Перемены

— Рома, не беси меня! — голос Себастьяна Николаевича звучал недовольно, но в нём уже угасла та смесь ярости и гнева, что была вчера, когда Сатурн покинула их квартиру. Когда Сатурн вышла из квартиры, Себастьян Николаевич сказал: — Рома, или ты извиняешься, или ты переселяешься на год в другую комнату! — и развернулся, хотя уже уйти, но рука Романа Маевича неуверенно схватила тонкую руку Себастьяна Николаевича, не давая последнему уйти. — Сивел, иди к себе в комнату, а ты, Рита, пожалуйста, приберись в гостиной, — и Себастьян Николаевич взял руку Романа Маевича и потащил в кабинет. Кабинет был больши́м, впрочем, как и всё в этой квартире. Это был даже не кабинет, а, скорее, библиотека. С полками в потолок и с разными собраниями сочинений классиков и современников. Белый большой письменный стол стоял по правую сторону от входа, такого же цвета было и пухлое кресло, стоящее спиной к окну. Диван всё того же перламутрово-белого цвета стоял у другой стены, немного потёртый от постоянного сидения на нём Себастьяна Николаевича. Это была его любимая комната, где он проводил почти всё время. Окна выходил во двор, а не на шумный Невский, и оттого комната была наполнена тишиной, а вечерняя суета большого города, словно не замечала этого пространства. — Садись, — приказал Себастьян Николаевич своему супругу, кивая в сторону дивана, а сам сел на пол, на мягкий ковёр. Роман Маевич с угрюмо-виноватым лицом сел на диван, — Ром, ну ты чего такое творишь? Совсем с ума выжил, дедушка? — семнадцатого августа Роману Маевичу стукнуло сорок шесть лет, — Ты как себя ведёшь? Сатурн семнадцать лет, а тебе сорок шесть, ты там как-то наладь связь с реальным миром в своей голове, будь так добр, — голос Себастьяна Николаевича звучал тихо, но от этого не менее яростно. — Ну, Сяба… — начал было Роман Маевич, но его оперативно выключили новые яростные слова мужа Сябы. — Ты мне тут не «Сябай»! И не нуди! Господи, Рома, что с тобой такое? Ты реально маразм подхватил? Что за подростковые замашки? И какого хрена ты полез искать информацию о Сатурне? Тебе совсем заняться нечем? А Воронцовы? Ох… — Себастьян Николаевич тяжко вздохнул и снова продолжил: — Воронцовы, между прочим, были теми, кто тебя вытащил, когда тебе шесть лет тюрьмы грозило! — сказав это, взгляд Себастьяна Николаевича загорелся пламенем. — Что ты такое говоришь, Сяба, как это вытащили? — казалось, что Роман Маевич и вправду не знает ничего об этом. — Как рыскать по чужому прошлому, то ты на первом месте, а как что-то узнать про себя, так ты сразу в кусты! Это-то в тебе меня больше всего и бесит! У тебя не мозги, а семечки! — продолжал злиться Себастьян Николаевич, но в этот момент уже Роман Маевич сполз с дивана и сидел уже рядом со своим мужем, пытаясь дотронуться до него, на что получил звонкий щелчок по носу, — Тебе не разрешалось садиться рядом со мной, поэтому на место пошёл! — Себастьян Николаевич жестом показал то самое место, где полагалось сидеть Роману Маевичу, и Роман Маевич с понурой головой отсел от своего гневающего супруга. — Сяба, — немного заскулил Роман Маевич, но Себастьян Николаевич был строг в своём гневе. — Тебе и говорить не разрешалось! Так вот, глупый ты человек, если ты забыл, то я учился в архитектурном и моим преподом был Фёдор Святославович Воронцов, тот, которого ты не переваривал. Именно он был тем, когда ты отмутузил сына своего зам полкома, кто тебе и помог. Я тогда уже не знал, к кому мне обратиться за помощью и, видя это моё состояние, Фёдор Святославович поинтересовался, что со мной, а я ему возьми, да и вывали всё. И хорошо, что так сделал! Потому что буквально через день тебя выпустили. И как ты можешь понять, если, конечно, твой высохший мозг, вообще способен соображать, то это он попросил свою жену помочь тебе. Дурак ты, Ромка, ой, какой дурак! — Себастьян Николаевич в упор смотрел