Клыком и песней

Он очень осторожно позволил рукам сползти на землю, медленно завалился набок — словно совсем сдался, решил уснуть или даже потерял сознание. И медленно, дюйм за дюймом, как бы ворочаясь от боли, стал перекатываться чуть дальше от костра, в тень. Это занимает время, но эльф не спешил, опасаясь, что кто-то заметит. В одном богиня Талисса была благосклонна к своему несчастному приверженцу: его схватили не матёрые воины, а зелёные юнцы, которые больше нахватались наглости и жестокости, чем опыта. Вон, даже своего погибшего приятеля просто оттащили подальше и бросили, никакого уважения к погибшим… Эладор бросил взгляд по сторонам — вроде бы ничего, кроме сопения и тихого ворчания. Будь у него по-прежнему при себе кинжалы, и большинство этих орков уже не увидело бы рассвета. Но оружия больше нет, даже одолженный нож отобрали. Так что он аккуратно приподнялся на корточки и одним плавным броском метнулся туда, куда не достигал свет костра. Теперь — ещё чуток терпения, отползти подальше, а потом уже можно будет бежать, встав на ноги. Он замер, слившись с тенью, и несколько долгих мгновений лишь слушал. Сопение. Храп. Треск поленьев в костре. Ни один из звуков не изменился после его бесшумного рывка. Никто не поднял головы, не обернулся, не рыкнул от подозрения. Сердце билось в висках, но дыхание оставалось ровным и тихим — так его учили, ещё тогда, в Лунных садах, когда скрытность была лишь игрой. Трава и опавшие хвойные иглы под руками пахли свежестью и землёй. Они слегка пружинили под локтями, заглушая движения, но всё равно каждый перекат казался слишком громким. Словно мир вокруг стал хищным и настороженным, и только неподвижность удерживала его от того, чтобы наброситься. Часовой зевнул во второй раз и, не выдержав, чиркнул обломанным ногтем по стенке котелка — будто проверял, остался ли там хоть глоток похлёбки. Его глаза в полутьме красновато блестели, но смотрели лениво, почти сонно. Эладор медленно отполз ещё дальше, чутко прислушиваясь к каждому дыханию за спиной. Вот — ещё шаг. Ещё два. Наконец костёр уже не слепит глаза, а свет его превратился в слабое мерцание между стволами. Теперь впереди только ночь и лес — густой, дикий, но близкий, более привычный, чем горы, и он, в отличие от орков, не предаст. Оставался только один рывок — подняться, мягко, без звука, и слиться с темнотой окончательно. По-прежнему пока не поднимаясь, он сделал последний шаг спиной вперёд, не отводя напряжённого взгляда от часового… и наткнулся на что-то довольно мягкое и очень тёплое. — Дьявол! — вырвалось у него, когда он поднял голову и увидел прямо над собой здоровенные ноги, обутые в лохматые меховые сапоги. Тепло, в которое эльф упёрся, чуть шевельнулось, и тень заслонила, казалось, весь небосвод. Горраг возвышался, будто сама скала ожила и подкралась в темноте. Его глаза в отблеске далёкого костра казались двумя угольями — безмятежными, но готовыми вспыхнуть в любое мгновение. Как если бы Эладор был застигнут врасплох волком размером с дом. Он наклонился ближе, и дыхание, тяжёлое, с горьким запахом дыма и крови, коснулось лица неудачливого беглеца. — Почти угадал, — хмыкнул он, и в его голосе не было ни ярости, ни удивления — только глухая насмешка. — У вас, у эльфов, всё слова да песенки. А ноги — вон как быстро бегают. Он приподнял бровь, явно наслаждаясь ситуацией. Спина пленника упиралась в его ногу, и ни вправо, ни влево не увернёшься, разве что прыгнуть в темноту прямо у него из-под сапога. — Я знал, что ты попытаешься, — тихо произнёс полуорк, так что не услышали его спящие товарищи. — Но вопрос в другом… что мне с тобой сделать? Вернуть в круг и связать так, что кости затрещат? Или позволить тебе бежать… и посмотреть, сколько проживёшь в этих горах один, среди гаргулий, волков и тьма знает кого ещё? Его огромная ладонь медленно потянулась вниз — то ли схватить эльфа за шиворот, то ли просто коснуться, как охотник гладит пойманного зверя. — И ты бы позволил мне сбежать? — устало бросил Эладор. Сидеть на корточках у ног своего мучителя отчего-то смущало, и он неловко поднялся, выпрямившись. — Я