Ее жестокая империя

Робин

      Проснувшись, я не сразу понимаю, где нахожусь. Мне требуется некоторое время, чтобы воспоминания встали на свои места. Аукцион. Перелет. Замок.       Пальцы Евы, впивающиеся в самую нежную плоть…       Меня пробирает дрожь, я потягиваюсь, пытаясь игнорировать приятное покалывание между ног. Тем не менее, вскоре я чувствую прилив сил, готовность встретить новый день — и все, что еще припасла для меня Ева Новак.       Выскакиваю из постели, чтобы принять душ, а потом меня снова тянет к огромному гардеробу, который я вчера вечером не успела толком рассмотреть. Одежда такая же великолепная, какой я ее помню: элегантная, дорогая…       И созданная для фигуры, совершенно отличной от моей.       Первой я достаю приталенную блузку с биркой D&G. Материал мягкий и кремовый на ощупь, но она ни за что не застегнется на моей груди, и я точно не хочу дергать нежные пуговицы из перламутра, чтобы проверить.       Следующее, что я вытаскиваю — платье Valentino глубокого синего цвета. Оно, по крайней мере, тянется. Впрочем, кое-как втиснувшись в него, обнаруживаю, что оно нелепо обтягивает мои бедра и задницу и собирается складками под мышками. В отчаянии начинаю вытаскивать все, что попадается под руку. Жакет от Chanel, который я даже не могу надеть, настолько он тесен в плечах. Дизайнерские джинсы, которые, по всей видимости, не налезут на мои бедра, не говоря уже о ягодицах.       Все красивое.       И все не подходит.       В конце концов, нахожу пару черных леггинсов, которые достаточно растянутся, чтобы вместить мои «булочки», и приятный к телу джемпер из кашемира угольно-серого цвета, который, как я почти уверена, должен быть оверсайз, хотя на мне сидит идеально и заканчивается чуть выше колен, потому что я такая низкая.       Ева тоже, полагаю. Просто она кажется намного выше.       С нижним бельем — полная беда. Здесь нет ничего больше размера «C», и я не обладаю такой грудью, чтобы поместилась в эти чашечки. Совсем забываю о трусиках и надеваю свой собственный бюстгальтер со вчерашнего дня, дешевый хлопковый, который выглядит смешно рядом с коллекцией шелка и кружев Евы.       Но мне все равно.       Впервые, видя эту одежду, предназначенную для «шаблонных женщин», которых она, сто процентов, обычно сюда привозит, во мне поднимается искра возмущения. Ева может купить меня, но она не может стереть мою личность.       

* * *

      Я только закончила собирать волосы в хвост, когда услышала тихий стук в дверь.       Дверь со скрипом приоткрылась, и в комнату, опустив глаза, впорхнула молодая горничная. Она внесла серебряный поднос с дымящимся кофейником и двумя накрытыми блюдами. Поставила его на столик так тихо, будто боялась издать хоть звук.       Когда я сказала «спасибо», она лишь кивнула и повернулась, чтобы уйти.       Я на секунду замялась и последовала за ней.       Потому что понятия не имела, где Ева. Потому что я не собиралась сидеть как забытая кукла, ожидая, когда она вновь захочет со мной поиграть. Потому что любопытство терзало меня изнутри, а альтернативой было размышлять о том, что происходит дома с Эдрианом и детьми.       Я прошмыгнула по коридору на цыпочках, стараясь держаться на расстоянии, чтобы горничная не заметила. Она спустилась по узкой лестнице, спрятанной за тяжелой деревянной дверью, и проскользнула через другую в более теплый коридор, наполненный звуками суеты и чудесным ароматом пекущегося хлеба.       Я заглянула ровно настолько, чтобы подтвердить свои домыслы. Это кухня.       И она была совсем не похожа на остальную часть замка. Оживленная. Шумная. Человечная.       В широком каменном очаге «ревел» огонь, медные кастрюли висели на деревянных балках давно минувших дней, корзины ломились от корнеплодов, а за длинным, исцарапанным столом полдюжины слуг готовили еду или завтракали. Пар поднимался от множества кастрюль, и кто-то с ритмичной точностью месил тесто.       