Ее жестокая империя

Ева

      Робин Риверс уснула на ковре.       Не в роскошной кровати, которую я для нее приготовила. Даже не свернувшись клубочком на одном из многочисленных бархатных диванов, разбросанных по всему замку. Нет. На ковре. Еще теплом от камина, раскрасневшаяся от оргазма, в ленивом затишье после полного подчинения.       Я оставила ее там. Не потому, что не хочу прикоснуться к ней снова — а потому, что хочу. Пожалуй, даже слишком. Потребовалось немало усилий, чтобы отстраниться, позволить ей спать, вместо того чтобы вновь «зажечь» ее своим ртом между ее шелковистых бедер.       Я распорядилась, чтобы никто не входил в Большой зал, и вернулась к работе.       Работа никогда не заканчивается. Я мало сплю, поэтому мой кабинет — мое настоящее убежище. Дверь щелкает за мной, закрываясь, и я опускаюсь в кресло за своим столом. Обычно после того, как я знакомлю свою новую «игрушку» с ее новым окружением, она уходит в свою комнату и думает о том, как ей чертовски повезло.       Робин же просто уснула. И я нахожу это настолько совершенно очаровательным, что это тревожит.       Экран моего ноутбука светится от непрочитанных электронных писем. Логистика. Списки вооружения. Запросы на перевод. Привычный хаос управления многонациональной империей.       И я, блять, не могу сосредоточиться ни на чем.       Вместо этого я вижу ее. Робин. Голова запрокинута, губы приоткрыты. Ее зрачки расширены, поглотив голубизну. Ее дыхание сбивается, пока она терпеливо ждет, когда я дам ей то, чего она так желала. Она не притворялась, ничего не изображала. Никаких заученных стонов, никакой театральности с выгнутой спиной. Только жар и трепет и прямая, неприкрытая реальность этого.       Я трахалась с актрисами. Моделями. Женами дипломатов. Каждая из них пыталась произвести на меня впечатление своими извиваниями и атлетизмом, прежде чем я настолько их изумляла, что они сдавались.       А Робин — моя покрасневшая от смущения девочка — она была милой, послушной и всецело отдавалась с самого начала.       Машинально тянусь к планшету системы безопасности, пальцы находят внутренние камеры замка по мышечной памяти. Ее больше нет в Большом зале — ах. Вот она. Крадется по коридорам, наконец, возвращаясь в свою комнату, с ошеломленным выражением на лице, и улыбаясь сама себе.       Мои пальцы двигаются практически без моего собственного разрешения, прокручивая запись назад. На час назад. На момент, когда она отдалась мне.       Я прокручиваю это снова и снова. То, как эти сочные, нежные сиськи покачивались в разные стороны. То, как громкий крик сорвался с ее губ. Ее дрожь, была почти болезненной, когда ее охватило наслаждение. Замедляю скорость просмотра видео, изучая каждое мимическое выражение, каждую непроизвольную вибрацию.       И не нахожу ничего подозрительного.       Никакого намеренно выверенного положения головы, чтобы поймать свет. Никаких театральных вздохов, призванных потешить мое эго. Только чистое, откровенное удовольствие. Такое, которое невозможно подделать, по крайней мере, с такой степенью детализации. Не с тем, как расширились ее зрачки, как румянец разлился по шее, с искренним шоком на лице, когда она поняла, что я с ней сделала.       «Перевариваю» это в голове еще раз, и мое собственное дыхание становится прерывистым. Никогда этого не делала — никогда не обнаруживала свою руку, скользящую в трусики, как будто я не отдаю отчет своим действиям. Никогда не ласкала себя под видеозапись с девушкой, с которой у меня был контракт.       Как правило, когда я чего-то хочу, я это беру. Я могла бы пойти в ее комнату. Заново насладиться ею.       Но я также хочу дать Робин отдохнуть.       И при всем при этом больше всего я хочу кончить, несмотря на то, что мои инициации — шоу власти и мастерства в первую ночь — отчасти призваны продемонстрировать мой собственный самоконтроль. Я всегда заставляю их кончать первыми, заставляю их полностью «растаять» передо мной и показываю свою железную волю, не позволяя им прикасаться ко мне.       