своими карими глазами в глаза своего мужа, который немного опешил от этой информации, — Да-да, Рома, именно так, именно эти твои нелюбимые Воронцовы, которое якобы обанкротили твоих родителей, в чём я очень сомневаюсь, помня, какой у тебя папаша! А ну, молчать! — в этот самый момент Роман Маевич хотел что-то было возразить, но ему снова не дали, — Поэтому ты завтра пойдёшь в дом к Воронцовым и вымолишь прощение у Сатурна и её матери, всё понял?! — грозно смотря в глаза своего супруга, требовал от последнего кивка головой. — А ты со мной пойдёшь? — по-детски спросил Роман Маевич, чем вызвал улыбку у Себастьяна Николаевича, что послужило сигналом для Романа Маевича, и вот он уже телепортировался к ногам любимого и грозного омеги Сябы. — Ох, пойду, чтобы ты там снова не накосорезел, — Роман Маевич уже понял, что был прощён и поэтому полез обниматься к своему супругу, на что получил больно щелбаном по лбу, — Кто тебе сказал, что ты прощён? — Ну, Сябушка, ну один разочек, — Роман Маевич так умилительно сложил губки в поцелуйчик, что Себастьян Николаевич не выдержал и прыснул. И огромный Роман Маевич подмял под себя миниатюрного Себастьяна Николаевича, даря уже совершенно не милые, а очень даже жаркие поцелуи. Тут, право, могла бы быть воспламениться сцена зрелой любви. Но, ах! Не о них нынче речь. Не о нежностях сорокалетних повествует данное электронное перо, но о страстях юных, ещё не обожжённых опытом. Посему оставим зрелых в покое и перенесёмся в покои иные — к нашему не менее миниатюрному омеге Сивелу. — Сатурн, ты что, правда, приёмная? — совершенно не выбирая никаких деликатных выражений, Сивел выпалил вопрос, который его так сильно волновал. — Угу, — тяжко вздохнула я. — А что не рассказала сразу? — пытал Сивел и голос его звучал немного обиженно. — Не знаю, Сивел, как-то не получилось, — вся моя литературщина куда-то свалила, Пушкин меня бросил, в сухом остатке осталось только моё хреновое умение говорить на русском. — Так сейчас расскажи! — потребовал Сивел, но в голосе его уже не было обиды, только любопытство. — Э-э-э, — протянула я, думая, что не так вообще хотела про это рассказать, но как говорится я предполагаю, а бог располагает. Хм, что-то как бабка какая-то звучу, — Когда мне было семь лет, моя мама умерла, и меня отправили в приют, а в девять, почти что десять, меня забрала оттуда Аглая Фёдоровна, она дружила с моей мамой когда-то, и предугадывая твой вопрос — что с моим отцом, так с ним всё сложно. Ещё недавно его и не предполагалось в моей жизни, но он, увы, появился. Увы, потому что он тот ещё козёл, — кончив свой небольшой рассказ, я с тоской думала, что реально я так себе партия для Сивела. — Офигеть! — протянул Сивел, — Да ты же прям как Джейн Эйр, — эти слова больно полоснули моё нутро, напомнив о том, о чём я не хотела помнить, но я взяла себя в руки. — Есть немного. — Ты обиделась? Прости меня, Сатурн, я сморозил глупость! — всё же Сивел так хорошо чувствовал настроение. — Мой маленький омежка, прощу своего господина, если он отменит своё страшное наказание и позволит поцеловать его сладкие губки, — надо было не упускать такую возможность, данную богами, когда Сивел признавал за собой вину. — Ах ты ж… — только и вымолвил он, — Хорошо, так и быть, твой господин дарует тебе бонусный флаер на один поцелуй, — как же мне было кайфово слушать этот его надменный голосок. — А, может, мой господин расщедрится и всё-таки позволит потрогать его за филейную часть, ведь сердце Сатурна так сильно страдает от слов господина, — стала я ныть немного хриплым голосом, заметив, что когда он слышит именно такой мой тембр, то становится более податливым. В трубку молчали, но я слышала, как он сопел, принимая такое важное решение. — Так, я понял свою ошибку, впредь твой господин не позволит в адрес своего раба высказываться в таком духе. И коли господин твой