RedRoom

Тепло. Ритмичное, глубокое дыхание у самого затылка, от которого по коже пробегают мурашки. Запах. Терпкий, мужской, с едва уловимой горчинкой алкоголя. И рука… Под футболкой. Широкая, горячая ладонь покоилась прямо на её груди, пальцы расслабленно касались нежной кожи. «Какой-то слишком реальный сон…» — мелькнула ленивая мысль. Но тепло было настоящим. И чужое дыхание за спиной — тоже. Осознание медленно, но неотвратимо, просачивалось в сонный мозг. Кровать. Его кровать. Он — за спиной, прижимает её к себе во сне, его тело идеально повторяет её изгибы. Его рука… Паника ударила внезапно, как разряд тока, холодной волной смывая остатки сна. Тело инстинктивно напряглось, замирая, пока собственное сердце бешено колотилось о его ладонь. Память была мутной, фрагментарной, но последнее осознанное воспоминание отчаянно не совпадало с этой картиной. Диван. Она же твёрдо решила вчера — только диван. Мысли неохотно потекли вспять, подбрасывая обрывки ночных событий… Вот она стоит в его полутёмной, пахнущей мужским гелем для душа ванной. Отражение в запотевшем зеркале — растрёпанная девчонка со смазанной за долгий вечер помадой, в огромной тёмной футболке, едва прикрывающей бёдра. Порванное платье, смятым алым комком валяется на краю ванны. В голове всё ещё гудит отголосок выпитого джина и калейдоскоп пережитых эмоций. «Одеяло, и на диван. А утром… утром наконец-то расставить все точки над «і», — твёрдо решает она, с незнакомой решимостью. Тихо выходит из ванной, прямиком к приоткрытой двери его спальни. Осторожно заглядывает внутрь. Алекс на кровати — спит поверх покрывала, отвернувшись к стене. Дыхание ровное, глубокое. Плечи расслаблены. В тусклом свете ночника, пробивающемся из коридора, он выглядит совсем другим — спокойным. Ни следа от того колючего, язвительного или пьяно-дерзкого Алекса, которого она насмотрелась за последние сутки. Нужно только спросить про одеяло. Она подходит ближе, нерешительно замирает у края кровати. Протягивает руку, легонько касается его плеча. — Алекс?.. где можно взять одеяло, я на диван… Он что-то невнятно бормочет во сне, переворачивается на спину… и его рука неожиданно, хватает её за запястье. Рывок — не сильный, но такой внезапный и неотвратимый, что она теряет равновесие, покачнувшись, и оказывается на кровати, упираясь коленями в мягкий матрас. — Алекс! — шепчет она снова, пытаясь осторожно высвободить руку. Его хватка на удивление крепкая, хоть и не грубая. Он что-то снова бормочет, слова тонут в сонном дыхании, но одно она разбирает чётко, как приговор: — Останься… И только крепче прижимает её руку к своей груди, всё так же не открывая глаз, явно не осознавая своих действий до конца, подчиняясь лишь какому-то глубинному инстинкту. Сердце не просто рвётся — оно взрывается. Она стоит так, наверное, целую минуту — в нелепой позе, одной ногой на полу, другой на кровати, его рука держит её запястье. Чувствует обжигающее тепло его тела совсем рядом. Вырваться, не разбудив его окончательно, кажется невозможным. А будить — не хочется. Ещё одна сцена? Ещё один неловкий, пьяный разговор? Нет, все разборки подождут до утра. Усталость, накопленная за предыдущий безумный день, за недели болезни, за месяцы этой странной, изматывающей войны-притяжения, наваливается свинцовым, парализующим грузом. «Только на минуту, — решает она, сдаваясь. — Просто полежу рядом, на самом краешке, поверх покрывала, пока он не уснет крепче и не ослабит хватку». Она осторожно, стараясь не издать ни звука, не потревожить его сон, опускается рядом. Уверяет себя, что это всего лишь временная, вынужденная мера. Просто переждать. Просто закрыть глаза на одну короткую секунду… Тяжёлая ладонь Алекса лежала на её коже уверенно и естественно, словно здесь её законное место. Казалось он нашёл её во сне, как потерянный талисман, инстинктивно притянул к себе самое мягкое, самое живое, и так и остался. Ана чувствовала не только его руку. Его всего. Грудь, широкую и теплую, прижатую к её лопаткам, повторяющую каждый её вдох. Ноги, сильные и длинные, переплетенные с её собственными где-то в путанице покрывала. И последнее. Самое очевидное. То, как сквозь тонкую ткань его футболки, надетой на неё, между ягодиц ощущается его твёрдая, настойчивая эрекция. В голове — оглушающий белый шум паники, но в теле… Предательский, запретный, тягучий ток, разливающийся от каждого его ровного выдоха ей в шею. От давления за спиной, от которого кожа покрывалась мелкими, колючими мурашками. И пока мозг отчаянно уговаривал отстраниться, отпустить чужое тепло и бежать — возбуждённые нервные окончания заставляли кожу гореть адским пламенем. В безмолвной схватке между паникой и желанием, между разумом и телом, победило тело. Ана подалась бёдрами назад, прижимаясь к нему чуть ближе. Лёгкое, но такое откровенное движение. Просто чтобы убедиться, что это не остатки сна. Что он настоящий. Что он всё ещё здесь. Он судорожно втянул воздух, вздрагивая, как от внезапного толчка. И в ту же секунду пальцы, лежащие на её груди, непроизвольно сжались. Властно. Ана замерла окончательно, боясь даже моргнуть. В лёгких совсем не осталось воздуха, но она продолжила совершать глупость. Восхитительную в своей