Такой же

Тишина, опустившаяся в комнате после ухода Шэн Юэ, была густой и тягучей, как кровь. Она звенела в ушах, наполненная эхом того неловкого объятия — прикосновения, которое обожгло сильнее раскаленного металла. Лу Сянь все еще сидел в кресле, его поза, обычно собранная и прямая, была сломлена. Плечи опустились под невидимым грузом. Пальцы, лежавшие на подлокотнике, сжались в белые от напряжения кулаки. Он все еще чувствовал на своей спине призрачное давление тех рук. Детских по своей неумелости, но страшных своей откровенностью. В этом жесте не было ни расчета, ни тактики — лишь голая, первобытная потребность в близости, о которой в этих стенах все давно забыли. И этот наивный жест странным образом перекликался с другим, выжженным в памяти прикосновением — леденящим холодом металлического жетона, впившегося в ладонь много лет назад. Жетона, который он вынул из кармана умирающего человека. Слова Шэн Юэ, его тихий, надломленный вопрос «Что значит быть живым?», стали тем ломом, что сорвал ржавые замки с потайной двери в его памяти. Двери, за которой хранился самый страшный урок его жизни. Лу Сянь подошёл к окну, его пальцы с силой впились в подоконник. Перед глазами, как в проклятом кино, поплыли лица. Молодой Ван, чью улыбку он видел всего несколько часов назад, теперь — с стеклянными, ничего не видящими глазами и ртом, полным черной, вонючей жижи «Шепчущих». Старший сержант Ли, который вчера хвастался фотографией новорожденной дочери, — с перекошенным в предсмертной гримасе лицом и шеей, разорванной в клочья. Вина подступила к горлу, едкая, как серная кислота. Он был их генералом. Он, как слепой щенок, повел их в пасть к чудовищу. Снова. Лу Сянь провел рукой по лицу, пытаясь стереть маску усталости, и его пальцы наткнулись на шрам на виске — старый, почти невидимый, всегда скрытый прядью волос. В такие моменты молчаливого отчаяния, когда груз решений давил сильнее бронежилета, призраки выходили на охоту. Они шептали ему на древнем языке боли, что он уже видел этот спектакль, знал его кровавый финал, и снова занял в нем главную роль. Он медленно отошел от окна и направился в спальню. Встроенный в стену сейф открылся не по скану сетчатки — этой системе он не доверял, — а по старому, механическому коду, известному только ему. Внутри не было оружия или карт. Там лежала шкатулка из черного дерева, отполированного временем до бархатной гладкости. Его пальцы, обычно такие твердые и уверенные, предательски дрогнули, когда он открыл крышку. Внутри, на выцветшем от времени бархате, лежал стандартный армейский жетон. Не его. На стертом до бледности металле угадывались буквы: «К-12». Рядом с жетоном лежала слегка выцветшая фотография. На ней был он сам, двадцатилетний мальчишка с горящими идеализмом глазами и гладким, не обезображенным шрамами лицом. Рядом, положив ему на плечо тяжелую, добрую руку, стоял высокий, широкоплечий мужчина с сединой на висках. Майор Ли. Не отец, но больше, чем наставник. Тот, кто учил его не просто стрелять, а видеть поле боя. Жетон был холодным в его ладони. Он сомкнул пальцы, и стены настоящего поплыли, унося его в тот день, что навсегда разделил его жизнь на «до» и «после». Пять лет назад. Сектор «Дельта-7». Воздух пустоши здесь был густым и сладковато-гнилостным, как запах разлагающейся плоти, залитой дешевым сиропом. Двадцатидвухлетний, тогда ещё, младший лейтенант Лу Сянь в идеально отутюженной униформе, вел свой первый самостоятельный отряд. Вера в Военный Устав Цитадели была для него религией. — Никаких контактов, лейтенант, — доложил сержант, щурясь на мертвый экран детектора. — Тишина. Майор Ли, шедший рядом, молча сканировал руины. Его взгляд был тяжелым. — Слишком тихо, Лу. Слишком... чисто. «Пустышки» тащат сюда