Перерождение в Ничто

Перерождение – это не то, что со мной произошло. Перерождение означает новую жизнь, новое начало. Я же не родился, я трансформировался. Начало – тоже не про меня. Я продолжил с того момента, на котором умер, просто в один момент всё стало по-другому. У меня не стало тела и не осталось чувств. Я был как та кровь, что текла из меня при жизни, я просачивался, впитывался, испарялся, разлагался и обращался в нечто новое. Только кровь – это всё же материя, как бы она не разложилась, а я нет. Я не дух и не призрак, я отражение тех эмоций, боли и чувств, которое испытывал перед смертью. Даже не смертью, ведь умереть я так и не смог. Думаю, причиной этому стало сочетание той нечеловеческой, ничем не оправданной жестокости, желания страданий моих мучителей и моей боли, которая превзошла все людские пределы. И хотя люди творят много жестокости ежедневно и ежечасно, концентрация ужаса в той комнате, эха боли и страха предыдущих замученных и моего страдания – всё вместе просто не могло умереть, исчезнуть бесследно, оно сконцентрировалось и обратилось в меня. Когда трансформация произошла, я просто был – повсюду и нигде. Своим инстинктом я познал весь земной шар – жизнь на нём, людей с их страданиями и радостями, животных с их желанием выжить, также я познал холодный космос, далёкие горящие звёзды и пустое пространство между ними. В одно мгновение мне стало доступно всё Знание этого мира. Я стал его неотъемлемой частью – без эмоций и чувств, просто существо. Однако это была лишь доля секунды. Потом я почувствовал, что что-то сжимает и раздирает меня одновременно. Воспоминания о боли. Даже не воспоминания, а знания, что я её чувствовал. Знание страха. Знание агонии. Всё это достало меня из той растворённости повсюду, сжало в небольшое пространство энергии и дало толчок – достаточно ощутимый, чтобы я понял, что я должен что-то сделать, но недостаточный, чтобы понять, что именно. Теперь я в поисках. Итак, я Никто – сгусток энергии, не обладающий ни эмоциями, ни чувствами, ни желаниями, но обладающий сознанием и точно знающий, что должен сделать нечто, что вернёт меня в то состоянии растворённости или же позволит мне перестать быть вовсе. Но что я могу сделать в таком виде? Этим вопросом я задавался беспрестанно. Я мог перемещаться почти мгновенно в любую точку мира и мог наблюдать – уже немало. Этим я и занялся. Людей я по началу избегал, потому что не понимал. Энергия, бурлившая вокруг них, заражала меня своим беспокойством, я тоже начинал воспламеняться и, так как я был рождён из боли, вокруг меня концентрировалась боль. Мне она была привычна, но я видел, как множится её масштаб, как разрастается мой кроваво-красный мир. Он напомнил мне момент перед трансформацией, который в прошлой жизни был для меня невыносим, и я ушёл от людей. В космосе было пусто, я хотел там остаться, но моя цель – не знаю какая, но точно наличествующая – не могла быть достигнута в том вакууме. Я вернулся на Землю, в самую тёмную и малообитаемую её часть – в самую глубину Тихого океана. Там, вблизи песчаного дна, разукрашенного глыбами камней, в кромешной темноте, нарушаемой лишь свечением некоторых рыб, я начал заново знакомство с жизнью. Местные обитатели были похожи на меня. Они, как и я, жили без эмоций, но, в отличии от меня, им было даровано тело, хотя бы и из одной клетки, которое чувствовало и выбирало за них, заставляло искать пищу, чтобы продолжить свое существование и размножаться. Естественно, они не осознавали и даже не задавались вопросом зачем, но их верный путеводитель – тело и его инстинкты – направляли и давали что-то похожее на человеческий смысл жизни. Их мир был опасен. В любой момент каждый из них мог быть съеден кем-то более сильным, но в этом не было жестокости. Каждое существо хотело жить, почти всегда жизнь одного означала смерть другого, но ни в одном из этих существ не было наслаждения тем насилием, что они вершили. Просто одна жизнь, желая продолжиться, поглощала другую. И это стало моим первым в новой жизни открытием – желание жить и необходимость поглощать ради жизни. Я сам захотел жить. У меня не было нужды в физической пище, но я начал поглощать чувства и желания. Те, что я обрел в кромешной темноте дна, звались голод, страх, и спокойствие. Последнее мне нравилось больше всего, но иногда, при редких встречах с человеческим мусором, всё-таки добравшимся до океанского дна, я не мог его сохранить и боялся встречи с человеком, вторжения чего-то чужеродного, насыщенного более сложными чувствами и эмоциями, чем я готов был поглотить. Вторым моим открытием стало то, что я даже без тела мог влиять на жизнь вокруг. Сначала я делал это невольно. Боль