На миг я нерешительно застопорилась в дверях. Тепло коснулось моего лица и привлекло меня не меньше, чем восхитительные запахи. Однако в тот момент, когда меня увидели, все замерло.       Ножи застыли в воздухе. Разговоры стихли. Руки замерли на полпути над разделочными досками.       Шесть пар глаз метнулись ко мне, и так же быстро отвернулись.       Я сглотнула.       — «Привет. Я… простите. Не хотела прерывать. Просто…» — Я осеклась, понимая, как глупо это звучит. — «Мне было любопытно».       Никто не ответил.       Горничная, за которой я шла, смотрела на меня с широко раскрытыми от волнения глазами. Две младшие девушки шептались друг с дружкой, прикрыв рты руками. Одна пожилая женщина прищурилась на меня — не злобно, просто подозрительно. Словно я была чем-то, чего она не была уверена, безопасно ли касаться.       И тут из дальней части комнаты заговорила женщина, которую я раньше не заметила. Ее тон был низким и повелительным, слова — хлесткими и незнакомыми. Я не понимала языка, но все остальные, очевидно, понимали. Напряжение спало. Люди вернулись к своим занятиям, хотя я видела, как они украдкой бросают на меня взгляды.       Женщина в глубине комнаты — кажется, это главный повар — кивает в сторону табурета, придвинутого к длинному столу. Она вздергивает подбородок.        Садись.       Я повинуюсь.       Она наливает мне кружку чего-то насыщенного и темного и протягивает. Я делаю осторожный глоток и моргаю. Это кофе, но крепкий и сладкий. Как будто смешали патоку и молнию. Меня словно ударяет током, и это именно то, что мне было нужно.       — «Спасибо», — бормочу я.       Она хмыкает и возвращается к своей работе.       В комнату входит все больше людей, некоторые уходят, занимаясь своими делами. Одна из девушек помладше подсовывает мне тарелку, на ней — свежий хлеб, еще теплый из печи, нарезанный помидор, что-то похожее на сливочный сыр. Я набрасываюсь на еду, звуки комнаты и вкус пищи окутывают меня, как одеяло.       После трапезы собираюсь отнести свою тарелку к раковине, но мальчик — лет семнадцати, наверное — пытается забрать ее у меня. Я качаю головой и настаиваю, указывая на раковину для мытья посуды.       Он смотрит в упор. Потом кивает.       Я мою, вытираю. Приятно делать что-то обычное, полезное. Но на мгновение меня пронзает сильная, болезненная тоска, потому что снова скучаю по дому. Скучаю по своей семье.       Когда вытирала последнюю тарелку, то услышала рокот двигателя снаружи. Через кухонное окно я увидела, как кто-то на мотоцикле петляет между деревьями, направляясь прямо к задней двери. Водитель слезает с мотоцикла, снимает шлем и распускает каскад длинных шикарных черных волос.       Это молодая девушка, лет восемнадцати-девятнадцати. Ее зеленые глаза поразительно выделяются на бледной коже, а в темные волосы вплетены настоящие перья и маленькие веточки. На ней выцветшая футболка с изображением Тейлор Свифт и рваные джинсы; сочетание дикости и поп-культуры настолько неожиданное, что вызывает у меня улыбку.       Она протискивается через заднюю дверь с кожаной сумкой через плечо и чем-то, завернутым в коричневую бумагу, от чего у меня сводит живот, поскольку я понимаю, что это свежеубитая утка, со всеми перьями. Кухонный персонал едва поднимает глаза, когда она бросает и утку, и горсть почты на стол — ясно как день, это обычная процедура — но она сразу же замечает меня.       — «Привет», — неуверенно подаю голос. — «Я Робин».       Ее глаза загораются.       — «Здравствуйте! Я Мира. Как вы сегодня?»       По тому, как тщательно она произносит каждое слово, я понимаю, что она изо всех сил старается говорить правильно.       — «Замечательно, спасибо», — отвечаю я.       Она сияет.       — «Я учу английский», — объясняет она. — «Скоро его освою».       