безрассудности. Она двинулась снова. Проверяя. Нет. Провоцируя. Ягодицы коснулись его члена ещё сильнее. Алекс не спал. Она слышала, как замерло его дыхание на долю секунды, а потом возобновилось — уже другим, осознанным ритмом. Как напряглось его тело за её спиной. Она почти физически ощутила, как до него доходит вся реальность ситуации. Секунда за секундой. Но он не отдёрнул руку. Не вскочил с извинениями или руганью. Не отстранился. Он… остался. Ана зажмурилась, прячась от самой себя в темноте век. Словно это могло скрыть всё остальное — тёплую дрожь внизу живота, внезапное натяжение между ног, паническую мысль о том, что она не должна, что это неправильно, что нужно немедленно вскочить, одеться и уйти… И ещё одну мысль, тихую, настойчивую, почти не слышную за грохотом сердца, сводящую с ума своей опасной, запретной сладостью: «Пожалуйста… только не останавливайся». Его голос, сонный, севший за ночь, коснулся её шеи обжигающим шёпотом. — Ты не ушла… Ана не смогла заставить себя ответить. Не смогла подобрать слов. Вздохнуть. Он коснулся губами её шеи, у самой кромки волос. Прикосновение лёгкое, но оно послало разряды тока по всему телу. И снова шёпот, тихий, немного растерянный, но настойчиво требовавший ответа: — Я что-то сделал?.. Не так? Она лишь мотнула головой. Коротко. Резко. «Нет». Хотя всё было «не так» с самого первого дня их знакомства. — Так и лежи, — снова попросил он, и теперь в его голосе больше уверенности, но всё так же тихо, почти интимно. — Просто… лежи так. Хорошо? Он провёл носом по её шее, вдыхая запах кожи, и её тело сразу отозвалось — обмякло, словно что-то внутри сдалось. Затем его язык коснулся участка за ухом. Ана вздрогнула — не от неожиданности. От жажды. От голого, беззащитного желания. И снова шепот — нежный, обволакивающий: — Не пугайся… Я… я сам немного боюсь.

***

Её кожа, солоноватая на вкус там, где он успел коснуться губами плеча источала тонкий, дурманящий аромат ночного сна. Она пахла как слабость. Как три месяца желания, сжатого в одну бесконечную пытку и наваждение. Её ягодицы скользнули по члену — движение будто случайное, но он почувствовал каждый миллиметр этого ускользающего, дразнящего контакта. Нежный, почти призрачный, он отозвался судорогой во всех мышцах. Это не могло быть случайно. Его тело было натянуто до критического предела, каждый нерв отзывался странной, мучительной болью. Глухой, тянущей, невыносимо сладкой. Алекс замер. Внутри — первобытный хаос: одна его часть, дикая, почти звериная, хотела схватить, грубо вдавить манящее тело в матрас, сжать до синяков — как в приступе слепой ярости, как в отчаянной, исступленной молитве. Другая, едва живая от страха и недоверия, шептала, что это ошибка. Что она сделает следующий шаг назад, выскользнет из его рук, как вода, и исчезнет навсегда, оставив после себя только фантомный аромат ванили на подушках и зияющую пустоту внутри… Не отстранилась. Даже не вздрогнула. И в этой покорной неподвижности, в этом внезапном доверии — было всё. Вся их проклятая, запутанная, невозможная история. Накопленная злость на её отстраненность, жгучая обида на её молчание, животный голод по её теплу, давящая вина за собственные срывы, и та запретная, потаённая нежность, которую он так тщательно прятал от самого себя. Он коснулся её соска — осторожно, чувствуя, как под подушечкой пальца бархатистая кожа мгновенно откликнулась, твердея, вытягиваясь ему навстречу. Ана сдавленно втянула воздух, звук застрял в горле, а он, кажется, впервые за эту ночь, стиснул зубы до боли, из последних сил собирая в кулак остатки самоконтроля. Чтобы не сорваться, не взять всё разом, жадно и нетерпеливо. Ладонь накрыла её грудь смелее. Погладила тёплое, налитое полушарие, ощущая податливую тяжесть и упругую дрожь, массируя, исследуя каждый изгиб, каждую впадинку так, будто хотел вложить в это прикосновение всё, что не решился сказать ей до сих пор. Пальцы неторопливо обвели контур ареолы. Нажим лёгкий, издевательски нежный, но она вздрогнула так, будто он коснулся оголённого нерва. Она внезапно положила свою руку поверх его. Алекс застыл, чувствуя, как по позвоночнику прокатилась ледяная волна страха: сейчас прозвучит долгожданное, убийственное «нет». Но вместо этого её пальцы крепко сомкнулись, и она с силой прижала его ладонь к своей груди — направляя, приказывая продолжить. Словно её тело говорило за неё: «Вот так нужно. Не останавливайся. Не жалей меня». Последняя плотина его выдержки с оглушительным, болезненным треском рухнула. Страх отступил, погребённый под цунами животного желания и невероятного, пьянящего облегчения. Она не уходит. Она отвечает. Она хочет. Ана прижалась к нему плотнее. Бёдра качнулись назад, плавно описывая восьмёрки по его паху, стирая остатки границ между невыносимым трением и сводящей с ума потребностью быть внутри неё. Её тело вжималось в его член — без слов, без стонов — только дикое, бесстыдное движение. Жест — одновременно и разрешение, и приказ, и полное, безоговорочное доверие. Он вслепую нашёл губами её шею, где кожа пахла особенно маняще — сладкая и дурманящая. Сорвался — впился в неё зубами, жёстче, чем следовало, и из её груди вырвался короткий звук — низкий, гортанный — от