и агония, сопровождающие меня, распространялись на живых существ вокруг. Самое спокойное существо при моём приближении чувствовало страх и боль. Оно бежало от меня, как от самой большой опасности в своей жизни, не понимая, что я ничего не могу ему сделать. Затем я начал замечать, что могу контролировать поступающие от меня импульсы, посылать их по очереди или не посылать вовсе, оставаясь невидимым и неощущаемым для моих сообитателей. Постепенно я научился транслировать и те сигналы, которыми напитывался сам. Наблюдая за охотой, светящейся рыбы-иглорота, я напитался её голода так, что все живые существа от одноклеточных до огромных акул, которых я встречал потом, бесцельно блуждая по пространству, даже не будучи голодными, начинали охоту. Остановившись возле непонятной, но явно живой субстанции, я смотрел, как она поглощает останки других живых существ. Она ела, раздувалась, но не могло остановиться, принимая излучаемый мною голод за свой. Я пытался перестать транслировать этот сигнал, остановить поток, идущий от меня, но не смог. Разрастающееся кроваво-красное облако боли и близкой смерти заставило меня спешно покинуть это существо. На него мне было всё равно, но этот туман агонии стал вновь меня пугать. Таким образом я понял, что, пресыщаясь каким-либо чувством, я начинаю излучать его бесконтрольно. Экспериментируя, я выявил для себя норму, сколько могу поглотить. В конце концов я узнал, впитал и прочувствовал всё, что могло мне дать морское дно. Всё чаще я стал перемещаться от него вверх, туда, где живых существ было больше, а оттенки их чувств и желаний были разнообразней. Но и они достаточно быстро отдали мне всё, что могли. Тогда я понял, что пора искать другое место. Следующим моим пристанищем стала Антарктида. В ту секунду единения с миром – между смертью и перерождением – я чувствовал её, холодную, суровую, малообитаемую, но всё же населённую больше, чем дно океана. А главное, что существа там обитали совершенно другие, их хотелось познать, и среди этих существ людей было мало. Они были как тот мусор на дне океана – редкий, непонятно как достигший этого отдалённого уголка, но, если уж пришедший, то прочно обосновавшийся и нарушающий своим присутствием то, что тысячелетиями формировалось без него. Я прибыл в Антарктиду под конец зимы и первым, что меня встретило, было кричащее, сильнейшее желание выжить и усталость. Всё живое здесь было измотано суровым климатом, нехваткой еды и отсутствием света. Обитатели морского дна жили без света всегда. Здесь же, животные и растения, дремлющие в скудной почве, хотя и могли по полгода обходиться без него, солнце было необходимо, они ждали его, и я стал ждать вместе с ними. Желание света стало новым оттенком в моей вновь приобретённой тяге к жизни. Когда первые лучи солнца появились – ненадолго, меньше часа – по всему живому прошёл вздох облегчения, радость, они ликовали возможности продолжения своего существования. Всё вокруг забурлило, закишело и забегало, но даже их общий гул не мог сравниться с тем, какой ужасный хаос творился вокруг одного человека. Я слишком живо ещё его помнил и теперь мог его бояться. Но этим копошение животного мира я наслаждался, как наслаждались они вновь возрождающейся жизнью. Вместе с солнцем и потеплением к животным вернулась жажда размножения – я хорошо её знал по морским обитателям, но затем пришло нечто новое. Инстинкты заставляли всех от птиц до огромных тюленей заботиться о потомстве. Я не чувствовал такого в моем прежнем обиталище, где каждый организм, даже новорождённый, должен был с момента появления в этом мире бороться за свою жизнь самостоятельно. Кроме того, здесь многие виды начинали держаться группками, оберегая друг друга. От них я впитал заботу и привязанность - этих прародительниц человеческой любви. Вместе с ними же я прикоснулся к понятию общности. Надводные скалы, где гнездились пингвины, буквально сочились чувством безопасности и привязанности, коллективности и взаимопомощи. Иногда я наслаждался безопасностью вместе с ними, а иногда откуда-то из далёкого прошлого ко мне приходили воспоминания об ощущениях человеческого столпотворения. В такие моменты мне казалось, что я снова вместе с людьми, и я начинал неосознанно излучать страх, распугивающий этих сильных птиц и их детёнышей. Почему-то мне этого не хотелось. Не из-за того кровавого облака, так пугающего меня ранее, с ним я научился уживаться, нет, но всё же не хотел. Иногда я переставал понимать, какие эмоции и чувства я испытываю. Я не знал ничего, кроме того, что я поглотил, но и этого уже было много. Разные оттенки самых простых чувств, пусть даже и обусловленных инстинктами, сплетались во мне, рождая