Заметки докторского общежития

В университете существовало дурацкое правило: все студенты старше второго года магистратуры, если они были старостами или партийными активистами, обязаны были подрабатывать кураторами бакалавров. Платили за это скупо, всего пару сотен юаней в год, хватало разве что Ли Вэю на мороженое. Когда Ли Вэй сам был на втором году магистратуры, его назначили куратором класса Ян Чжэня. Тогда он ещё не знал Ян Чжэня лично, но тот уже был в фаворе у Цинь Цзяня. Ли Вэй, стоя на трибуне, целый урок нудел о том, как важно учиться, ценить молодость, дружить с однокурсниками и уважать преподавателей. После занятия Ян Чжэнь подошёл с сияющей улыбкой:  — Ого, наставник, я вас знаю! Вы ведь аспирант профессора Циня, да? Ли Вэй строго поправил очки:  — Не пытайся подлизываться к преподавателю без дела. Ян Чжэнь, полный надежд наладить контакт, обиженно фыркнул и ушёл, думая про себя: Ну и ладно, зазнайка. Я знаю, что ты начал писать курсовую только на этой неделе, а сдавать её уже на следующей. И ты ещё смеешь говорить про подлизывание! *** В те дни университет устроил внезапную проверку санитарного состояния общежитий. Лучшие комнаты обещали наградить красной розой, стоимостью примерно два юаня, но для студентов это было делом чести. Ли Вэй, человек старомодный и педантичный, среди ночи повёл комиссию по общежитиям. Цинь Цзянь, которому явно нечем было заняться, с энтузиазмом присоединился. Когда они постучали в комнату Ян Чжэня, остальные семь жильцов спали как убитые. Сам Ян Чжэнь, дрожа, в одной футболке, открыл дверь и тут же получил в лицо луч фонарика. Ли Вэй рявкнул:  — Не двигаться! Проверка! Ян Чжэнь, театрально вскинув руки, присел:  — Братья! Японцы в деревне!*1 Остальные семь жильцов заметались, кто-то натягивал одеяло, кто-то лихорадочно одевался. Проверяющие ворвались в их уютное гнёздышко, как стая голодных тигров. Ли Вэй, с королевским видом подцепив пальцем мятую наволочку у двери, наставительно произнёс:  — Дружище, после «своих дел» не вытирайся о наволочку. Не противно спать? Парень, прикрыв лицо, заикаясь пробормотал:  — Уч… учитель, мы не знали, что вы придёте! Если б знали, мы бы чай заварили, сигареты предложили, всю ночь не спали бы, ждали вас в полной готовности! Ли Вэй сурово заявил:  — Самый грязный в комнате будет месяц мыть коридор. Закон суров, но справедлив. Обернувшись, он заметил, как Цинь Цзянь, положив руку на плечо Ян Чжэня, с улыбкой помогает ему заправлять постель и тихо спрашивает, поел ли он ужин. Ли Вэй шепнул Хуа Маньлоу:  — Что за отношения у профессора с этим пацаном? Хуа Маньлоу, не растерявшись, ответил:  — Какая разница? Пропускаем эту комнату! Ли Вэй кашлянул, бросив пристальный взгляд на незадачливого студента:  — На этот раз прощаю, но чтоб больше не повторялось! Братья, сворачиваемся, уходим! *** Как только Ян Чжэнь поступил в магистратуру, Цинь Цзянь тут же взял его под своё крыло, будто предчувствуя, что этот хрупкий южанин станет его фаворитом. В этом году, когда Ян Чжэню исполнилось двадцать три, возраст, как говорится, «на выданье», бакалавриат прислал запрос в аспирантуру, требуя его на роль куратора. Цинь Цзянь, задумчиво пуская кольца дыма в потолок, вздохнул с театральной тоской:  — Дети вырастают, и уходят. А оставишь, станут врагами, ох, врагами… Ян Чжэнь, вцепившись в дверной косяк, чуть ли не плакал:  — Клянусь, учитель, я не враг! Ли Вэй, пытаясь его успокоить, похлопал по плечу:  — Ну-ну, не драматизируй. Это же пара сотен юаней в год, делов-то, проверять домашку да вести пару занятий. Что тут сложного? Ян Чжэнь, всхлипывая, вцепился в косяк ещё сильнее:  — Я… мне было семнадцать, когда поступил, а сейчас всего двадцать три! Их класс младше меня в среднем на год, а девушки и того меньше! А председатель их студсовета, мой ровесник, да ещё есть парень на два года старше меня! Ли Вэй кашлянул, сдерживая смех:  — Тебя просят быть куратором, а не на свидания с ними ходить… Ян Чжэнь, с глазами, полными ужаса, завопил:  — Не пойду! Они меня затравят и затискают! Ли Вэй хмыкнул:  — Кто там тебя травить будет? Он обернулся и заметил в конце коридора толпу третьекурсников, шушукающихся и хихикающих. Несколько парней с наглыми ухмылками махали руками:  — Наставник, иди сюда! Ну же, иди, иди! Ли Вэй молча отвернулся и, войдя в кабинет, шепнул Цинь Цзяню:  — Профессор, эти студенты, просто звери. Если младший брат туда сунется, от него даже трусов не останется. Цинь Цзянь, затягиваясь сигаретой, с видом страдающего поэта подумал: Я и сам не хочу его отпускать, но разве у меня есть выбор? Утром он видел, как несколько профессоров с других кафедр, обливаясь слезами, провожали своих подопечных. Все они