всякий хлам, как сороки. А здесь... словно могила. Выметено. — Все согласно протоколу, майор. Отсутствие активности — не повод для отмены миссии, — отчеканил Лу Сянь. Устав был его щитом и мечом. Майор лишь тяжело вздохнул. Он научил Лу Сяня многому, но победить юношеский фанатизм было не в его силах. Именно тогда сквозь вой ветра пробился другой звук. Слабый, прерывистый. Детский плач. Воздух в отряде застыл. Пальцы сами собой легли на спусковые крючки. Лу Сянь, так же, как и все присутствующие здесь с ним, был напряжён. Каждый нерв в его теле оголённым проводом кричал: «Это ловушка!» Это был не голос разума — разум был заполнен параграфами Устава. Это кричало что-то древнее, животное, спящее в подкорке каждого, кто хоть раз видел ужасы пустоши. По спине, под тканью мундира, бежали ледяные мурашки. Воздух, втягиваемый в лёгкие, казался густым и ядовитым, словно его выдохнула сама пустошь. В ушах стоял нарастающий звон — не внешний, а внутренний, тревожный гул инстинкта самосохранения, который пытался пробиться сквозь бетонные стены военной догмы. Его пальцы, сжимавшие оружие, сами по себе слегка подрагивали, требуя сделать хоть что-то — выстрелить в темноту, отступить, закричать. Но горле стоял ком, мешающий глотнуть, а в животе холодный тяжелый камень. Этот плач был слишком чистым, слишком одиноким в этом царстве смерти. Слишком... удобным. Как идеально подобранная наживка. И где-то в самой глубине, за шквалом долга и амбиций, крошечная, но ясная мысль пробивалась, как росток сквозь асфальт: «Ни один ребенок не выжил бы здесь в одиночку. Ни один.» — Лейтенант... — голос сержанта был сдавленным. — Детекторы молчат. Ни движения, ни тепла. Только... этот звук. Устав, высеченный кровью тысяч, пылал в сознании Лу Сяня: «Статья 14. При обнаружении признаков жизни гражданских лиц — приоритетом является их спасение.» — Лу Сянь, — голос Ли был тихим, но резал, как лезвие. Он подошёл вплотную. — Не надо. Видишь? Никаких следов. Они не охотились здесь. Это слишком подозрительно. Лу Сянь сглотнул ком в горле. Он чувствовал. Чувствовал неестественную, гробовую тишину, нарушаемую лишь этим навязчивым, идеально подобранным плачем. Но он также видел и другое — страницы Устава, презрительную усмешку Вэй Цзиня на разборе полетов, свое собственное юное лицо, жаждущее доказать свою состоятельность. — Они могли запереться, майор, — его собственный голос прозвучал чужим и слабым. — Испуганный ребенок... он мог спрятаться. Мы не можем просто уйти. — Здесь не может быть ребенок! — Ли вцепился ему в плечо, его пальцы впились в мышцы с такой силой, что Лу Сянь вздрогнул от боли. — Это приманка! Я прошел через десяток таких «спасательных операций»! В живых остался только я! Не повторяй моих ошибок! Прикажи отход! Внутри Лу Сяня бушевала гражданская война. Долг. Честь. Карьера. И хриплый, пропитанный болью голос единственного человека, который верил в него. — Мы... обязаны проверить, — он выдохнул, отводя взгляд. — Мы не можем рисковать, если там правда есть выжившие. Протокол... — К черту протокол! — Ли дёрнул его за униформу, его лицо исказила ярость отчаяния. — Здесь твои люди! Их жизни! Ты хочешь положить их на алтарь своего честолюбия?! Но решение было принято. Лу Сянь не мог оставить этот тихий зов на произвол судьбы. — Отряд, за мной! — его голос прозвучал неестественно громко, разрывая тишину. — Боевое построение! Осторожно, засада! Первое отделение — прикрытие, второе — со мной! Он видел, как взгляд Ли потух, сменившись тяжелым, почти отеческим разочарованием. Видел, как солдаты переглянулись — в их глазах читался тот же животный страх, что кусал и его. Но приказ есть приказ. Они вошли в зловещую тишину полуразрушенного здания. Их шаги гулко отдавались в мертвых