этого стона его член мгновенно налился ещё сильнее, напрягаясь до предела. Он снова прикусил её кожу, чуть ниже, на нежном изгибе плеча, где пульсирующая жилка под его ртом билась особенно часто. Облизал горячий след от укуса, языком повторяя контур оставленного отпечатка зубов, а пальцы, тем временем, скользнули ниже, замерев в миллиметре от кружевного края её белья: «Разорви. Возьми. Сейчас». … ткань под его пальцами была влажной, горячей, не способной скрыть, как сильно она его хотела. Он нащупал центр, плотно прижал ладонь — и в ту же секунду почувствовал, как она медленно раздвинула бёдра, впуская его. Она развернулась к нему, подалась ближе, прижимаясь грудью к его боку, скользнув ногой по его бедру. Двигалась так, будто знала каждую его слабость. Её губы накрыли его рот, язык скользнул внутрь — исследуя, присваивая. Ана чуть отстранилась, только чтобы с силой прикусить его нижнюю губу и потянуть на себя. Её пальцы, до этого сжимающие его плечо, скользнули вниз, нырнули под свободную резинку спортивных штанов, требовательно спускаясь ниже. Тыльная сторона её ладони коснулась члена — горячего, налитого, болезненно отзывающегося на малейшее прикосновение. Он резко отстранился, с шипением втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Дышать стало невозможно. Алекс откинул голову на подушку, согнул правую руку в локте и прикрыл глаза, полностью отсекая себя от внешнего мира. Позволяя ей продолжать ласку (или пытку), полностью давая доступ к своей уязвимости. Её пальцы уверенно, без тени сомнений, обхватили его, и он ощутил, как член мгновенно отозвался, дёрнулся в её ладони. Она начала двигаться — плавно, вверх и вниз, и он окончательно потерялся. Большим пальцем скользнула по чувствительной головке, размазывая выступившую на головке смазку, очерчивая круговые движения, от которых его дыхание стало рваным, сбивчивым. Остальные пальцы мягко сжимали основание, то усиливая нажим, то ослабляя хватку. — Блядь… — вырвалось у него. Ана только улыбнулась уголком губ, замирая на секунду — а потом сжала сильнее, наслаждаясь его реакцией. Алекс резко перехватил её запястье, остановил. Поднял на неё взгляд — разгорячённый, с каким-то яростным недоверием, словно не верил в то, что это происходит. — Стой, — выдохнул он, срывающимся голосом. — Или всё слишком быстро… закончится. Она молчала пару секунд, глядя прямо в него, будто вслушивалась не в слова, а в дыхание. Потом тихо, почти хрипло: — Я не хочу останавливаться. Алекс не ответил. Потянулся, обхватив её затылок рукой. Поцеловал — его язык ворвался в её рот, бесстыдно скользнул по её языку, вызывая на поединок. Услышал её стон — тихий, глухой, сорванный прямо в его губы, и ответил с голодом, с болью, и той жаждой, которую слишком долго отрицал. Он оторвался от её губ, тяжело дыша. Но не отстранился. Вместо этого его рот начал неспешное путешествие вниз. Он водил языком по её подбородку, по напряженной линии челюсти. Ана чуть повернула голову, открывая ему шею, и он тут же прижался к ней ртом, чувствуя, как под губами отчаянно, как пойманная птица, бьется её пульс. Алекс спустился ниже, к ложбинке между ключицами. Облизал её, пробуя на вкус разгоряченную кожу, собирая на кончик языка крошечные, соленые капли. Его рука скользнула с её талии на живот, ладонь легла на мягкую кожу под ребрами, чувствуя, как прерывисто и часто она дышит. Её тело под его прикосновениями плавилось, становилось податливым, отзывчивым. Он стянул с неё футболку — рывком, через голову, как будто не мог больше терпеть ни миллиметра ткани между ними. Когда его губы наконец нашли её грудь, она уже не просто позволяла. Она требовала. Пальцы вцепились в его волосы, направляя, прижимая к себе ещё сильнее. Губы накрыли её грудь — язык прошёлся влажной дорожкой вокруг соска, вынуждая её тело вздрагивать и выгибаться навстречу. Он втянул чувствительную кожу в рот, чуть прикусил, тут же успокаивая языком, затем снова сжал губами набухший, твердый сосок, изводя ровно до той грани, когда она уже начинала задыхаться. Вторую грудь накрыл ладонью, пальцы требовательно сжали, покатали напряжённый сосок, ущипнули. Ана прижала его голову к себе, пальцы впились ему в затылок, в волосы, царапнули кожу плеч — цеплялась, удерживала, не отпускала. Он навис над ней, опираясь на локти, их взгляды снова встретились — её, затуманенный дымкой желания, его — полный темной решимости. Он видел ее всю: растрепанные волосы, припухшие от его поцелуев губы, влажный блеск в глазах. Но этого было мало. Ему было отчаянно, до спазма в горле, мало. Алексу нужно было узнать её всю. Не только стоны, не только кожа. Ему нужен был её вкус. Не отрываясь от её глаз, он медленно выпрямился, вставая на колени. Подцепил пальцами кружевную ткань её белья и потянул вниз, обнажая её полностью. Её бедра дернулись, инстинктивный порыв смущения или внезапного страха накрыл Ану с новой силой. Он почувствовал эту секундную панику. Но не дал ей отступить — накрыл её живот ладонью, мягко, но настойчиво прижимая к матрасу, удерживая на месте. — Не убегай, — прошептал он, и в его голосе сквозила отчаянная мольба. Его губы благоговейно коснулись нежной кожи на внутренней стороне её бедра. Он целовал её