Клыком и песней

Горраг не сразу понял, что произошло. Жар боя кипел в его венах, и боль била в сознание, как молот в наковальню, но до этого он не отвлекался на раны — полуорк привык к ним с детства. Его ранил отец, ранили наставники, ранили младшие братья — когда он был меньше и не так хорошо умел драться. Но эта рана — особая. Эльф. Его пленник, его добыча, его собственность, тот, кого он считал слабым, повергнутым, сломанным. Тот, кто пытался сбежать, кто шипел и язвил, но всё равно был лишь игрушкой в его руках. И вот сейчас именно этот эльф вонзил клинок в его плоть. Не трусливо ударил в спину, чего Горраг всегда ждал от остроухих. Нет — в лицо, прямо, открыто. Да ещё и ради того, чтобы спасти того, кого Горраг собирался разрубить надвое. Гнев гремел в нём, окрашивая мир в алое. Инстинкт берсерка требовал — раздавить, убить, стереть в прах! Но другой голос, старый и хриплый, словно шёпот праха и крови, нашёптывал: «Этот слабак осмелился на то, чего не делал никто с тех пор, как у тебя отросли клыки. Он бросил вызов, когда другие дрожали. Он не твоей крови, не орк. Но в нём есть сила. И эта сила ударила тебя так, как никому не удавалось долгие годы». Горраг зарычал, но его ярость как-то изменилась. Ненависть ушла, оставив место признанию. Он смотрел в глаза эльфа — и не нашёл там ни страха, ни смирения. Там было упрямство. Презрение. И что-то ещё: готовность умереть, но не сдаться. И Горраг понял: он не убьёт его. Пока что. Не из доброты или жалости, разумеется, а потому что впервые за долгое время он увидел не игрушку, а врага. Он не любил убивать достойных врагов поспешно. Врага нужно испытать. Сломать, доведя до предела его силы. А потом — либо разорвать на куски, либо… признать. Он не отдавал себе отчёта в том, что последняя мысль значила — перестать быть врагами. А Эладору было почти плохо от непривычной, всепоглощающей ненависти. Его никогда прежде так не жгло изнутри яростью. Те орки, остальные — глупые юнцы, ещё не ставшие монстрами полностью, но этот… этот — уже взрослый, уже испорченный, уже часть своей огромной яростной орды. — Оставь его, монстр, — прошипел юноша. — Если так надо, я пойду с вами по доброй воле, но позволь выжившим уйти! Сражение тут не столько за него, разумеется, но он хотя бы должен был попытаться. Не мог позволить погибнуть и этим невинным, раз уж не уберёг своих спутников-эльфов. Рёв, который вырвался из глотки Горрага, звучал так, будто сама скала разломилась надвое. Он резко шагнул к эльфу, и глаза его, налитые кровью, сверкнули — не тупой яростью, а чем-то более страшным. Как будто он даже был немного… оскорблён отчаянным криком пленника. — Монстр? — низко, почти спокойно проронил он, и голос его был страшнее любого крика. — Ты называешь меня монстром, эльф? Того, кто сражается лицом к лицу, а не из тени? Того, кто рвёт врагов голыми руками, а не прячется за песнями и магией? Он окинул взглядом дварфов — большинство их них было мертво, выжившие же сбились в кучку, выставив топоры в сторону молодых орков. Отряд Горрага немного поредел, но орков всё ещё было больше, чем горных воителей. — Ты хочешь, чтобы эти камнезадые ушли? — он кивнул на оставшихся бородатых воинов. — Хочешь — я подарю им жизнь. Но тогда твоя жизнь будет моей. Целиком. Без игр. Без хитростей. Он выпрямился, расправив плечи, будто перестал замечать даже то, что ранен, и посмотрел на пленного сверху вниз, так что свет костра выхватил из мрака только скулы и горящие глаза. — Выбирай, эльф. Пусть они умрут сейчас — или останутся жить, но ты станешь моей добычей, не пытаясь бежать или сопротивляться. Облегчение захлестнуло Эладора волной. Да, для орков его поступок будет выглядеть глупо — большинство из них в жизни не заботились ни о ком, кроме самих себя. Но для юного воспитанника Восходящей Луны выбор даже не стоял, тут был только один вариант. — Я не стану бежать, — уверенно сказал он. — Я твоя добыча, а если пожелаешь — твой раб. Он быстро повернулся к дварфам и, ободряюще улыбнувшись, почти скороговоркой проронил: — Эладор, сын советника Фиреля из Восходящей Луны. Передайте… Он не успел договорить. Один из орков подскочил ко мне и наотмашь ударил по лицу рукоятью топора, чтобы прервать фразу — не изо всех сил, но резко. Задохнувшись, эльф упал на землю, жалея, что не потерял сознание — и без того разбитые губы вспыхнули новой болью. Удар оказался жестоким, но больше унизительным из-за своей небрежности и грубости. Гулкий смешок орка прокатился в воздухе, заглушив недосказанные слова эльфа. Горраг, однако, не смеялся. Он даже не шелохнулся — только перевёл тяжёлый, внимательный взгляд с упавшего на того молодого воина, что осмелился вмешаться. Тот сначала не понял, что совершил ошибку: ухмылялся, гордо пыхтел, но под этим взглядом постепенно съёжился, улыбка сползла с его уродливого лица, уступив место растерянности. Вожак медленно поднял руку — на фоне воцарившейся после боя вязкой тишины его движение показалось особенно страшным. Горраг ухватил дерзкого за плечо и швырнул его прочь, будто тряпичную куклу. Молодой орк с визгом впечатался в камень, сполз на землю и скорчился, схватившись за разитую голову. — Никто, — произнёс Горраг гулко, — никто не прикасается к моей добыче без дозволения. После этого он вновь взглянул на поверженного эльфа. Тот лежал, чувствуя вкус крови во рту, но вожак не приблизился. Только склонил голову чуть набок, будто рассматривая: не сломался ли остроухий окончательно. За его спиной дварфы стояли в напряжении. Несколько шагнули вперёд, желая и не решаясь довести бой до конца. Их командир, крепкий рыжебородый воин, стиснул рукоять боевого молота так, что побелели пальцы. И всё же он не бросился в атаку — слова, которые юный пленник успел выкрикнуть, достигли его ушей. Он метнул на Эладора долгий, понимающий взгляд. Пленник же мысленно умолял дварфов: «Уходите! Нет позора в том, чтобы выжить сегодня, а сразиться потом. Прошу, пожалуйста, уходите, ваше знаменитое благородство и храбрость тут только помешают». Перед глазами все ещё стояла картина боя, и ему страшно было посмотреть в сторону орочьего вожака, который залит кровью, но даже не покачнулся толком, будто все его раны — больше досадные царапины. Он почти физически мог чувствовать, как его безмолвный крик летит к дварфам. Они, конечно, не читали мыслей, но, кажется, поняли суть — по взгляду, по тому, как эльф сжался на земле, окружённый вражескими топорами и мечами. Командир дварфов, и без того немолодой на вид, казалось, постарел ещё больше. Его глаза, тяжёлые, словно сама порода гор, потемнели от ярости… но в глубине мелькнуло и другое: горькое признание. Он тоже видел, что орк-вожак стоит незыблемо, будто скала, и что каждый из его воинов, пусть даже раненый, готов погибнуть рядом. — Назад, — коротко рявкнул он своим. Те, как ни странно, подчинились сразу: в голосе командира слышалась тяжесть решения, за которое он один и будет отвечать. Лишь один дварф возразил, глухо прорычав: — Но он… он же пленник, они замучают его! Мы не можем… Командир опустил молот и горько буркнул: — Можем. Потому что живые воины смогут донести весть о том, как храбро держался этот юный герой и скажут его отцу, где он пропал. На прощание прижал кулак к груди — старый знак уважения у народа гор. И только потом дал знак к отступлению. Дварфы отходили медленно, не показывая спины, но уходили. Их тяжёлые шаги гулко отдавались в ночи. Многие оглядывались на ходу, терзаемые совестью и опасением — неужто орки и впрямь позволят уйти? Медленно улыбнувшись, Эладор откинулся спиной на землю, её холод был приятен болящим мышцам. Несмотря на то, что кому-то это могло показаться поражением, для него это была почти победа. Слава, подвиги — все преходяще. Важно, что он только что спас несколько невинных жизней и эти славные воины доживут до завтра. И даже, быть может, отошлют весточку его отцу. Если бы ещё дожить до спасения… О том, что он подписался на полную покорность и подчинение громадному страшному орку-берсерку — ни единой мысли. Всё затмевало облегчение от того, что бой прекратился, не