залах. Плач, монотонный и навязчивый, лился из-за двери с надписью «Архив». Сердце Лу Сяня бешено колотилось, молотя в ребра. Он сжал пистолет-пулемет, обменялся взглядом с бойцами и, набрав воздуха, резко выбил дверь ногой. Внутри, на столе, заваленном истлевшими бумагами, лежал старый диктофон. Его заевшая пленка с механическим шипением воспроизводила тот самый, леденящий душу плач. Он звучал здесь вечность. И в ту же секунду тишину разорвал не рев, а оглушительный, много осколочный скрежет когтей по бетону. С потолка, из-под груды обломков, из темных провалов — отовсюду на них обрушился десяток «пустышек». Их появление не было тактикой. Это был взрыв слепой, хищной ярости. Они не ждали — они реагировали на нарушение своего логова. Диктофон был не хитрой приманкой, а случайной находкой, природной ловушкой, которую они инстинктивно охраняли. Но от этого не становилось менее страшно. Их движения были стремительными, неистовыми, лишенными мысли, но отточенными эволюцией. Они не шли — они падали на отряд, как живая лавина из когтей и зубов. Начался ад. Оглушительный грохот выстрелов смешался с душераздирающими криками людей и победными воплями тварей. Лу Сянь, ошеломленный, отстреливался, пытаясь сообразить, как переломить ситуацию. Он видел, как майор Ли, прикрывая отход двух раненых бойцов, вступил в схватку с самой крупной тварью. — Лу Сянь, уходи! — закричал Ли, его голос сорвался на хрип. Но было поздно. «Пустышка», проигнорировав пули, извернулась с змеиной пластикой, и ее коготь, длинный и острый как стилет, с глухим чавкающим звуком вошёл майору Ли в бок, ниже бронежилета. Из раны хлынула алая струя. Майор, собрав последние силы, оттолкнул тварь, и та, сраженная очередью Лу Сяня, рухнула, издавая предсмертный визг. Отход был хаотичным и кровавым. Они чудом вырвались, оставив позади растерзанные тела. Майора Ли несли на импровизированных носилках. Его дыхание было хриплым, пузырящимся, а губы были окрашены в ярко-алый цвет. В трясущемся броневике, заливаясь потом и чужой кровью, Лу Сянь прижимал к груди окровавленную руку наставника. — Лу... — прошептал Ли, его глаза, полные не боли, а горького прозрения, смотрели на юного лейтенанта. — Они... не просто звери... Видишь? Они... мыслят... Его пальцы слабо сжали руку Лу Сяня. —Запомни... твоя интуиция... важнее... любого устава... Доверяй ей... Или мы все... умрем... Это были его последние слова. Его жетон, еще теплый от тела, Лу Сянь сжал в кулаке, давясь слезами ярости, отчаяния и беспомощности, пока броневик увозил их из этого ада. Спустя три дня, отмытый от копоти и крови, но не от чувства вины, он стоял в кабинете генерала Вэй Цзиня. Воздух здесь был холодным и мертвым. — Младший лейтенант Лу, — голос Вэй Цзиня был ровным и безжалостным, как удар гильотины. — Ваш отчет — это сборник фантазий. «Тактическая ловушка»? От «Роя»? У нас нет доказательств, кроме бреда умирающего. Вы нарушили процедуру, проявили непростительную глупость и привели к гибели восьмерых бойцов и ценного офицера. Ваша карьера висит на волоске. Лу Сянь стоял по стойке «смирно», сжимая за спиной кулаки так, что ногти впивались в ладони до крови. Он пытался говорить, но его слова разбивались о каменную стену догм. — С этого дня вы будете действовать строго в рамках Устава, — отрезал Вэй Цзинь. — Никаких «интуиций». Цитадели нужны солдаты, а не провидцы. Ясно? — Так точно, генерал, — выдавил Лу Сянь. Выйдя из кабинета, он поднялся на самую высокую точку Цитадели. В его глазах не было слез — лишь холодный, стальной огонь. Он смотрел на свой жетон, а затем на жетон майора Ли. «Хорошо, — мысленно сказал он системе. — Вы хотите солдата? Вы его получите. Но моя верность будет не Уставу. Она будет ему. Его памяти. Я буду играть по вашим