медленно, растягивая ожидание, едва касаясь кончиком языка особенно чувствительных мест, заставляя её тело вздрагивать и напрягаться от невыносимого предвкушения. Поднялся выше, чувствуя густой, сводящий с ума запах её возбуждения, ощутил вкус — солоноватый, с едва уловимой, пряной сладостью. Вкус, который идеально совпадал с её запахом, с её кожей, с ней самой. Его язык нашёл клитор — твёрдый, напряжённый узелок нервов — и Ана вскрикнула, коротко, сдавленно, вцепившись пальцами в его волосы. Он воспринял это как сигнал. Накрыл её ртом полностью, втягивая в себя, чувствуя, как она пульсирует, как становится все горячее и влажнее. Её дыхание превратилось в рваные, судорожные вздохи, а бёдра начали толкаться ему навстречу в слепом, отчаянном поиске разрядки. Он не давал ей передышки, но пока его язык и губы работали быстро, безжалостно, доводя её до самого края, его другая рука начала своё собственное, отдельное путешествие. Пальцы скользнули вниз по её животу, к самому центру жара. Надавил одним пальцем на её влажный, податливый вход, и она, выгнувшись дугой, сама приняла его в себя. Горячо. Тесно. Он глухо, почти на стоне, выдохнул ей в кожу, почувствовав, как её внутренние мышцы инстинктивно сжались, и тут же добавил второй, заполняя её ещё больше. Его язык — быстрый, дразнящий, безжалостный — снаружи. А его пальцы — медленные, глубокие, настойчивые — внутри. Он двигал ими, сгибая фаланги, снова и снова находя ту самую точку, от которой её тело начинало мелко, судорожно дрожать. Он чувствовал, как она извивается под ним, как её мышцы сжимаются в ответ на каждое его движение. Он знал — она сдается. Она почти у цели. Ана не стонала — захлёбывалась этими ощущениями. Словно каждый звук застревал у неё в горле и вырывался наружу лишь сдавленным, прерывистым шипением. Она извивалась под ним, под его поцелуями, под его пальцами — и в какой-то момент резко оттолкнула его голову от себя. Но тут же снова притянула обратно. «Останься. Не останавливайся». И он остался, чтобы увидеть, как она срывается. Каждой клеткой. Животом, грудью, горлом, кончиками пальцев. Один, два, три коротких, резких, конвульсивных толчка навстречу его пальцам. Оргазм прошёл через неё как ослепительный взрыв — и она сжала его пальцы внутри себя. Он погладил разгоряченную кожу — успокаивающе, как будто благодарил за это откровение. Поднялся выше, опираясь на локти, и навис над ней, глядя на растрёпанное, с приоткрытыми губами, абсолютно беззащитное лицо девушки. Его губы накрыли её щёку — влажную от испарины и, возможно, слёз, горячую, как в лихорадке. Алекс поцеловал её туда, в эту соленую влагу, потом в висок, в лоб, зарываясь носом в её волосы, пахнущие терпкой ванилью. Ана открыла глаза. Медленно, словно возвращаясь издалека. Веки были тяжёлыми, ресницы влажными. И сразу — встретила его взгляд. — Привет, — прошептал он, глядя на неё с такой обнаженной нежностью, которую сам в себе никогда не признавал. Она лишь кивнула, слабо улыбнувшись, коснулась его щеки. Её ладонь скользнула к его губам, и он перехватил её, медленно дотронулся костяшек губами. Поцеловал их — одну за другой. Потом — каждый палец. Осторожно. Почтительно. Как будто изучал её заново, не спеша, запоминая вкус и тепло кожи. Указательный задержал дольше: провёл по нему языком, прижал к губам, глядя ей в глаза, и мягко прикусил подушечку. Прижался своим лбом к её лбу. Их дыхание смешалось, становясь одним на двоих. Её кожа — разгоряченная, влажная после только что пережитого оргазма, её тело — расслабленное, открытое, невероятно принимающее. Алекс тихо застонал, чувствуя, как невыносимо оставаться снаружи, когда всё его тело рвалось внутрь. Она ответила молчаливым приглашением — подалась бедрами навстречу, и потянула резинку его штанов вниз, помогая ему освободиться от последней преграды. Он провел членом вдоль её влажного входа, намеренно задержавшись. Хотел запомнить. Запомнить все. То, как она дышит — рвано, почти с всхлипами. Как её тело выгибается под ним, предлагая себя. Как её мышцы сжимаются в предвкушении. Затем вошёл — на пробу, на самую малость, на долю секунды замерев, позволяя ей привыкнуть, почувствовать его размер, его тяжесть. Он сам, с глухим стоном, ощутил, как невыносимо туго её тело принимает его в себя, и едва сдержался, чтобы не сорваться сразу же в безумный, рваный ритм, от которого уже гулко стучало в висках. Но её тело не хотело ждать. Не просило нежности. Ана толкнулась бёдрами ему навстречу, крепче обвивая его ногами, затягивая внутрь с отчаянной, почти животной жадностью. Первый осторожный толчок. Второй — глубже. Третий — увереннее. Он нашёл нужный ритм. Ускорился. Движения стали резче. Их бёдра сталкивались с влажным, глухим звуком, вторя протестующему скрипу кровати, который отдавался по всей комнате. Кожа к коже. Мокро. Плотно. Горячо. Он вышел из неё почти до конца и застыл, заставляя её сдавленно простонать от чувства потери. Её ногти сильнее впились в его спину, а бёдра требовательно толкнулись вверх, давая Алексу самый ясный ответ из всех возможных. — Пожалуйста, — прошептала. — Не останав… — Чёрт… — выдохнул он, прижавшись лбом к её виску. — Я бы трахал тебя вечность. Если бы ты позволила… Он вошёл