осознал всю тяжесть своего проступка, то, как ответственный хозяин, он понесёт наказание и позволит своему рабу Сатурну, потрогать то, что ей хочется. Вот это да! Это даже лучше, чем я могла себе представить! — Я буду у тебя через пятнадцать минут! — крикнула я и отключилась. «Чёрт! Что? Она с ума сошла?!» — думал Сивел, но не стал ей перезванивать, а побежал в ванную приводить себя в порядок. Добежала я за десять минут. Стоя у парадной Сивела, я стала ему набирать по телефону: — Спускайся, мой господин, — прохрипела я, так как мой голос осип, пока я неслась быстрее ветра. — Пять минут, — прозвучал его голос, и я стала ждать, балдея от того, что сейчас затискаю его всего, и представляя, какое при этом будет лицо у Сивела. С такой довольной рожей он меня и застал. Сивел выглядел как сахарный кренделёк, тьфу ты! После месяца общения с тётей Ритой мой словарный запас обогатился такими прекрасными эпитетами в адрес Сивела, как моё сладкое облачко, моя крошка-сахаринка, пушистый зефирчик, моё солнечное пирожное, конфетный ангелочек, карамельный зайчонок. Сивел бесился, а мне казалось, что это всё ему очень подходит. Однако, наверное, так себе, когда тебя ассоциируют с едой. Хотя я готова была его съесть, всего облизать и вылизать во всех его сладких местах. Тем временем Сивел уже взял меня за руку и повёл в сторону парка. — Хочешь повторить наш первый раз в сквере? — наклонившись к Сивелу, я прошептала ему на ушко. Он моментально взъелся. — Извращенка! Только поцелуй! — но, вопреки собственным словам, щёки его залило предательским румянцем. Я была довольна, так как балдела от этой его реакции. — Мой господин, я не хочу вас принуждать. Пока бежала, я осознала, как была не права и снимаю с вас ваше наказание, — я очень внимательно наблюдала за Сивелом и не зря. Этот чертёнок остановился, в изумлении уставился на меня, являя моему взору всю гамму чувств, которые пронеслись у него на лице. От удивления до возмущения, сменяя отчаянной миной, а затем его бровки разочарованно нахмурились, но он не хотел вслух признавать, что также очень даже был не против своего наказания. — Что ж, Сатурн, коли ты такая сознательная, то думаю, тебе не составит труда ещё месяц не трогать своего господина, — хитрюга уже готов был покинуть такое укромное и неосвещённое местечко, но был захвачен грубой силой. — Господин, накажи меня, — я прикусила его мягкую мочку, шепча слова, от которых ноги моего омежки подкосились и он повис на моих руках. — Отсоси мне, — произносит Сивел тихо, почти шёпотом, и слыша этот его приказ все преграды, что были в моей головы, попрощались со мной, и я, перестаю этому сопротивляться, падаю на колени и срываю вниз с него брюки, и, к моему изумлению, понимаю, что нижнее бельё он не надел. Поднимаю голову и вижу, что Сивел, видать, пришёл в себя от своей просьбы отсосать ему и в смущении пытается прикрыть пах рукой. — Руки убрал, — я освобождаю одну ногу из брючину и раздвигаю ему ноги пошире. Приоткрываю рот, выпускаю язык и мягко скольжу кончиком, нежно лаская потемневшую от крови головку. Сивел сглатывает и судорожно выдыхает, дёргаясь непроизвольно бёдрами на меня. Это лишает наглухо моего джентльменского воспитания, и я скольжу губами по его стволу, ощущая его подрагивающую плоть. Сивел прикрывает рот руками, пытаясь заглушить стоны, которые так часто стали вырываться из его рта. Ох… Пальцами нащупываю его яички и ныряю под них, ища то самое заветное место, которое я так хотела вылизать. Сивел содрогается и ещё больше ластится ко мне, раздвигая ноги ещё шире, раскрываясь и прося. Кончики моих пальцев находят горячее и уже невероятно влажное кольцо мышц, и я медленно погружаюсь в сжимающую тесноту, одурманенная от желания и такого сладостного сопротивления. Сивел окончательно отпустил себя и предался процессу с открытым, почти жадным наслаждением, позволяя каждому