правилам. Но я буду видеть. И когда моя интуиция снова крикнет — я прислушаюсь к ней.» Настоящее. Апартаменты Лу Сяня. Он стоял, сжимая в ладони холодный металл жетона. Годы спустя. Он стал идеальным генералом. Он играл по правилам. И что же? История повторилась. Только теперь ловушка была не с примитивной записью, а с идеальной имитацией жизни. И он снова повел своих людей в ад. Его взгляд упал на дверь комнаты Шэн Юэ. Тихого, загадочного, чужого. Существа, которое система требовала изучить, разобрать на части, классифицировать как угрозу. Но его интуиция, купленная кровью майора Ли, кричала обратное. Шэн Юэ был не угрозой. Он был ключом. Лу Сянь аккуратно положил жетон обратно в шкатулку. Звук закрывающейся крышки был тихим, но окончательным, как приговор. Он не позволит системе совершить ту же ошибку. Он не позволит им превратить Шэн Юэ в еще одну строчку в отчёте о потерях. Он защитит его. Не как артефакт. Не как оружие. А как живое напоминание о том, что иногда, чтобы выжить, нужно нарушить самый главный протокол — протокол собственного страха. Наступило следующее утро. Лу Сянь вышел из своей комнаты ровно в 06:30. Его униформа была безупречной, взгляд — острым и собранным, поза — прямой. Ничто не выдавало внутренней бури. — Утро, — коротко кивнул он Шэн Юэ, уже сидевшему за столом. Тот поднял на него свой ясный, изучающий взгляд. Но в этом утре было что-то новое. Если раньше Шэн Юэ просто наблюдал, то теперь каждый его жест сопровождался почти слышным гулом мыслительного процесса. — Доброе утро, — ответил Шен Юэ так же коротко. Он взял свою чашку с чаем, и его пальцы замерли на керамике. «Температура — 67 градусов. Тепло, но не обжигающе. Запах — терпкий, горьковатый. Вкус... сложный. Не просто гидратация. Это вызывает... положительную сенсорную реакцию. Субъективное ощущение комфорта. Значит, это можно классифицировать как "нравится".» — Спасибо за чай, — сказал он вслух, тестируя новую социальную формулу. Лу Сянь, просматривающий сводки, коротко кивнул. Уголек понимания тлел в его сознании. Процесс пошел. По пути в командный центр Шэн Юэ сканировал все с жадной интенсивностью. Его глаза ловили улыбку торговки хлебом: «Уголки губ приподняты. Мышцы вокруг глаз сокращены. "Искренняя улыбка". Сопровождается жестом — вручением товара. Социальный ритуал обмена. Положительное подкрепление.» Он видел, как Цзян похлопал по плечу молодого бойца: «Физический контакт. Локализация — дельтовидная мышца. Сила — умеренная. Вербальный компонент: "Не заморачивайся". Значение: поддержка, снижение уровня стресса. Неформальная иерархическая коммуникация.» В командном центре он занял свое место. Когда Лин, зевнув, потянулся, Шэн Юэ спросил ровным голосом: — Лин, это действие — "потягивание". Оно вызвано физиологической потребностью в растяжении мышц или психологической необходимостью "взбодриться"? Лин замер, смущенно хмыкнув. — Э-э, да просто засиделся, наверное. И то, и другое. — Спасибо, — серьезно ответил Шэн Юэ. «Ответ не конкретный. Возможно, люди не всегда осознают мотивацию своих действий. Требуются дополнительные наблюдения.» Лу Сянь, отдавая распоряжения, краем глаза наблюдал за этой тихой, неутомимой работой. Генерал прекрасно видел, как серые глаза Шэн Юэ следят за ним, за его интонациями, за микровыражениями лица. Он не просто учился быть человеком. Он с фанатичной дотошностью изучал целую вселенную человеческих отношений. И выбрал его, Лу Сяня, своим главным учебником. И генерал понимал: его задача стала в сто раз сложнее. Теперь ему предстояло не просто защищать хрупкое существо. Ему нужно было стать для него проводником в этот сложный, противоречивый и болезненный мир. И делать это, не подав и виду, что их тихая война за человечность уже началась.