в неё — до упора, на всю глубину, с силой, на которую она сама дала ему разрешение. Ана вскрикнула, впиваясь пальцами в его плечи, пытаясь втянуть его в себя целиком, без остатка. Она выгибалась под ним, задыхалась от каждого его удара, ловила ртом воздух и снова отчаянно тянулась к его губам — жадно, исступленно, как будто ей было мало его дыхания, его самого. Его движения становились рваными, дикими. Алекс больше не думал. Он чувствовал. Погружался в неё глубже, жёстче, сбиваясь с дыхания, теряя остатки разума, но не останавливался. Одним сильным, уверенным движением он приподнял её бедра, подхватил её правую ногу под коленом, закинул себе на плечо, меняя угол проникновения, входя в неё ещё глубже. Каждый толчок был направлен в новую, самую чувствительную точку, от которой её тело вздрагивало и сжималось в волнах неконтролируемого удовольствия. Она стонала ему в рот, в шею, в ухо — тихие, сдавленные, бессвязные звуки, которые сводили его с ума. Её ногти оставляли на его спине длинные, горячие полосы. Он ощущал, как она снова начинает пульсировать внутри, готовясь к взрыву. Она кончала — резко, отчаянно, выгибаясь под ним всем телом, крича ему в губы, цепляясь за него, как за спасательный круг, вся дрожа, сотрясаясь в новом оргазме. Он был близок, ещё один такой её всхлип — и он потеряет последний контроль. Но в голове всё ещё билась одна-единственная, обжигающая, как клеймо, мысль: нельзя. — Чёрт… — прохрипел, вжимаясь в неё до предела, до боли в мышцах. — Ана… Я… Алекс стиснул зубы, замер на мгновение, ещё один толчок — последний, непроизвольный. И в этот момент, через невероятное усилие воли, через судорожный, рваный выдох, он выскользнул из неё. Это было адом. Но он должен был. Он не мог иначе. Он дрожал, опираясь на ладони. Глубоко дышал, не в силах выровнять дыхание. Его член всё ещё пульсировал, покрытый её теплом, её влагой. Она лежала под ним, вся в мелкой дрожи, в ещё не спавших волнах оргазма. Глаза закрыты. Грудь вздымается. Губы приоткрыты. Он отстранился, хотел лечь — просто рядом, просто дышать с ней. Но она потянулась. Без слов. Её ладонь скользнула между ними. Сначала — по его животу. Потом ниже. Коснулась — обхватила его член. Горячий. Твёрдый. Он вздрогнул. — Ана… — прошептал он, но она не остановилась. — Тсс… — шепнула в ответ. Её рука двигалась точно. Медленно. Потом быстрее. Она знала, как. Сжимала крепче, когда он выдыхал, ослабляла, когда он терял ритм. Алекс упёрся лбом в её плечо. Не мог смотреть. Сгорал. — Ты же хотел, да? — прошептала она ему в ухо. — Чтобы я осталась? Он шептал в ответ, что сходит с ума. Еле дыша. И в следующую секунду она сжала сильнее — раз, другой, подталкивая к краю. Толчок. Один. Второй. Он застонал, громко, срываясь. Его бёдра напряглись. Он кончил ей на руку. На живот. На простыню. Всё сразу — ярко, мощно, с долгим выдохом и дрожью в руках. Ана не убрала руку. Только медленно провела пальцами по его коже. И обняла. Алекс уткнулся в её шею, не зная, что сказать. Он никогда в жизни не чувствовал себя настолько голым. И настолько принятым.

***

Ана не спешила открывать глаза, боясь спугнуть едкое, почти забытое ощущение абсолютной защищённости и какой-то тихой, светлой нежности, которая разливалась по всему телу. Его ровное дыхание касалось её волос, рука, ещё недавно лежавшая на её груди, теперь покоилась на талии, всё так же удерживая её рядом. Тело было расслабленным, напитанным его теплом, и ей отчаянно захотелось остановить этот момент, запереть его в себе навсегда. Впервые за долгие, мучительно долгие месяцы Ана чувствовала себя не просто спокойной, а… почти счастливой. Так, словно после долгих блужданий в темноте она наконец-то нашла своё место, свой тихий, безопасный причал. Неохотно, но с мягкой, ещё сонной улыбкой, она осторожно, стараясь не издать ни звука, высвободилась из его объятий и поднялась с кровати. Босые ступни коснулись прохладного пола. В его ванной, такой же минималистичной и по-мужски строгой, как и всё в этой квартире, она посмотрела на своё отражение. Лицо было непривычно мягким, без следа обычной напряжённости или сарказма. Глаза сияли тихой, умиротворенной радостью, а губы сами собой складывались в улыбку. Она даже тихонько рассмеялась, глядя на эту незнакомую, беззаботную версию себя, едва осознавая, что всё, что произошло этим утром, было на самом деле. Освежившись и наскоро приведя волосы в порядок, она на цыпочках вернулась в спальню. Алекс всё ещё спал, теперь перевернувшись на спину, одна рука была закинута за голову, другая лежала вдоль тела. Он выглядел таким спокойным, таким уязвимым в этом утреннем свете, что сердце снова сладко заныло. Она задержалась в дверях, позволяя себе рассматривать его открыто, без страха, что он поймает её взгляд. Его обнажённое тело лежало в постели так естественно, будто он всегда должен был быть рядом с ней вот так — тёплым, расслабленным, живым. Татуировки на груди и руках — чёрные, чёткие, местами выцветшие — казались ещё контрастнее на его коже в этом мягком, рассеянном свете. «It can’t rain all the time» — фраза на его груди, которую она теперь знала на ощупь, — цепляла взгляд. Цифры на костяшках, секрет которых она так и не разгадала, ворон