прикосновению отзываться в нём дрожью и сладостным томлением, растекаясь по всему телу. Из моей глотки вырывались только рычащие звуки, и вот я слышу «А-ах-ах…» и своим языком я ощущаю дёргающийся в оргазме член и горячее семя. Опускаю руку к себе в штаны и лишь две секунды — и волна оргазма накрывает и меня. Сивел обмякает и я его хватаю, и несу к скамейке. «Удивительно, как нас не застукали ещё?» — проносится трезвая мысль и тут же уносится, когда я вижу порозовевшее лицо Сивела. — Хороший раб, — чувственно тянет он каждый слог, и я начинаю смеяться. Натягиваю на него брюки, и Сивел – весь сладостно-расслабленный – облокачивается на меня. — Сатурн, нас так застукают когда-нибудь, — но тревоги в его голосе нет, только томная ленца слышится. — Тогда нам придётся покинуть город и страну, дабы нас не сожгли эти пуританские питерские инквизиторы, которые ни черта не смыслят в прелестях юности! — я тихонечко качаю Сивела, прижимаясь ещё сильнее к его горячему телу. — С тобой – хоть на край света, — тихо говорит Сивел, и в голосе его я не слышу никакой иронии. — Это твоё признание мне в любви? — беру в руки его тонкие, белые пальцы и мягко скольжу по ним своими. — Мой раб обладает удивительной сообразительностью, что, видно, является плодом его долгого и тесного общения с господином, от которого, как от источника мудрости, впитал в себя множество ценных знаний, — всё-таки Сивел был очарователен. — Самое лучшее признание, какое только можно себе представить. Мой господин невероятно щедр сегодня: помимо того, что позволил коснуться его такого сладенького тела, так он ещё и окропил каплями надежды сердце раба Сатурна, в том, о чём раб Сатурн грезил уже как тысячу лет — о любовной милости господина, — мне нравилось перекидываться такими фразочками с Сивелом, играя в раба и господина, нравилось, что когда Сивел изображал из себя господина, то он становился более открытым в своих желаниях и не так сильно стеснялся. — Я устал, мне лень идти, — всё Сивел пришёл в себя и стал снова привычно-капризным. — Давай я тебя до дома донесу, уже поздно, никто не увидит, — на что Сивел покорно кивнул и обхватил руками меня за шею. Прощаясь у парадной, я наклонилась к Сивелу, чтобы его поцеловать, но Сивел вспомнил, что мои бонусные флаеры закончились, и произнёс: — А всё! Хватит тебе на сегодня! — и быстро открыв дверь, убежал, радостно улыбаясь, оставляя меня с моим вселенским разочарованием. Но вернёмся к следующему утру, где Себастьян Николаевич приходил в бешенство от своего не слишком умного супруга. — Рома, не беси меня! — говорил Себастьян Николаевич своему мужу, который покорно шёл рядом с ним, — Ой! Стой! — вдруг Себастьян Николаевич хватает за руку своего верного супруга и тащит его вниз, прячась за витрину, — Да не сюда, Рома, ты как шкаф, вот тут стой! — цыкает Себастьян Николаевич на своего огромного супруга, которые даже не мог уместиться за витриной, чем сильно раздражал Себастьяна Николаевича. — Сяба, что случилось? — и повинуясь настроению Себастьяна Николаевича, Роман Маевич также стал шептать и прятаться, словно им было снова шестнадцать лет, и они прятались от мамы-омеги Себастьяна Николаевича — Николь Альбертовны Луниной, которая была очень строга к выбору своего любимого сына Себастьяна и не одобряла его вкуса в части мальчика-альфы Ромы, впрочем, как сейчас это делал Роман Маевич в отношении своего сына – Сивела, буквально повторяя сценарий, который он зарёкся, что никогда не воспроизведёт. Но кто мы такие, чтобы осуждать чужие сценарии? — Смотри, Ромка, там Сатурн! И, кажется, она со своей мамой и смотри! Там с ними ещё какая-то девочка. Надо незаметно подкрасться и подслушать, что они говорят! — глаза Себастьяна Николаевича загорелись, открывая, что увлечением шпионскими играми грешил не только Роман Маевич, но и его строгий супруг-омега. — Сяба, а если