ведь знаю, что упустить пленного для вас значит опозориться. Даже то, что ты просто оставил меня в живых — это риск. У него всё болело, ноги плохо держали, и даже обычная ловкость мало помогала. Он покачнулся, поднявшись, его немного повело вперёд — и, к величайшей досаде эльфа, он с размаху уткнулся носом прямо в меховую броню Горрага. Проклятье. Как будто совсем тронулся умом и сам бросился в объятия чудовища. Горраг не отшатнулся, не толкнул его обратно на землю, только слегка наклонил голову вниз, глядя, как крохотный пленник упёрся лицом в мех его накидки. Грудь полуорка вздрогнула — не то от беззвучного смеха, не то от тяжёлого вздоха. — Видишь, — негромко обронил он, — ты даже стоять не можешь, а всё туда же — о чести орков рассуждаешь, бежать пробовал. Он положил лапищу себе на ремень, где висел огромный меч в кожаных ножнах, но не вытащил его. Только прищурился внимательно, будто взвешивал что-то в уме. — Я не сказал, что позволю бежать, — продолжил он, и голос прозвучал неожиданно спокойно, даже слишком для орка, у которого только что пленный совершил такую дерзость. — Сказал, что могу посмотреть. Иногда добычу отпускают… чтобы она сама вернулась в силки. Но ты прав: для меня позор — потерять пленника. Я не веселящийся юнец, я вожак. И если ты сбежишь, это будет оскорблением моей части. Он наклонился ближе, так что тепло его дыхания обожгло щёку Эладора. — Но если ты попытаешься снова… и тебя настигнут не мои руки, а зверь этих гор, или голод, или ночной холод — это будет уже не моя вина. С этими словами он отступил на полшага, оставляя между собой и пленником крошечное пространство, в котором Эладор наконец-то смог вздохнуть нормально. На миг показалось, что он даёт выбор — остаться под его рукой или рискнуть и снова попытаться уйти. Эльф действительно боялся, что мне в спину может прилететь нож или целый меч, но, будем честны, он уже вдоволь нанюхался орков и не отказался бы для разнообразия вдохнуть глоток свободы. Так что он всё же рискнул и попытался метнуться вперёд — увы, не так быстро и ловко, как мог бы, будь он здоров и по-прежнему во всеоружии. Неизвестно, чего ждал — что вожак этих тварей правда даст ему уйти хоть немного? Но этого не происходит. Горраг даже не использовал оружие, он просто удивительно шустро для такого громилы прыгнул за эльфом и одним движением повалил на землю, навалившись сверху. Полуорк тяжеленный, от него разило кровью, потом и сталью, Эладор почти задохнулся под его грубой массой и упал на подломившихся руках, не в силах даже приподняться. Падение оглушило, и даже земля, казалось, слегка дрогнула под этой тяжестью, сухие иглы хвои впились в болящие руки и в лицо, а дыхание замерло в груди — Горраг придавил так, что рёбра заскрипели. Он приподнялся, его колено упёрлось эльфу в спину, словно каменный столб, и Эладор почувствовал, как мир начал слегка кружиться от нехватки воздуха и слабости. — Вот так, — рык прозвучал прямо над ухом, низко, хрипло. — Я знал, что ты рискнёшь. Ты же эльф. У вас в крови — бежать. Он ещё сильнее вжал пойманного беглеца в землю, и только потом, когда начало казаться, что худощавый пленник сейчас сломается пополам, вес слегка отступил. Горраг схватил его за длинные спутавшиеся черные волосы и рывком приподнял голову, чтобы больно вывернуть шею и взглянуть в глаза. — Запомни, — его голос оставался ровным, спокойным, и даже поимка пленника не сбила его дыхание ни на йоту. — Ты жив, пока я решил, что ты жив. Не другие орки, не гаргульи, не твои боги, а я. Он отпускает волосы эльфа, позволяя снова рухнуть в хвойный настил. Несколько долгих мгновений слышно было только его дыхание — ровное, чуть хрипловатое, с едва заметным в глубине рычанием. — Встанешь сам или тащить тебя? — спросил он наконец, убирая руку, но оставаясь рядом так близко, что любой рывок со стороны эльфа мог бы пресечь одним движением. Со стороны донёсся грубый гогот — то ли часовой опомнился и теперь смеялся от облегчения, что его дремота не позволила пленнику уйти, то ли просто кто-то из остальных орков потешался, эльф не разобрал. Он молча поднялся, теперь