на плече, мандала на ладони — как части одного зашифрованного письма, которое он, сам того не зная, открыл только для неё. Она провела взглядом по линии живота, по лёгкому рельефу мышц, к тому месту, где её пальцы уже были, где он дрожал под её рукой. Взгляд скользнул выше, к его груди. И она замерла. Металл пирсинга в сосках чуть поблёскивал, едва заметно. Горло сдавило. Ана почувствовала, как всё внутри сместилось. Слишком резко. Слишком обнажённо. Он выполнил задание. Для Вишенки. Для неё. Когда первое воодушевление рассеялось, уступая место более трезвой оценке, её взгляд скользнул по спальне — уже внимательнее, цепляясь за детали. Аккуратный рабочий стол. Монитор с большой диагональю. И рядом с ним — то, от чего у Аны похолодело внутри. Студийный микрофон на пантографе. Веб-камера на штативе, направленная на кресло с высокой спинкой. Кольцевая лампа. Вечером, в полумраке и её собственном эмоциональном тумане, это могло бы сойти за обычное рабочее место дизайнера. Но сейчас, при ясном утреннем свете, когда мозг уже начал включаться, эти детали сложились в одну, совершенно однозначную картину. Не просто рабочая зона, а та самая, которую она десятки раз видела на его стримах в RedRoom. Угол обзора, освещение, даже некоторые детали на полках за креслом — всё совпадало. Улыбка сползла с её лица, словно её стёрли грубой рукой. Холод, зарождавший где-то в солнечном сплетении, медленно пополз вверх, замораживая кровь в жилах. В голове, одна за другой, начали всплывать ночной переписки с Вишенкой. Дерзкие. Откровенные. На грани. Просьбы и обещания, которые он давал ей, не подозревая, кому на самом деле адресованы эти горячие, полные желания слова. Фантазии, которые Алекс так красочно описывал. Его признания в том, как она его заводит, как он теряет контроль. Ана вспомнила каждое слово, каждое откровение о том, что он хотел бы сделать с Вишенкой, если бы она была рядом. И сердце болезненно, до тошноты, сжалось. Идиллия, счастье, тепло и нежность, которые ещё пять минут назад казались такими реальными, такими осязаемыми, рухнули в одно мгновение, разбившись на миллион острых осколков. Ана ощутила волну горечи и отвращения — к нему, к этой ситуации, и больше всего — к самой себе. Внезапно она почувствовала себя невероятно глупой, использованной. Заменяемой. Той, которая просто оказалась под рукой в нужный момент, чтобы он мог реализовать с ней то, о чем мечтал со своим анонимным идеалом из сети. Слёзы подступили к глазам неожиданно и резко. Она зажмурилась, пытаясь их сдержать, но они всё равно прорвались, горячими дорожками обжигая щёки. Не осознавая до конца своих действий, она резко развернулась, метнулась к своему белью, брошенному на пол, и начала быстро, судорожно одеваться. Взглянуть на всё ещё спящего Алекса она не решалась — боялась, что её хрупкая решимость сбежать испарится. Тихо, почти не дыша, она выскользнула из спальни, в поисках остальных вещей. Ткань колготок запуталась, она нервно дёрнула их, и затолкала в карман пальто. Платье с порванной лямкой — казалось теперь абсолютно чужим, враждебным. Ана попыталась накинуть его на себя, но ткань скользнула, лямка съехала с плеча, не удержавшись на обнажённой коже. Оно больше не держалось. Оно не хотело держаться. Как будто даже одежда подсказывала: ты больше не та, кем была вчера. Романова выругалась под нос, беззвучно, стиснув зубы, и надела поверх его футболку, быстро, неаккуратно, как спасательный круг. Она всё ещё пахла им. Ею. Их утром. И от этого запаха хотелось выть. Только оказавшись на холодной лестничной клетке, а потом на заснеженной улице, вызвав такси и рухнув на заднее сиденье, Ана позволила слезам прорваться наружу уже неконтролируемым потоком. Бежать из его квартиры было легко. Но как сбежать от самой себя, от этого унизительного понимания, от боли и разочарования — она не знала.

***

Глотая горькие, обжигающие слёзы, она дрожащими пальцами достала телефон. Мысль о том, чтобы возвращаться домой, в тихую, пустую квартиру вызвала новый приступ отчаяния. Липкий, парализующий страх остаться наедине с самой собой, прокручивая на бесконечном, мучительном повторе каждый поцелуй/прикосновение, с каждой секундой, неотвратимо, приближал её к панической атаке. Нет. Не сейчас. Не туда. Пальцы дрожали, набирая номер единственного человека, который мог помочь ей, выслушать и уберечь от неизбежного саморазрушения. Лиза. Нужна Лиза. Гудок. Гудок. Гудок. Подруга не брала трубку. — Пожалуйста… — прохрипела Ана таксисту, голос дрожал от рыданий. — Вот сюда. Она назвала адрес Лизы. Таксист, немолодой мужчина, молча кивнул, меняя маршрут в навигаторе. Оставшуюся часть пути Ана провела в попытках успокоиться и заставить себя дышать размеренно. Вслух, полушёпотом, она называла предметы, мелькающие за окном, цепляясь за реальность, как утопающий за соломинку. Окно. Стекло. Снег. Дерево. Фонарь. Светофор. Красный. Жёлтый. Зелёный. Машина. Пыль. Боль. Тоска. Нужда… Слёзы всё равно текли, горячие и невыносимые, обжигая раскрасневшиеся щёки. Она вытирала их тыльной стороной ладони, рукавом пальто, пытаясь стереть следы боли и унижения, затем ухватилась за подол футболки, запоздало осознав, что она, по сути, украла её. Ана