превратившись в окончательную бойню. Гул битвы стих, и казалось, ночь тоже выдохнула. Орки перешёптывались, ворчали, кто-то бросал косые взгляды в сторону замершего эльфа. Они не понимали — отчего вожак отпустил столько опасных врагов в обмен на всего одного остроухого заморыша? Горраг стоял всё так же неподвижно. Его грудь тяжело вздымалась после спавшей ярости, раны медленно кровоточили, но он будто и не замечал. Глаза его остановились на эльфе, не отрываясь ни на миг. В нём не было презрения. Ни злорадства, ни обычного орочьего веселья от чужих страданий. Только тихое признание — эльф сделал то, на что и многие храбрейшие воины не способны. Наконец он хрипло произнёс: — Глупец. Ты отдал себя, продал свою жизнь и свободу. Но… сильный глупец. — И, отвернувшись, добавил тише, будто не для всех, а только для тебя: — Такие не умирают быстро. К пленнику он пока не подходил. Отослал нескольких орков собрать оружие, погасить костёр, раскидав золу, и перетащить тело павших товарищей — вожак всегда возвращает орду к порядку, даже когда сам ещё в крови. Эладор слышал это, лёжа с закрытыми глазами: глухие шаги, лязг металла, ворчание. А спустя, казалось, вечность — тяжёлое дыхание рядом. Огромная рука коснулась его плеча — осторожно, почти неловко для такой туши. Он перевернул эльфа на бок, как проверяют добычу: жив ли, дышит ли. Эладор не шевельнулся, сил не было. Но Горраг, кажется, и не ждал сопротивления или дерзкой атаки. Он стащил с себя обрывок плаща, пропитанного запахом дыма и крови, и набросил его на лежащего. Для пленника — почти немыслимый жест. Остальные орки тихо забормотали, но ни один не решился вмешаться. — Сдохнешь — будет мой позор, — пробормотал полуорк себе под нос, думая, что эльф не слышит. — Выживешь — ещё посмотрим, на что ты сгодишься. Он остался рядом рядом, ждал, когда его подчинённые управятся с делами, даже не присел. Стоял, как скала, молча глядя в темноту. Эладор понял: этой ночью никто не тронет его. Не потому, что орки вдруг стали милосердны. А потому, что Горраг решил иначе. Эльф чуть приподнял веки, чтобы в темноте найти взглядом огромную фигуру. Он в жизни не видел никого более страшного… Но что он вообще видел из тех ужасов, что может предложить мир? Он, дитя доброго заботливого отца, который в единственном сыне души не чаял, который нанял ему учителей и никогда не подвергал его наказанию страшнее, чем укоризненное: «Ну и что ты в этот раз натворил, маленький бесёнок?» При мысли об отце и доме внутри закипела горечь и решимость. Эладор не знал, какой прихоти своего мучителя обязан жизнью, но он продолжит играть в эту игру. Любой ценой выжить и вернуться домой — вот его главная задача. Он медленно, едва двигаясь, перевернулся и сжался в клубочек под тяжёлым плащом. Для полуорка — обрывок, для эльфа — почти одеяло. Плащ пованивал, но по крайней мере был тёплым, и если уж не суждено отдыхать на пуховых перинах, надо брать что дают. Юноша тихо лежал и ждал рассвета. Медитировать всё равно бы не получилось, у него слишком болели руки. Удивительно: кто-то лежит так близко от целого отряда орков, и всё ещё жив. Небо на востоке медленно посветлело. Холодный рассвет пробрал до костей, и даже плащ перестал согревать. Орки вполголоса переговаривались, собирая последние золотые монеты из карманов убитых дварфов. Кажется, они искренне надеялись, что вожак не заставит их складывать костёр ещё и для горных коротышек. Горраг первым заметил, что эльф не медитирует: его взгляд задерживается на пленнике, он чуть склонил голову, будто оценивал, сколько сил в юноше осталось. — Встань, — его голос был низок и хрипл, но не груб. — Сегодня длинный путь. Эладор поднялся — без слов, покорно. Да, глупо держать слово, данное врагу, но отчего-то он не мог нарушить его. Молча отошёл к ближнему кусту — плевать, если орки будут смеяться, организм не железный и требует своё. Кое-как справившись обожжённой рукой с завязками штанов, он облегчился и привёл себя в порядок как мог. На краю сознания повисла глупая мысль: «Я весь чумазый, в