выудил его из заднего кармана и всучил ей. Тем временем глаза без остановки шныряли по залу, будто я мог найти в этой огромной, монолитно двигающейся ораве ответ на вопрос: что это только что было?       Секунда, и она вернула телефон, бегло сжала мою ладонь и чмокнула в щёку, отсалютовав:       — Ещё свидимся.       Жак меж тем ничего не говорил — лишь беспокойно поглядывал на выход. Я же вскользь посмотрел на время — полвторого — и спрятал мобильный. Оказалось, что задержался я всего лишь на каких-то лишних полчаса. Тоже мне драма, чтоб так психовать — до жилья добираться минут двадцать, не больше.       — Почему не предупредили, что такси вызываете? — мрачно поинтересовался я, пока мы с трудом протискивались через толпу.       Ноги ощущались ватными, как и всё тело. Эйфория пошла на спад, и разного рода мысли закопошились в голове, растревоженные странным инцидентом. Я не знал, что произошло, и не мог найти этому логическое объяснение, кроме одного: адская смесь из напитков в моей крови повлияла на восприятие и устроила мне приватное дэнс-шоу в недрах сознания.       Не стоило смешивать. Не стоило.       — Случилась неприятность. — Жак вздохнул и остановился, пояснив: — Ирен стало нехорошо… Не мог тебя найти. Да и система полетела… Это в городе много разных… Глухомань, мля… Нико позвонили, — тараторил друг, а я терял половину из сказанного в шуме голосов и музыки. — …Отправить забрать нас Эмиля — охранника, если ты не помнишь, но не знаю, что у них там случилось. В общем, я тебя никак не мог найти… Неудобно вышло.       — Так, — протянул я.       «Так» — наверное, скоро станет моим излюбленным словом-паразитом в любой непонятной ситуации.       — Не понял: нам что, пешком идти до дома? Или Ирен в больницу везти? Кого вы, блядь, вызвали?       Шум остался позади, как и вход. Мы выскочили на улицу, и от смены температуры — снаружи уже посвежело — у меня опять закружилась голова и даже показалось, накатила тошнота.       Кошмар.       Только бы не начать блевать прямо здесь…       — Джонас, ты как? — услышал я взволнованный голос Ирен и, тряхнув головой, перевёл взгляд от кажущегося прочным и таким стабильно-неподвижным асфальта на накренившийся горизонт.       А затем, судорожно хватанув воздух губами, вновь запнулся о свои ноги и навалился на Жака, который каким-то чудом устоял на ногах. Причина моего состояния стояла, прислонившись к своему «Авиатору», и смотрела на нас исподлобья нечитаемым взглядом. Недовольно нахмуренные брови, плотно сжатые губы и растрёпанные волосы — просто образец вытащенного посреди ночи родителя из-за встрявших в проблемы подростков.       Пиздец в квадрате.       Как же мне хотелось нажать на стоп и отмотать всё назад, переиграв этот день. Да и свою жизнь в целом. Стоило мысли промелькнуть, как в следующий момент озноб прокатился по телу, дыхание спёрло, к горлу подступил вязкий комок и с адски мерзки звуком умирающего тюленя меня вывернуло прямо там.       Перед ним.       — Джонас! — тревожно воскликнула Ирен.       Жак булькнул что-то непонятное, вцепившись в меня, чтобы я не завалился ненароком, уткнувшись лицом в собственную блевотину.       Всё.       Тушите свет, господа.