разрыдалась с новой, сокрушительной силой, заливая слезами этот неожиданный трофей. Расплатившись и выбравшись из машины, Романова несколько секунд просто стояла, глядя на тёмные окна квартиры Лизы на третьем этаже. Дверь подъезда открылась, и почти сразу же, когда она поднялась на нужный этаж, распахнулась и дверь квартиры подруги. На пороге стоял Глеб. Сонный, растрёпанный. И совершенно очевидно — только что из постели. Он был обмотан в простыню, перехваченную на бедре, обнажая широкое плечо и часть груди с тёмной порослью. Увидев Ану — заплаканную, в странной комбинации вечернего платья и мужской футболки — он на мгновение опешил. — Я… я, наверное, зря… не вовремя… — пролепетала она, отступая назад, готовая провалиться сквозь землю от стыда. — Эй, стой, — его голос, хоть и сонный, прозвучал неожиданно мягко и обеспокоенно. — Что случилось? Из глубины квартиры показалась Лиза. В короткой шёлковой пижаме, взъерошенная, с чёрными кудрями, торчащими во все стороны, с той самой ленивой, послеоргазменной улыбкой, которая не требует объяснений. Увидев Ану в таком состоянии, она ахнула: — Кто-то умер? Что случилось? — Ничего… всё нормально… я просто… я пойду, — снова пробормотала Романова, чувствуя, как новые слёзы скапливаются в уголках глаз. Ей хотелось исчезнуть, провалиться, забыться, сбежать, сменить фамилию, что угодно, лишь бы избавиться от той невыносимой боли в груди. Глеб решительно шагнул вперёд, преграждая ей путь. — Так, никаких «пойду», — сказал он уже более твёрдо, но всё так же заботливо. — Ты вся дрожишь. Лиза, нам нужен чай! Или что покрепче? — он вопросительно посмотрел на Очарову. — Чай, — кивнула Лиза, уже направляясь на кухню. — Крепкий и сладкий. Глеб осторожно взял Ану под локоть и молча провёл на кухню, усадив на стул. Она не сопротивлялась — сил на это уже не было. Пространство встретило теплом: маленькая, уютная кухня пахла кофе, пряной мятой и мандаринами — Лиза всегда говорила, что мандарины спасают от тоски лучше любых антидепрессантов. У плиты она двигалась быстро, собранно, без суеты — напоминая медсестру в приёмном покое. Чайник закипел, и в ту же секунду в чашке зашуршал ромашковый сбор, несколько листков свежей мяты и тонкий срез лимона, с которым потом, наверняка, будут спорить её вкусовые рецепторы, но не сердце. На плечи легла тёплая ладонь. Подруга села рядом, обняла и стала медленно, равномерно гладить по спине. Без слов. Без вопросов. Давая ей возможность просто выдохнуть — если не боль, то хотя бы рыдания. Тело сотрясалось беззвучно, как в лихорадке. Ана вцепилась в край стола, пальцы побелели от напряжения. — На, — раздалось тихо. Её рука оказалась в ладони Лизы, а в ней — долька мандарина. Тёплая, сладкая, липкая. Но дрожь в замёрзших пальцах не позволила её удержать — кусочек упал, покатился по столу. Подруга не среагировала — просто вложила новую, не убирая руки с её спины. Глеб тем временем уже исчез в комнате, и через пару минут вернулся полностью одетый. Быстро налил себе воды, выпил залпом. Подошёл к Лизе, поцеловал в макушку. — Мне нужно бежать, — сказал тихо. — Позвоню позже. Он уже почти вышел, но на пороге обернулся. Взгляд скользнул на Ану, по её спине, на футболку с растянутым воротом, которая висела на ней чуть свободно. Его лицо осталось непроницаемым, но в глазах что-то мелькнуло — будто догадка, или сожаление. Белые буквы на тёмной ткани — знакомый шрифт. TRETYAKOV_07. Глеб тихо прикрыл за собой дверь.

***

Ана больше не плакала. Слёзы иссякли, будто тело окончательно выжало из себя всё, что могло. Осталась только пустота — сухая, но всё равно жгучая. Смотрела куда-то перед собой, не вникая в детали. Стена? Штора? Воздух? Всё было размытым. Ничего не цепляло. Взгляд стекленел, дыхание стало поверхностным, будто она старалась занимать как можно меньше пространства. Никаких мыслей. Только гул — глухой, невыносимо ровный, как будто внутри всё выключили, вытянули шнур, и осталась тишина. Лиза села рядом, глядя на подругу с беспокойством, но на её лице не было паники или чрезмерной жалости. Она невесело улыбнулась — грустной, понимающей улыбкой. — Ну вот, — тихо сказала Очарова. — Кажется… кажется, обмен парами таки состоялся. Ана не ответила. Только едва дрогнула. Лиза вздохнула, не пыталась шутить, как обычно. Сейчас было не до шуток. — Мы можем… можем просто помолчать, если хочешь. Побыть рядом. Ана по-прежнему молчала. — А можем… — Лиза посмотрела на неё прямо. — Можем попробовать проанализировать ситуацию. Не зря же я работаю аналитиком, верно? Романова медленно повернула голову и посмотрела на подругу. Кивнула. Анализировать. Да. Возможно, логика сейчас — единственное, что могло заполнить эту пустоту. — Хорошо, — начала Лиза, её голос стал ровным, как на рабочем совещании, но с мягкими, осторожными интонациями. — Давай по порядку. Ты же ждала такси у офиса. Как ты оказалась… у Третьякова? Ана посмотрела вниз, на футболку Алекса, которая всё ещё была на ней, на нелепый контраст черной ткани и порванного красного платья под ней. — Да, — тихо сказала Лиза, — Я знаю, что речь именно о нем. Фамилия на твоей спине… — Лиза мягко коснулась края футболки, где, виднелся логотип какой-то компании, — …красноречивее