крови и грязи, в волосах — каменная крошка от побежденной гаргульи. М-да, не таким хотел бы видеть своего наследника советник владычицы Селестиэль!» Юноша повернулся к ближайшему орку, у него не было сил ни пугаться ещё больше, ни притворяться злым и упрямым. — В содержании пленных есть один неловкий момент, — сказал он. — Их надо иногда кормить и позволять умыться. Орк, к которому он обратился, уставился на остроухого, будто на говорящую курицу. Его тяжёлые брови медленно сдвинулись, и он фыркнул, обнажив жёлтые зубы: — Ха! Слышь, эльфёнок жалуется! Может, ещё постельку ему помягче да на завтрак эти их да-ле-ка-тесы? — он захохотал и толкнул соседа локтем. Оба хрюкнули от смеха, но, к счастью, без злобы. Один даже протянул пленнику кусок сырого мяса на кончике ножа — не то всерьёз, не то в насмешку. Но смех быстро стих, когда в разговор вмешался Горраг. — Довольно, — рыкнул он. — Пленных содержат так, чтобы они дошли туда, куда надо. Сдохнет раньше времени — не будет толку. Он бросает Эладору кожаный бурдюк — в нём оказалась вода, тёплая, с привкусом кожи, но всё же вода. — Пей. Умоешься в ручье, когда будет привал. Еды… получишь. Но только если сможешь сам добыть. — В уголках его рта мелькнуло что-то вроде усмешки. Эладор поймал бурдюк и сделал пару глотков. Приятно, что не выдали какое-нибудь мерзкое пойло, кто их знает, этих орков… С тоской подумал о том, что будь дварфов побольше, и он бы уже угощался добрым элем и жареным мясом в их подземных палатах. Что ж, для начала и тепловатой воды хватит. Попив, он нарочито неспешно заткнул бурдюк и с церемонным поклоном вернул его Горрагу, стараясь не показать, насколько страшно было даже просто подойти к нему, не то что касаться. — Будь у меня мой лук, — спокойно сказал Эладор, — и еду я взял бы не только для себя, а для всего вашего отряда. Готов поспорить, никто из твоих людей не стреляет и вполовину так хорошо, как я. Горраг убрал бурдюк в холщовый наплечный мешок, и на миг эльфу показалось, что он просто не обратил внимания на слова пленника. Но нет — он задержал на юноше тяжёлый взгляд, прищуренный, будто оценивающий. Его клыки слегка блеснули в розовых лучах рассвета, когда он хмыкнул: — Лук, значит… — он произнёс это слово так, будто пробовал его на вкус. — Прячешься в кустах и щёлкаешь издалека, пока другие дерутся лицом к лицу. Это очень по-эльфийски. Несколько орков хохотнули, поддакивая вожаку. — Но, — продолжил Горраг, чуть склонив голову, — если правда умеешь стрелять так, как хвалишься… ты это докажешь. Иначе твои слова — пустой ветер. Он ткнул большим пальцем через плечо, туда, куда вёл отряд: — Поблизости охотничьи угодья. Там проверим, эльф. Если сможешь добыть пищу для воинов — ешь вместе с ними. Если нет… тогда останешься голодным. Орки загудели, кто-то радостно заухмылялся: им явно понравилось, что можно будет посмеяться над беспомощностью пленника или же поесть добытое чужими руками. Но Горраг не насмехался, он смотрел на пленника так, будто это был настоящий экзамен. Эладор немного подосадовал на себя — с больными руками он будет не таким метким, как обычно, но поскольку длинный язык уже подписал его на испытание, что ж! Он его выдержит. Что бы там ни думал этот гад, эльф ему не собачонка и не станет побираться за объедки. Орки этого не знали, но на последнем турнире в Восходящей Луне именно Эладор выиграл состязание лучников. Милый отец так гордился им после этого, даже почти растерял свою обычную надменность… Орки быстро продолжили путь: кто-то на ходу подтягивал ремни доспехов, но в основном они быстро продвигались вперёд — шумно, без малейшего намёка на осторожность, — и всё равно в этом грохоте была своя угрожающая сила. Эльфа никто не толкал и не бил — Горраг лишь бросил короткое: — Идёшь рядом. Не отставай. Он шагал впереди, держа огромную руку на рукоятке меча, и эльф невольно отметил: даже после ночной битвы и ран, которые он получил, движения полуорка остались уверенными, словно он всего лишь проводил тренировку, а не бился насмерть. После нескольких часов быстрого марша, спустившись по склону, отряд выбрался из тёмных зарослей на более открытое место — лощину, где в редкой траве угадывались следы копыт и звериных лап. Здесь орки и собирались охотиться. Один из них, помоложе, с кривым шрамом через нос, вдруг начал изображать, как эльф промахивается: театрально нацелился в небо и «пустил стрелу», а потом сделал вид, будто сам попал себе в глаз. Толпа зафыркала от смеха. Один из юнцов, скалясь, швырнул к ногам пленника короткий грубый лук.