всё болело ещё сильнее, обожжённая рука пульсировала и ныла. Прижав её к животу, Эладор горько усмехнулся в лицо вожаку: — Как ты храбр, могучий Горраг. Твой народ, должно быть, сложит легенды о своём предводителе, доблестно остановившем раненого и безоружного беглеца. Гогот позади разросся, словно в костёр веселья подкинули сухих веток. Молодые орки гремели смешками, кто-то даже стукнул ладонью по колену. Над беспомощным пленным потешались открыто, радостно. Но Горраг, вопреки ожиданию, не засмеялся. Он лишь посмотрел — долго, пристально, почти не моргая. — Ты всё язвишь, эльф, — медленно произнёс он, и в его голосе не было привычной насмешки, скорее усталость и тень раздражения. — Словами ты машешь так же ловко, как клинком. Но… — он склонил голову набок, глаза блеснули в свете костра, — клинка у тебя нет и не будет. Он резко повернулся к своим соплеменникам: — Хватит ржать! — рык сорвался с его губ, как удар. — Кто заснёт на посту — следующего гаргульи сожрут, и эльф вам не поможет! Гогот смолк, в воздухе повисла неловкая тишина. Орки засопели, отодвинулись, боясь, что вожак покарает. Горраг снова перевёл взгляд на эльфа. — Пусть твой яд точит моё ухо, если тебе так легче. Но запомни: легенды не складывают о тех, кто давит слабых. Легенды складывают о тех, кто побеждает врага и доказывает, что стоит свободы. Он отступил на шаг и, к изумлению Эладора, протянул руку — не угрожающе, а будто помогая подняться окончательно. — Давай, сын лесного народа. Попробуй ещё раз. Но если снова провалишься — не жди милости. Эладор засмеялся — коротко, устало. Со стороны орка это почти издевательство, сам же видит, что пленник еле стоит. Нет, стоит набраться сил, прежде чем снова испытывать судьбу. — Ты до сих пор меня не убил, — сказал эльф, — значит, теперь ты за меня отвечаешь. Я не в том положении, чтобы мешать хищнику играть со своей добычей, и раз терять нечего, скажу просто: да пошел ты. И он отвернулся, намереваясь вернуться к костру и лечь. Даже голая земля будет мягче, чем все эти насмешки. Горраг промолчал. Эльфу показалось, что до него донёсся хруст зубов, пока его мучитель удерживал в себе ответ, и только костёр потрескивал в тягучей тишине. Вожак мог бы прикончить пленника за то, что тот бросил ему вызов — и тем не менее, он не остановил измученного эльфа. Тяжёлые шаги последовали за Эладором — медленно, гулко, словно орк сопровождал, а не преследовал. И всё же, когда эльф уже достиг света костра, ему в спину прилетело размеренное: — Запомню твои слова, эльф, — негромко, но так, что даже дальние орки поднимают головы. — И когда придёт время, проверю, стоит ли за ними хоть что-то. Он не крикнул, не бил, не угрожал даже. Но в его голосе — каменная твердь, обещание, что дерзкий вызов не растворится в ночи. А потом он отступил. Его тень исчезла, смешавшись с прочими фигурами у костра. Юнцы переглянулись, кое-кто заворчал в адрес наглого пленника, но никто не решился подойти ближе — слишком ясно, что Горраг присматривает. Эладор лёг на холодную землю. Она и впрямь казалась мягче, чем насмешки, чем грубая хватка вожака. А лес вокруг снова оживал: потрескивали сучья, шелестела хвоя, выли где-то далеко в долине голодные твари. Но, несмотря на боль и голод, отдых не приходил — эльфийская сущность держала на грани дремы, в полусне, где чувства остаются настороженными. И вот, сквозь потрескивание костра и тяжёлое дыхание орков, Эладор различил другое — ритмичное, далёкое, словно бы зов. Оно неслось высоко со склонов, перекатывается эхом среди камней. Не вой, не рёв зверя — скорее барабаны. Несколько барабанов. «Барабаны?» — изумился юноша. Есть, конечно, надежда, что это могло бы быть спасение, но сегодня Талисса к нему не очень благосклонна. Скорее уж это ещё больше орков. — Сейчас как набегут, — с истеричной иронией прошептал эльф себе под нос. — Как начнут счастливо лобызаться да лбами друг о друга стучать… Ах да, что это я, так встречаются дварфы. Вот дварфы бы мне не помешали, они-то уж знают, как орков на кусочки резать… Слова растворились в треске веток и тяжёлом дыхании пробуждающихся