любого признания, Ань. Что произошло? Романова отвела взгляд, но заговорила, тихо, отрывисто, словно рассказывая чужую историю. Про то, как вернулась в дизайнерскую и застала его там, пьяного, потерявшего свой телефон. Про то, как не смогла его бросить. Как отвезла. Лиза слушала внимательно, изредка задавая короткие, уточняющие вопросы — как хороший аналитик собирает данные. Она не перебивала, не выражала бурно эмоций, просто вела подругу через события ночи. — Он обидел тебя? — тихо спросила Лиза, когда Ана замолчала после рассказа о дороге и прибытии. — Был грубый? Приставал? Ана медленно покачала головой. Нет. Не так. — Вы спали? — вопрос Лизы прозвучал очень прямо, но без осуждения. Только с желанием понять. — Переспали? Романова всё так же смотрела в одну точку — мимо, сквозь, будто вовсе не здесь. Потом, почти незаметно, кивнула. Лиза на секунду прикрыла глаза. Глубоко выдохнула. Когда снова открыла — в лице что-то изменилось. Лёгкий сдвиг. Не то облегчение, не то усталое принятие, с привкусом давно ожидаемой правды. — Наконец-то, — тихо сказала она. Без упрёка. Без пафоса. Просто как факт. Потянулась и аккуратно коснулась её ладони. Пальцы были холодными — чужими, беспомощными. Ана не сжала ответно. Но и не отдёрнула. — Тогда… — голос Лизы стал еще тише, она посмотрела на заплаканное лицо подруги. — Тогда почему ты… почему ты плакала? — Это было не для меня! — вдруг выкрикнула Ана, и еёе голос сорвался, полный слез и ярости. — Это все было не для меня! — Стоп. — Лиза подняла руку. — Что именно было не для тебя? Секс? Ана кивнула, потом быстро покачала головой. — Нет. Да. То есть… — Я увидела его студию. Его "уголок". Микрофон, камера, свет… всё, как на стримах. А ещё пирсинг.... Я думаю... Нет, я уверена... Он просто… он просто представил, что я – это она! Я была просто телом, которое оказалось рядом в нужный момент! Удобной заменой его идеальной, анонимной фантазии! Романова замолчала, прерывисто дыша, её грудь тяжело вздымалась. Лиза смотрела на неё несколько секунд, её лицо медленно менялось от сочувствия к абсолютному, почти злому недоумению. — Ты сейчас серьезно? — тихо, почти с угрозой, спросила она. Ана растерянно кивнула. — То есть, позволь я уточню, — Лиза встала, начиная мерить шагами комнату, и её привычное спокойствие испарилось. — Мужик, который, по твоим же словам, был одержим твоим анонимным образом, наконец-то получает тебя, настоящую, в свою постель. Проводит с тобой ночь. Спит с тобой в обнимку. И ты думаешь, что в этот момент он думал о каких-то, блядь, пикселях на экране?! Ты что, совсем себя не ценишь, Романова?! — Это всё фигня с этим твоим редрумом! Теория про "задание" и "Вишенку" как единственную цель... Она не бьётся, Ань! Не бьётся с тем, что я видела вчера! Ревновал! Хамил всем подряд! Был готов врезать Максу! Танцевал с тобой так, будто вас обоих током колотит! Напился! Просил тебя остаться! Всё это – не про "Вишенку"! Это про ТЕБЯ! Ана слушала. Слова подруги, резкие и прямые, как удар, пытались пробить стену боли и самобичевания. Возможно, Лиза была права. Возможно.. — И если ты всё ещё думаешь, что для него это просто «сублимация», — Лиза вернулась обратно на диван, — то у меня к тебе остаётся один-единственный вопрос. Она откинулась назад, скрестив руки на груди, и посмотрела на Ану в упор. — Как это было? — Что? — Ана вздрогнула, не сразу поняв сути вопроса. — Ну… всё. Вы же переспали. Это было… как? Романова вспыхнула так, словно её окатили кипятком. Закусила губу, отвела взгляд. Но подруга не отступала, требуя ответа. — Медленно? Быстро? Неуклюже? Или он…? Ана молчала, теребя края футболки. Потом её плечи едва заметно опустились, словно она сдалась. Сжала ладони в кулаки и прошептала, глядя куда-то в стену: — Он был … нежный. Внимательный. Как будто боялся меня спугнуть... — Он вел себя как человек, которому не плевать, Ань, — мягко, но настойчиво констатировала Лиза. — Потому что, мужики, которые просто хотят потрахаться так не заморачиваются. Не опускаются. Не тратят время. Не изучают, как ты дышишь и где у тебя мурашки. Они берут, получают и валят. А если он был внизу, дольше, чем сам потом сверху — это, прости, не секс. Это человек, который хотел, чтоб ты запомнила. Потому что он хотел тебя. Последняя, безжалостная в своей точности фраза ударила по Ане, как кувалда, снося все циничные теории. Она хотела возразить, фыркнуть, съязвить в ответ. Но не смогла. Вместо этого она просто закрыла лицо руками, и ее плечи мелко, судорожно затряслись. Сначала беззвучно. А потом из её груди вырвался один, тихий, сдавленный всхлип. Потом ещё один. И ещё. Истерика, которую она так долго подавляла. Ана плакала – горько, некрасиво, навзрыд. Лиза тут же оказалась рядом, крепко обняла подругу, прижимая к себе, гладя по волосам, по спине, и шепча что-то успокаивающее, как в детстве. — Тише, тише, моя хорошая… Ну что ты… Все хорошо… — Я такая дура, Лиз… — прохрипела Ана сквозь рыдания, утыкаясь ей в плечо. — Такая непроходимая, конченая дура… — Тшшш, все мы дурами бывали, это нормально… — Нет… ты не понимаешь… — она чуть отстранилась, посмотрела на подругу своими огромными, полными слез и боли глазами. — Я, кажется… я, кажется, в него влюбилась.