Повариха презрительно фыркает с другого конца комнаты, бурча что-то себе под нос, звучащее явно нелестно. Мира резко оборачивается и выпаливает ей в ответ что-то на их языке, вызывающе вскинув подбородок. Повариха качает головой и отворачивается, а Мира вновь поворачивается ко мне с довольной ухмылкой.       — «Здесь все привыкли к своему положению и не хотят его менять», — говорит она, достаточно громко, чтобы повар услышала. — «Но я не такая, как они. Я выберусь отсюда, увижу большой-пребольшой мир». — Её акцент делает слова мелодичными, однако в них чувствуется сталь. — «Вы из Америки? Каково это - жить там?»       Я думаю о нашей тесной квартирке, стопке неоплаченных счетов на кухонном столе, о том, как мне приходится выбирать между продуктами и лекарствами для Мэйси.       — «Город, в котором я живу, намного больше, чем ваша деревня», — отвечаю я наконец. — «Тем не менее, это не значит, что он лучше».       Она наклоняет голову, обдумывая услышанное с той сосредоточенностью, которая свойственна человеку, верящему, что знание — сила.       — «Тем не менее, вы многое видели. Многое делали. А тут только… это». — Она брезгливо указывает на каменные стены вокруг нас. — «Если вы приедете в деревню», — продолжает она, и в её голосе теперь нет ни малейшего колебания, лишь уверенность, — «вы будете практиковать со мной английский». — Ее зеленые глаза сверлят мои. — «Вы поможете мне».       Что-то в её непреклонной решимости, в ее абсолютном нежелании мириться с окружающими ее ограничениями поднимает мне настроение.       — «С удовольствием».       На ее лице появляется торжествующая улыбка. Она собирает свою пустую сумку, вскользь машет рукой кухонному персоналу — демонстративно игнорируя сердитый взгляд поварихи — и выходит обратно за дверь. В окно я вижу, как она садится на свой мотоцикл, натягивает шлем и с ревом уносится обратно в лес; перья развеваются в её волосах, как боевое знамя.       Я не могу сдержать улыбки, и весь остальной персонал, за исключением повара, кажется, тоже немного повеселел после визита Миры. Одна из девушек начинает говорить мне слова на своем родном языке. Указывая на предметы. Чашка. Нож. Вилка. Нет. Да. Я пытаюсь повторить за ней слова, которые она произносит. Она хихикает, и этот звук напоминает мне об Алисии. Даже повар один раз ухмыльнулась моей никудышней дикции.       Стремительным порывом атмосфера в помещении снова меняется: открывается боковая дверь, и входят двое. Мужчина и женщина. Оба высокие. Женщина выглядит на удивление крепкой, ее руки, несмотря на худощавое телосложение, покрыты венами и мускулистые. У нее длинная серебристая коса, спадающая на спину; в руках она держит стопку простыней, которые передает одному из работников кухни. Тот тут же направляется к другой двери — возможно, в прачечную.       Я могу поклясться, что разглядела пятна крови на этих простынях.       Стараюсь не показывать своей реакции, но не могу удержаться и опять бросаю взгляд на мужчину и женщину. Женщина принимает чашку того же кофе, что налила мне повар, а мужчина качает головой. Его руки грубые и покрыты шрамами, а под курткой безошибочно угадываются очертания наплечной кобуры.       Кем бы он ни был, он один из людей Евы. Даже за то короткое время, что я здесь, я достаточно узнала, чтобы распознать эту ауру. Женщина же… я ее не понимаю. Она кажется более спокойной, более погруженной в себя.       И все-таки чем бы она ни занималась до того, как вошла сюда, это было связано с кровью.       Никто не обращается к ним. Никто их не замечает. Более того, сотрудников вдруг становится меньше, будто они пытаются исчезнуть.       Девушка, напомнившая мне Алисию, поспешно раскладывает еду на двух тарелках — хлеб, помидоры и сыр, которые она мне предложила, — и пододвигает поднос к женщине через стол. Затем она торопливо возвращается на другую сторону кухни.       Не знаю, зачем я это делаю — может, потому что я идиотка, а может, потому что все еще верю, что люди заслуживают доброты, — но я поднимаю руку в приветствии новоприбывшим.       — «Доброе утро».       Женщина переводит взгляд на меня. Ни улыбки. Ни кивка. Ноль реакции.       Повариха что-то шипит себе под нос, что звучит как предупреждение. Один из парней толкает меня в бок локтем, и я опускаю руку.       Женщина берет поднос с едой и, сопровождаемая мужчиной, исчезает за отдельной дверью, не произнеся ни слова.       — «Что это было?» — Спрашиваю, ни к кому конкретно не обращаясь.       Кухарка лишь качает головой и бубнит что-то, вероятно, советуя мне не совать нос, куда не следует.       Они что, часть бизнеса Евы, эти двое? Как-то связаны с той запретной дверью, о которой мне даже думать не положено? Они наемные убийцы? Женщина, безусловно, выглядела мощной, но глаза у нее были спокойные.       Я думаю о молодой девушке, которая приготовила им еду и в спешке удалилась, и о том, как напряглись плечи поварихи. Никто не смотрел ей в глаза. Впервые с момента приезда я по-настоящему испугалась. Не из-за того, что сделала эта странная парочка, а из-за того, как отреагировали все остальные.       Я допиваю вторую чашку кофе, лихорадочно соображая. Сладкий напиток уже не кажется таким хорошим. Ничто не кажется.       Вдруг резко и пронзительно звонит телефон, прикрепленный к кухонной стене. Все замирают. Повар вытирает руки о фартук и с явной неохотой отвечает, используя слово, которое, как я теперь поняла, означает «Да».       Голос на другом конце приглушенный, однако, я улавливаю интонацию. Отрывистая. Командирская. Женская. О, да. Это Ева, и, судя по голосу, она недовольна.       Взгляд повара метнулся ко мне, а потом в сторону. Ее лицо приобрело бесстрастное выражение. Она снова сказала «да» на своем языке и повесила трубку.       Мгновение никто не двигается. Затем повар смотрит на меня с чем-то, что можно было бы принять за жалость, и остальные сотрудники неожиданно становятся очень заняты своими делами. Парень, который позволил мне мыть и вытирать посуду, избегает моего взгляда. Девушка, которая учила меня словам, нашла срочное занятие в дальнем конце стола.       Мое сердце начинает бешено колотиться еще до того, как я слышу эхо шагов в коридоре за дверью. Медленные. Целенаправленные. Цокот дорогущих каблуков по старинному камню.       Температура на кухне, похоже, падает на десять градусов. Я очень внимательно слежу за своим кофе. Может быть, если я буду достаточно неподвижна, она не…       — «Робин».       Подпрыгиваю, кофе выплескивается через край кружки, и разворачиваюсь на табурете.       Ева стоит в дверях, одетая в темно-красное с головы до ног, ее глаза нечитаемы. Но в том, как она осматривает кухню, есть что-то такое, что наводит на мысль, что она отмечает всех, кто осмелился проявить ко мне доброту. Повар, которая казалась такой грозной несколько минут назад, теперь выглядит как ребенок, пойманный на краже печенья.       — «Заканчивай», — добавила Ева.       Мое тело реагирует раньше, чем мозг успевает за реакцией. Жар «наводняет» меня, несмотря на страх. Несмотря ни на что, мой пульс учащается не только от паники, но и от желания. Томление между бедер усиливается, и я ненавижу себя за это.       Она не это имела в виду, говорю я себе. Не… это. Но мой клитор, который невозможно «переубедить», начинает покалывать, когда янтарные глаза Евы Новак встречаются с моими. Я остолбенела. Затем медленно поднялась, чувствуя себя так, словно меня поймали где-то, куда вход воспрещен, хотя она конкретно заявила, что я могу исследовать замок.       Ева, не говоря больше ни слова, поворачивается и уходит, а я тороплюсь за ней. Тепло кухни моментально исчезает за моей спиной. Однако, даже следуя за ней, мой взгляд возвращается в боковой коридор, где исчезли женщина и мужчина.       В этом замке есть что-то, чего я не понимаю.       И теперь меня переполняет страх, а не желание, и в голове роятся вопросы.