запалят? — простонал Роман Маевич, но когда Себастьян Николаевич включался в шпионский ритм, то уже ничто и никто не могло его остановить. — Не нуди, Ром, пошли, — и он потащил покорного Романа Маевича за собой по следам семьи Сатурна. И вот чета Луниных, что два чёрных плаща, подкрались поближе к столику, за которым сидели Сатурн, её мама и Лидочка, и, сев за столик, стали слушать: — Мам, похвали меня, я тебе отвоевала два последних малиновых пирожных! — гордо произнесла я, поднося два пирожных на стол к маме. — А теперь пошла и вернула их. Где это видано, чтобы такая верзила отнимала сладости у маленьких омег! «Эх, блин, и чего она следила, что ли, за мной?» — с тоской думала я, относя уже эти пирожные тем двум мелким омегам, которые стояли передо мной в очереди и покупали уже их, но я наклонилась к ним и произнесла: — Малявки, ну-ка отменили свой заказ и заказали что-нибудь другое, — мне показалось, что не было никакой угрозы, но омеги побледнели и вернули обратно пирожные, и надо же было, именно в этот момент Аглае Фёдоровне обратить внимание на меня. Что за женщина такая въедливая? — Держите, — поставила я пирожные на стол и снова пошла к витрине, как в спину услышала писклявое: — Спасибо! Милые всё-таки эти омеги, даже когда мелкие. Притащив шесть эклеров и пять пирожных с лимоном, я снова погрузила своё тело в кресло. — Сатурн, ты промышляешь рэкетирством, — гундела моя мама, поедая лимонное пирожное. — Кстати, о рэкетирстве. Папаша Сивела как раз таки и сказал, что у нас семейка бандюганов, а ты, госпожа Воронцова, и вовсе лишена его царского внимания в том, что касается способности вызывать уважение и доверие к собственной персоне, так что, маман, это у нас семейное — рэкетирство, — я тоже приступила к поеданию лимонного пирожного. — А откуда меня этот Лунин-то знает? — удивилась мама, — Как, говоришь, его зовут? — Роман Маевич, фамилия до замужества у него была Быков, очень ему идёт, кстати, — стала я лыбиться, чуть не уронив кусок своего пирожного. — Хм, Быков, что-то я такого не помню, да бог с ним! Сатурн, это всё равно не отменяет, что ты должна сегодня пойти и извиниться! — Да, мама! С фига ли? Он первый начал! — ныла я, уже со вторым пирожным во рту. Лидочка всё это время внимательно слушала нас, украдкой кушая эклер. — Сатурн, тебе сколько лет, чтобы сваливать на взрослого человека свои хреновые манеры? Не умеешь себя вести, получай! — мама была кремень. — Мам, ты чё такое несёшь?! По твоей логике это я во всём виновата? Ему почти пятьдесят лет! Да он же такой же, как батя — инфантильный и тупой! Моя-то вина тут где встала? — возмущалась я, в итоге потеряв часть пирожного, которое вывалилось из моего рта и грустно теперь лежала на полу. — Доешь, потом говори, — очень по-мамски сказала мама, — Сатурн, тебя не должно волновать, что там у пятидесятилетних альф в голове, тебя должно волновать только и только твоё поведение! — Так оно меня и волнует! Этот папа хотел меня разлучить с Сивелом!!! Это что за средневековье такое или мы в дораме корейской? Да, Лидочка? — мне нужна была подмога, и я призвала Лидочкины знания корейских традиционных ценностей. Лидочка меня не подвела и кивнула, тяня свою пухлую ручку к моей тарелке с лимонными пирожными. — Препятствия только разжигают пламя страсти, так что ничего страшного в словах папы Сивела я не вижу, — мама была непробиваема. — Мам, но он же и про тебя сказал, и про бабу Свету! Неужели тебе всё равно? — неужели маме реально по фигу? — Угу, Сатурн, мне действительно всё равно. Пусть, что хотят говорят, вот, когда Сивел станет тебе намного ближе и, может, даже вы поженитесь, тогда-то я с Романом Маевичем и побеседую. И уверяю тебя, Сатурн, тогда ему не избежать будет дуэли со мной, если он хоть один кривой намёк бросит на тебя. И это будет уже не соревнования по плаванию. Как ты верно запомнила из главной претензии Романа Маевича, у нас семья бандитов, что ж, тогда я Романа Маевича и упакую в цемент. Так что, моя драгоценная дочка, сегодня ты пойдёшь и вымолишь прощение у папы Сивела, всё поняла? — мама закончила есть пирожное и, достав зеркальце, стала красить губы. «Вот это я понимаю, вот это моя мама!»