Не нуждаясь в их прикосновениях.       Допускаю, мне придется прикоснуться к себе самой.       Просовываю пальцы в скользкое тепло, мой клитор уже ноет и набух. Подстраиваюсь под ритм ее тела на экране. Позволяю ей направлять меня. Каждый вздох, каждый стон, каждая вибрация — я улавливаю их все. Воспроизвожу их снова и снова. Ее удовольствие — мое. Ее крики — для меня.       Слегка приподымаюсь, приближаюсь к краю; напряжение скручивается все туже и туже, пока мир не сужается до ее губ, бедер, голоса, когда она вскрикивает.       Кончаю с рваным вздохом, оргазм пронзает меня. А затем, тяжело дыша, все еще держа одну руку у себя во влагалище, другой тянусь к планшету и удаляю запись.       Робин Риверс не будет иметь никакой приватности, пока находится в моем доме. Каждая анфилада, каждая комната, каждый дюйм этого замка находится под моим наблюдением, и камеры установлены повсюду. Только сама мысль о существовании этой интерлюдии в цифровом формате — мысль о том, что кто-то другой может когда-либо иметь малейший шанс увидеть ее такой уязвимой.… Нет. Я этого не допущу.       Даже когда мы летели домой, я подозревала, что она могла быть чрезвычайно изощренной шпионкой. Как только я купила себе эту новую «игрушку», естественно, Леон пробил ее биографию. Он дал мне добро еще до того, как мы сели в самолет. Хотя у меня были подозрения даже тогда. Однако наше «времяпровождение» сегодня в Большом зале убедило меня.       Она настоящая. Искренняя. Аутентичная, какой я не видела уже много-много лет.       Хочу «разобрать» её так тщательно, чтобы она забыла, что до меня существовала какая-либо другая жизнь.       Я слишком сильно опустила планшет и он, сложившись, ударился о поверхность стола. Звонкий металлический звук о твердую древесину отозвался резким эхом. Тридцать дней. Именно столько она у меня пробудет. Тридцать дней, а потом она свободна.       Но после того как я увидела, как она так идеально отдается мне, тридцать дней кажутся обратным отсчётом до потери чего-то, что я едва успела обрести.       Это проблема. Терпеть не могу проблемы, которые нельзя проанализировать. И прямо сейчас всё моё тело до сих пор гудит. Если бы её купил кто-то другой — если бы один из Гатто выиграл этот аукцион вместо меня — или кто-то из их ещё более отвратительных дружков…       Быстро подрываюсь, и мое кресло отлетает в сторону.       Они бы её уничтожили. Они уничтожают всё, к чему прикасаются. Девушки вроде Робин не выживают после такого насилия. Их расчленяют и продают по частям, ради забавы, ради послания.       Мои руки сжаты в кулаки, я скриплю зубами. Ярость, которая захлёстывает меня, обжигающая, собственническая и абсолютно иррациональная. Робин моя. Навсегда. Никто не прикоснётся к ней, кроме меня.       Что касается Гатто, я была права. Они недостойны моего внимания. А то, что я увидела в Вегасе — от чего с отвращением решила уйти — всё ещё не выходит у меня из головы.       Отныне, когда Робин здесь, безмятежно спящая как ягнёнок в логове льва, я понимаю, что не могу перестать думать обо всех остальных ягнятах.       Бросаю взгляд на часы, производя в уме кое-какие подсчеты. Да, в Вегасе около полудня. Тянусь к телефону.       На линии раздается всего два гудка, прежде чем Бри Коломбо отвечает. Её голос прохладный и низкий, с оттенком веселья.       — «Ева. Чем я обязана такому потрясению всей моей жизни?»       — «Я переосмыслила наш последний разговор», — невозмутимо отзываюсь. — «Вы хотели скидку. Я её вам предоставлю».       Наступает пауза.       — «Предполагаю, вы делаете это не по доброте душевной».       — «Нет», — соглашаюсь. — «Я хочу кое-что взамен».       Еще один момент тишины.       — «Что именно?»       — «Я хочу, чтобы Гатто были устранены».       Бри смеётся. Лёгкий звук, оживленный и пренебрежительный.       — «Понятно. Всего лишь незначительная мафиозная войнушка, да и только. Ну же, Ева. Просто скажите, что хотите очистить город полностью».       — «Нет. Только Гатто. Я хочу, чтобы они исчезли, все до последней пиявки. И считаю, вы — та женщина, которая справится с этой работой».       — «Говорят, вы сами встречались с ними вчера».       — «Встречалась. И теперь хочу, чтобы они были уничтожены».       Она медленно выдыхает.       — «Послушай, дестабилизировать Вегас мне не выгодно. Я не собираюсь сжигать все дотла, чтобы удовлетворить твою жажду крови. Мне нужна охренительно веская причина, чтобы начать что-то подобное. Так что же они такого натворили? Оскорбили твой вкус в обуви?»       Разминаю шею. Мышцы напряжены. Мне не нравится оправдываться, хотя приходится. Только на этот раз.       — «Они занимаются торговлей женщинами», — выпаливаю я категорично. — «Пригласили меня на один из своих аукционов, будто я должна была это одобрить. Но нет. И теперь хочу, чтобы их не стало».       Молчание.       Затем голос Бри становится низким, жестким и смертоносным.       — «Есть доказательства?»       — «У тебя есть мое слово. И новое предложение по любому оружию, которое тебе может понадобиться, чтобы стереть их с лица земли».       Еще одна пауза. Следом:       — «Хорошо, я подумаю над этим».       Но я почти слышу, как в ее голове происходит резкий поворот. Бри умна. Во всяком случае, хитра. Она тоже «чувствует» гниль. И у нее есть слабость к высокому моральному положению.       Для меня это свежий опыт.       — «Если то, что ты говоришь, правда», — продолжает Бри, — «я думаю, синдикат «Стикс» это тоже может заинтересовать».       — «Они меня никогда особо радушно не встречали».       — «Я поговорю с ними».       — «Тогда дай мне знать, когда примешь решение». — Завершаю звонок, довольная.       Вопрос с Гатто решен.       Тем не менее, остается проблема посерьезнее: Робин.       Снова сажусь и откидываюсь на спинку кресла. Позволяю напряжению сойти с плеч. Мой разум стал острее, свободный от раздражения из-за Гатто.       Но она по-прежнему там, в тени моих мыслей.       Борьба между защитой и обладанием бушует в моей груди. Я хочу укрыть ее и защитить от всех невзгод в этом мире.       Я также хочу стереть каждую невинную мысль из ее головы, пока она не начнет умолять о моем прикосновении, отчаянно жаждать моего одобрения, испорченная для кого-либо другого.       Я могла бы войти в ее комнату прямо сейчас. Разбудить ее своими руками, губами. Она моя, в конце концов. Куплена. Я могу «иметь» ее на спине, раком, да как угодно.       Мои пальцы сжимают край планшета до тех пор, пока металл не впивается в ладонь.       Это нелепо.       Заставляю себя отложить планшет и вместо этого беру телефон. Леон отвечает после первого гудка. Всегда так.       — «Да?»       Я чуть было не попросила его изменить мое расписание на следующий месяц. Слова так и просятся наружу. Отменить все. Сделать Робин центром моего внимания на тридцать дней.       Эх, это невозможно. Консорциум не работает сам по себе, а прихоти — это слабость, которую я не могу себе позволить.       — «Пусть Марков подготовит новое предложение для Коломбо», — говорю я. — «Половина цены на всё, и в придачу всё, что устареет в следующем году. Таким образом, сможем распродать остатки».       Надо отдать Леону должное, после короткой паузы он отвечает:       — «Конечно».       Вешаю трубку и протираю глаза, наконец-то стало клонить в сон. Но экран планшета системы безопасности мерцает, когда я замечаю какое-то движение. Робин шевелится, переворачиваясь на бок. На долю секунды мне кажется, что она вот-вот проснется, и мое тело напрягается в ожидании. Однако она вновь погружается в сон, а я остаюсь с мучительной тоской, которую не могу утолить. Во всяком случае, пока.       Впрочем, уже скоро смогу. Потому что у меня есть всего тридцать дней, и я намерена использовать их по максимуму.