Юноша спокойно наклонился и поднял оружие. Скорее всего, потом его опять отнимут, но пока что приятно подержать его в руках, пусть даже это не его собственный лук. Приказав себе не обращать внимания на тупую боль в обожжённой ладони, он наложил тетиву, споро проверил ее упругость, пробежался пальцами по чёрным стрелам в колчане. Немного осталось, но и нескольких хватит, чтобы добыть что-то живое и съедобное. — Хотите, чтобы я подстрелил что-то покрупнее или сойдут простые зайцы? — уточнил он светским тоном, словно не орки вокруг столпились, а его приятели — знатные наследники богатых домов. Орки посмотрели на него как на больного: для них этот тон звучал так же нелепо, как если бы тролль рассуждал о поэзии. Но в этом смехе не было злобы — скорее предвкушение. Они любили представления, особенно когда жертва думает, будто играет по своим правилам. — Зайцы? — Горраг сморщился — ну да, такому великану заяц будет на один укус. — Нет. Мы — охотники, не крысоловы. Он вытянул руку и указал вниз, где среди редких валунов, тревожно всхрапывая, мчался вспугнутый толпой орков матерый кабан. — Покажи. Охоться. Эладор в удивлении вскинул брови. Они действительно ничего не знают об эльфах, бедные дикари, если думают, что такая огромная мишень будет для него испытанием. Юноша боялся, что его заставят стрелять в разумное создание, такого же пленника, например — но это… Это даже слишком легко. — Прости, зверюга, — прошептал он, — но ты всё равно уже не жилец, не я, так они. Его стрелы быстры и милосердны. Кожу на руках тянуло от напряжения, когда он сжимал лук, но животное оказалось пронзено сперва в грудь, потом в холку и наконец в глаз — за несколько ударов сердца. Когда оно упало, немного не добежав до спасительных зарослей кустарника, эльф вздохнул и укоризненно посмотрел на Горрага: — Я думал, орки знают, чем отличается охота от казни. Орки ещё мгновение задержались с открытыми ртами — даже те, что минуту назад гоготали громче всех. Для них охота — это визг, кровь, бег, опасность, ярость. Они ждали зрелища, но увидели что-то иное: чистое мастерство, ледяное спокойствие и смерть, наступившую прежде, чем зверь успел скрыться или хотя бы отбежать подальше. Кто-то снова хихикнул, но уже немного нервно, неуверенно. Другой поспешил от греха подальше отобрать у эльфа лук и стрелы — тот не противился. А вожак шагнул вперёд, глядя сперва на поверженного вепря, потом на пленника. В его глазах даже мелькнуло что-то вроде торжества — как если бы варг, на которого он поставил много золота, первым добежал и вцепился в добычу. Наконец он фыркнул и произнёс удовлетворённо: — Быстрая смерть — тоже охота. Трофей твой. Он указывает на тушу, явно предлагая эльфу либо начать её разделывать, либо попытаться отрезать себе кусок. — Я столько не съем, — серьёзно сказал Эладор, поджав губы — отчего-то захотелось горделиво улыбнуться, пусть даже испытание по его меркам было пустячным. — Так что пусть твои большие сильные воины тоже угостятся, я разрешаю. Орки гоготнули, хлопая себя по бёдрам, скалясь, будто тощий остроухий им рассказал отличную шутку. — Слышали?! — заорали они. — Эльф разрешает! Может, он и песни нам споёт, пока мы жрём! Будем сидеть как во дворце! Впрочем, в этом смехе Эладор с удивлением разобрал не насмешку, а искреннее веселье и даже оттенок какого-то покровительства. Должно быть, то, что он обеспечил им пир — трофейную конину, а теперь ещё и жирного вепря — несколько примирило клыкастых юнцов с тем, что вождь потащил с ними этого нахального остроухого.