— с гордостью думала я, как вдруг Лидочка произнесла: — Там, кажется, за нами следят, — Лидочка тыкнула пальцем за соседний столик, который был скрыт от нас большими кашпо с цветами, но Лидочкин глаз замечал всё, заметил он и странную парочку, которая пригибалась и хотела уже сбежать, но я вскочила и оказалась рядом с их столом. — Папа Сяба, папа Рома, — изумлённо проговорила я. Супруги Луниных выглядели немного сконфуженными, а лицо Себастьяна Николаевича даже немного покраснело. Рядом со мной возникли мама и Лидочка. — Эм, Сатурн, какая встреча приятная, — проговорил Себастьян Николаевич, немного осипшим голосом. Роман Маевич тоже выглядел, как нашкодивший щенок, но всё же нашёл в себе силы, встать и произнести: — Вы Аглая Фёдоровна, мама Сатурн, верно же? — на что мама только кивнула, сверив его холодно-оценивающим взглядом. — У нас вчера ужин был с вашей дочерью, так сказать, первое знакомство, и я на нём себя повёл совершенно неприемлемым образом. За что хочу принести свои извинения вам и вашей семье, а также Сатурну, и попросить отменить нашу дуэль. Я замерла. Мама тоже стояла как истукан, только одна Лидочка воспользовалась моментом и вернулась за столик, чтобы уничтожить, наконец, эти оставшиеся лимонные пирожные. — Э-э-э, — протянула моя мама, — Сатурн, а ну, быстро извинилась за своё поведение! — рявкнула она прямо мне в ухо. — Роман Маевич, прошу прощение за своё поведение. Впредь буду более сдержанной в своих высказываниях. На дуэль вас вызывать не буду, но встречаться с вашим сыном буду. Хоть убивайте, — монотонно бубнила я, почему-то смотря в глаза Себастьяна Николаевича. Который, в свою очередь, выглядел очень довольным. Роман Маевич только тяжко вздохнул. — Раз такое дело, Аглая Фёдоровна, давайте к нам на ужин, познакомимся семьями, я думаю, Роман Маевич, меня полностью поддержит, — Себастьян Николаевич сиял, аки солнце. — С радостью. Мои дорогие, надеюсь, вы не восприняли мои слова всерьёз? — Аглая Фёдоровна решила показать, что она женщина на самом деле добрая и нежная. — Ну что вы, конечно же, нет, мы даже ничего не слышали! — Себастьян Николаевич решил поверить в то, что Аглая Фёдоровна продавала, и в итоге все мы разошлись в приятном расположении духа. Вечером того дня Себастьян Николаевич вёл воспитательную беседу со своим супругом: — Рома, какая чудесная эта Аглая Фёдоровна, ты посмотри, в какой строгости она воспитывает своих девочек! — верещал радостно Себастьян Николаевич, садясь на пуфик перед зеркалом и махая рукой Роману Маевичу, чтобы он подошёл и стал расчёсывать длинные и мягкие волосы последнего. — Сяба, я как-то не разделяю твою точку зрения насчёт воспитания этих детей, да и Аглая Фёдоровна не такая уж чудесная. Она меня в цементе хотела похоронить, — взяв в руки расчёску, Роман Маевич приступил к ежевечернему ритуалу по расчёсыванию шелковистых волос его любимого супруга. — Ой, да брось ты, она просто шутила, не воспринимай всё так серьёзно, — довольно мурлыкая себе под нос, произнёс Себастьян Николаевич. Роман Маевич только вздохнул и решил забить, так как уже сдался на волю своего строгого омеги. Погрузив руки в мягкие волосы омеги, он провёл по ним и дошёл до шеи Себастьяна Николаевича. Большие ладони Романа Маевича обхватили тонкую шею хрупкого омеги и слегка сдавили, из-за чего последний протяжно застонал, говоря своему нежному мучителю, что ему это очень даже нравится. И да, Себастьян Николаевич любил немного перчинки и не чурался дерзких ночных утех, в ком, видимо, та игривая черта нашла продолжение — в его сыне, Сивеле.