возвращались с кислыми лицами, будто лишились смысла жизни. Эти старики за пятьдесят брали учеников, чтобы те заботились о них, развлекали и, может, слегка поддразнивали. А теперь их, таких славных, приходилось отдавать на растерзание этим голодным до развлечений бакалаврам. Разве это не трагедия? Ли Вэй, хитро прищурившись, подначивал:  — А давайте отправим Хуа Маньлоу вместо него. У того шкура толстая, когти острые, да и он каждый вечер горланит «Знаешь ли ты» под окнами женского общежития. Все девчонки его боятся. Хуа Маньлоу, копавшийся в бумагах напротив, высунулся с сияющей улыбкой:  — Я пойду! Я готов! Цинь Цзянь медленно, с прищуром, ответил:  — Не думай, что я не знаю, как бакалавры грозились отлупить тебя перед выпуском за все твои выходки. Хуа Маньлоу понурился, но тут же подскочил к Ян Чжэню и, драматично обняв его, воскликнул:  — Ох, брат мой! Одинокие и несчастные, мы никогда не разлучались! У тебя три старших брата, но все мы, увы, бесполезны. Иди, младший брат, иди с миром! Ян Чжэнь, обнимая его в ответ, всхлипнул:  — Брат, твоя доброта тронула моё сердце! Когда на следующий год зазелёнеют травы, не забудь обо мне, чьи кости покоятся у реки Удин*2! — Младший брат, не говори так, умоляю! — Старший брат, я навсегда буду благодарен тебе! Мимо проходил профессор Ван с бакалавриата и, потирая подбородок, заметил:  — До чего трогательно, аж слёзы наворачиваются. Братья, не стесняясь, катались по полу, разыгрывая сцену прощания, лишь бы спасти Ян Чжэня от кураторства. Пол перед кабинетом Цинь Цзяня можно было не подметать как минимум полмесяца. Хуа Маньлоу, этот толстокожий, красноречивый и хитроумный ловелас, всю свою учёбу посвятил искусству обольщения. В общежитии его прозвали «Галантным тринадцатым молодым господином». Когда он поступил в магистратуру, университет платил ему триста семьдесят юаней в месяц, Цинь Цзянь добавлял пятьсот, ещё пятьсот присылала семья. Из них семьдесят он тратил на себя, а оставшиеся тысяча триста шли на ухаживания за девушками. Став докторантом, он, вооружённый титулом и томным взглядом, продолжал разбивать сердца первокурсниц, вызывая гнев парней, которые, сжимая кирпичи, поджидали его у входа в аспирантуру, сверкая глазами. Когда его класс окончил бакалавриат, его тут же выгнали обратно в аспирантуру, опасаясь, что он истощит женские ресурсы университета на ближайшие десять лет. Цинь Цзянь, поразмыслив, поддался на крокодиловы слёзы своего младшего ученика. Затушив сигарету, он сказал:  — Ладно, пусть Хуа Маньлоу идёт вместо Ян Чжэня. Этот малыш такой хрупкий, что девчонки из бакалавриата, чего доброго, утащат его и сделают своим талисманом. Профессор Ван охнул, пытаясь возразить:  — Но… Хуа Маньлоу, вцепившись в него, перебил:  — Одна спасённая жизнь дороже золота*3! Ван снова начал:  — Я хотел сказать… Хуа Маньлоу, распаляясь праведным гневом, загремел:  — Когда весь класс интеллектуалов катится в пропасть лени, разврата и гедонизма, нам нужен глас справедливости! Рассвет надежды! Маяк прогресса! Путеводная звезда! — Он указал на толпу студентов у лестницы. — Это цветы нашей родины! Надежда нации! Будущие столпы общества! Им нужен голос, который поведёт их к прогрессу! В тёмные времена академической непогоды, когда они бредут по грязным тропам, им нужен тот, кто станет их Путеводной звездой! Ван, заражённый его пафосом, подхватил, размахивая руками:  — Путеводная звезда! Путеводная звезда! Путеводная звезда! Хуа Маньлоу, театрально обведя круг рукой и прижав её к груди, провозгласил:  — И эту священную, трагическую миссию я беру на себя! Ура! Студенты, перепуганные его пафосом, с криками разбежались, как стая вспугнутых воробьёв. Ян Чжэнь повернулся к Ли Вэю, скорчившемуся у стены с мученическим видом:  — Ли Вэй, опять тошнит? Ли Вэй, драматично закатив глаза, кивнул:  — Моя душа раздавлена. — Чем? — Спартаковским духом, задушенным в колыбели*4. Ян Чжэнь рванул прочь, но Ли Вэй, сверкнув глазами, прошипел ему вслед:  — Как взрослый мужчина с цельной системой ценностей и мировоззрением, я заявляю, кто раздавил мою душу, того я накажу… Сноски: *1. Отсылка к китайским фильмам и литературе о сопротивлении японской оккупации (1930–1940-е годы), где фраза «японцы в деревне» символизирует внезапную угрозу и панику. Здесь используется иронично, чтобы подчеркнуть комичную реакцию Ян Чжэня на проверку. *2. Поэтический образ гибели воина на границе; непогребённые останки, память о жертве. Просто ирония.  *3. В оригинале звучит так: «Спасение одной души равно строительству семиэтажной пагоды!». Адаптировала для ясности.  *4. Исторический пример революционного романтизма и его крушения.  *** Перевод команды Golden Chrysanthemum