орков. Но барабаны — нет. Они становятся всё ближе, отчётливей. Ритм тяжёлый, размеренный, и, в отличие от нестройного ора орочьих юнцов, в нём есть порядок, воля и железная дисциплина. Орки вокруг насторожились. Кто-то поднял голову, глядя в темноту, и воины, только что смеявшиеся над неудачливым остроухим, переглянулись тревожно. Даже Горраг встал, шагнув ближе к краю кольца света, вгляделся в темноту. И тут ироничная мысль Эладора вдруг получила отклик от самой судьбы. В ночи раздалось тяжёлое гортанное пение. Не орочье, нет. Оно низкое, словно рокот земли, перемежается звоном железа. А затем — первый огонёк. Факел. Второй. Третий. Цепочка огня двигалась меж деревьев, и юноша понял: это не орки. Это дварфы. Маленькие силуэты в кольчугах, с топорами и молотами. Их шаги гулки, как удары кузнечного молота. И барабаны — те самые, что разбудили весь лес. Только вот… спасение ли это? Дварфы, наткнувшись на орочий отряд, могут решить сперва перебить всех — а потом уж разбираться, кто был пленником, а кто пленителем. Эладор поймал взгляд Горрага. В его глазах нет страха — только злость, азарт и тёмное удовлетворение. Будто он ждал настоящей битвы, а гаргульи были лишь забавой. И, хоть это было глупо, эльф просто не мог удержаться, чтобы не показать ему язык. По-детски, да, но он был слишком рад видеть приземистые фигуры горных воителей и хотел позволить себе этот миг злорадства над своими пленителями. Горраг, кажется, не понял насмешки, но его тяжёлый взгляд стал ещё мрачнее: он уловил дерзость, и это его задело. А барабаны гремели всё ближе. Лес будто сам поддался этому ритму — земля шуршала под тяжёлыми шагами, факелы расцвели багровыми огоньками, как десятки светлячков. — Дварфы… — глухо проронил один из молодых орков, и в его голосе прозвучала уже не бравада, а страх и ненависть. Горраг повернулся к своим, зарычал, отдавая короткие приказы. Орки встали плечом к плечу, сгрудились ближе к костру — они знали, что свет не их союзник, но и тьма против дварфов не поможет, горный народец видит в темноте чуть ли не лучше орков. И Эладор оказался между двумя ненавидящими друг друга народами. Для дварфов стройный силуэт с длинными волосами, вероятно, покажется менее чужим, чем орочья туша. Но всё равно в первом натиске они вряд ли будут разбираться. Сквозь шум и стук оружия о щиты в ночи раздался гулкий голос, хриплый, но могучий: — Орррки! Вперёд, ребята, очистим наши земли от этой погани! — И факелы враз поднялись выше, вспыхнул тусклый блеск стали и бронзы. Сообразив, что оказался на пути у неумолимой железной гусеницы дварфов, Эладор сделал шаг назад и опустился у догорающего костерка — дыма тот уже почти не давал, но так эльф казался менее заметным. Если победят дварфы, он окликнет их и позовет на помощь. А если орки… ну, тогда можно поставить на то, что не пытался бежать. Первый удар пришёл как гроза: низкий гул металла о металл, звонкий лязг и тяжёлое рычание. Орки бросились вперёд, дварфы ответили им единым строем, и воздух наполнился запахом крови и пота. Вблизи костра свет выхватил из темноты обрывки движения: бородатый воитель с коротким топором, орк, летящий на него с диким воплем, — и всё потонуло в хаосе схватки. Один из бородатых воителей покачнулся, когда по его щиту пришелся мощный удар топора, отступил на шаг — и оказался близко к костру, мгновенно заметив худую фигурку, сидящую на земле. Отбросив всякую гордость, эльф сложил болящие руки в общепринятом жесте — «на помощь!» — Тут пленник! — гулко крикнул бородач, вновь обрушивая молот на подбежавшего орка, но краем глаза уже держал эльфа в поле зрения. Его товарищи разразились боевым кличем, словно грозовой гром покатился через поле схватки. Дварфы двигались плотной стеной щитов, стараясь разбить орков поодиночке и оттеснить дальше от костра. Горраг взревел, пытаясь прорваться к их центру, его клинок рассёк воздух — он тоже заметил умоляющий жест пленника. Во взгляде полуорка кипел гнев и что-то ещё, неуловимое: то ли насмешка, то ли злость на самого себя. — Жалкая эльфятина, — прорычал он, рубя очередного бородача. — Кому угодно готов в ноги броситься, чтобы спасти свою потрепанную шкуру! Один из дварфов вырвался вперёд — коренастый, с заплетённой в косы бородой, в кольчуге, поблёскивающей красноватым от крови и огня. Он дал знак двоим своим, и они сместились, чтобы прикрыть безоружного эльфа щитами. На миг, короткий, как вдох, сын советника ощутил себя под защитой. Но рядом, над самым ухом, раздался хриплый вой, и Эладора пронзил острый страх — вожак орков в бешенстве, и он не просто кричит в ярости, это вой берсерка. Такие воины умеют не замечать даже самых страшных ран, не останавливаются, пока не упадут замертво, и даже тогда умудряются сомкнуть зубы на лодыжке врага, да так, что челюсти разжимать придется клином. — Осторожно! — попытался крикнуть юноша, но голос сорвался. Обманчивое благодушие Горрага ввело в заблуждение, но теперь эльф видел, кто такой этот вожак и почему остальные орки так его слушаются. Горраг рванулся вперёд, и это уже был не просто воин — это буря во плоти. Его глаза налились кровавым блеском, дыхание клокотало хрипами, мышцы под серой кожей ходили, будто каменные волны. Он вопил, и этот вой пробирал до костей — древний, звериный, лишённый всякой мысли. Он врезался в строй дварфов — не с хитростью, не с умом, а с силой дикого потока. Первый щит треснул под его ударом, второй он буквально вырывает из рук дварфа, проламываясь грудью, как скала. Клинок в его руке хлестнул по воздуху, разрубая всё, что оказывалось на пути. Брызнула кровь, дико вскрикнул какой-то оседающий на землю горный воитель, за ним другой… Вряд ли кто-то выйдет из этого боя целым. Один этот чудовищный орк стоил доброй половины своего отряда. Один из бородачей, тот, что стоял ближе всех к пленнику, резко бросил короткий взгляд назад: — Эльф! Живи, слышишь? Живи, чтоб потом рассказать, как мы держались! — И снова идёт вперёд, принимая на себя ревущего орка. Эладор замер у огня, и в душе его смешалось сразу всё — страх, ненависть, глубокое уважение к этим дварфам и… странное, мучительное осознание того, что Горраг, пусть и чудовище, но чертовски живой. Горраг рубанул сверху вниз, наседая на противника — дварфа с густой рыжей бородой, дерево щита жалобно хрустнуло. Дварфа отшвырнуло назад так, что он глухо ударился о камень. Второй бородач шагнул вбок, ударив коротким топором в рёбра берсерка. Лезвие лишь скользнуло по грубой коже и меховой броне — будто по скале, если рана и была, то орк этого не заметил. Горраг, даже не обернувшись, повёл локтем назад — и дварф рухнул, сбитый, как мешок. Третий дварф соображал чуть быстрее. Молот сверкнул в свете огня и обрушился на колено орка. Звук был такой, будто треснул камень. Горраг пошатнулся, но не пал. Он заревел так, что у эльфа внутри всё сжалось, и, схватив молотобойца за шлем, смял его череп и швырнул тело в сторону, словно тряпичную куклу. Дварфы уже бились не ради победы, а ради того, чтобы задержать, не дать этому чудовищу прорваться. Впрочем, орку всё же досталось. В его плечо вонзился обломок топора, в боку торчало лезвие ножа. Грудь его ходила тяжело, но он всё ещё стоял, сам не свой от ярости, и его бешеный вой не смолкал. Несмотря на ужас, который клокотал в душе Эладора, одновременно его пронзила острая жалость к дварфам. Они не друзья, но могли бы ими стать. Дрожа от напряжения, он бросился вперёд, уцепился за рукоять ножа, что вонзился в орка, выдернул его и снова вонзил — в его руку, держащую меч, в отчаянной попытке спасти хотя бы одну жизнь, которую вот-вот прервёт страшный удар. Твоё движение выходит скорее из отчаяния, чем из силы. Нож воткнулся в предплечье Горрага — и впервые за всё это время эльф услышал настоящий рёв боли, а не бешенства. Рука орка дёрнулась, и меч, готовый разрубить надвое горного воителя, скользнул мимо, чиркнув по земле. Горраг обернулся. Его лицо было искажено ненавистью, яростью зверя, которого ранили в собственном логове. Его дыхание — клубы пара в холодной ночи, глаза — два раскалённых угля. Кровь потекла по руке, но он не обратил внимания. На миг мир будто замер: он видел только эльфа. Не дварфов, не бой, не своё собственное ранение. Только его.