новые. Это было страшно и увлекательно. Не знаю, из чего зародилось ощущение увлекательности, но оно породило интерес, который мешал спокойствию. Впрочем, всё, что я поглощал, мешало спокойствию, но интерес – больше всего остального. Теперь, помимо цели, которая не позволяла мне бежать подальше от Земли, мною двигало любопытство. Это раздражало и радовало одновременно. Там же, в антарктической мерзлоте, меня ждало ещё одно открытие. Перемещаясь по лежбищу морских котиков, я привязался – теперь и это было мне доступно – к одной самке с новорождённым детёнышем. Она оберегала это ещё маленькое и несуразное существо изо всех сил, заботилась о нём, а я впитывал и наслаждался этой заботой. Но, как и везде в живой природе, опасность была слишком близко: два воюющих за другую самку тюленя оказались слишком близко. Их бой, соперничество и желание подавить друг друга, не оставляли места зрению и вниманию к окружающему, и они с удивительной для таких больших животных быстротой приближались к моим подопечным. Этим самцам не было дела до матери с её детёнышем, но в пылу боя они запросто могли раздавить его. Новорождённому существу грозила опасность, я чувствовал страх матери и её желание, решимость, во что бы то ни стало, защитить потомство, но ещё я чувствовал, что она была ослаблена. Она тащила своего ребёнка подальше от места битвы, но самцы в пылу драки перемещались быстрее. Их азарт, злость, желание доказать свою силу и выбить право на жизнь я тоже прекрасно чувствовал и поглощал. Забота, желание защитить, перемешанная с злостью и тягой к жизни, а также моя привязанность – всё вместе трансформировалось в нечто невероятное. В момент, когда самка с детёнышем должны были погибнуть незамеченными в драке двух других особей, я сорвался к ним и смог оттолкнуть двух дерущихся животных, став на мгновение материальным. Не уверен, какую именно форму я принял, возможно, другого их сородича, а может и просто бесформенного чудовища, но удар мой был таким, каким только могла позволить та гамма чувств, которая смешалась во мне. Самцы разлетелись на несколько десятков метров от нас, детёныш и его мать были спасены. Я снова мог быть материальным. Это открытие обрадовало и напугало меня. Я вновь узнал, что быть материальным, значит лучше чувствовать, пропускать все желания через тело, впитывать их не только сознанием, но и каждой клеткой. Это невообразимо. Но я боялся воспоминаний о том, как был человеком. С ними была связана боль, а мне теперь было с чем её сравнить. Я паниковал и от этой паники бежал, спустился глубоко в ледяную трещину, достиг её дна и прошёл сквозь него до самой поверхности Земли, где уже миллионы лет не было никого. Только мельчайшие частицы, обрывки некогда органической материи, воспоминания о былом буйстве жизни в воздушных полостях льда надо мной напоминали, что она – жизнь – всепроникающая. Я отдыхал. Пока я находился под слоем льда, созерцая обломки эволюции, спрятанные в его глубинах, ко мне пришло осознание, что я и сам должен эволюционировать. Я должен научиться управлять своими чувствами и желаниями, должен понять, как трансформировать себя в определённую материю и как жить в этом материальном облачении. Интуиция подсказывала мне, что это приблизит меня если не к достижению, то хотя бы к пониманию той цели, из-за которой я здесь. Восстановив спокойствие, я выбрался из-подо льда и начал учиться. Сначала я боялся превращаться во что-то большое, меня пугало обилие материи, которой я должен был стать, поэтому я стал наблюдать за птицами. Моё внимание привлекли снежные буревестники. Белоснежные птицы, неуклюжие на Земле и ловкие в воздухе, показались наиболее удобными для моего обучения. Я стал пробовать. Сначала ничего не получалось, я не понимал, как в прошлый раз я смог из сгустка энергии трансформироваться в материю. Постепенно, раз за разом прокручивая в голове то воспоминание, я осознал, что для превращения мне нужно было захотеть повлиять на ход событий. Причём, если я хотел повлиять на то, что я могу изменить только импульсами своего настроения, трансформация не удавалась. Мне нужно было захотеть сделать что-либо, что я не мог совершить в своей истинной форме. Поиск такого желания был долгим. Осложнялось всё тем, что живые существа были чувствительными к моей трансформации, они ощущали присутствие чужака даже тогда, когда я только собирался материализоваться, и улетали. Изо дня в день я шатался между скал и валунов, пытаясь найти идеальное сочетание всех нужных мне условий и, в конце концов, нашёл. Пара буревестников, отправившись на поиски пропитания, оставила своего птенца одного в гнезде. Я знал, что он может провести один двое или трое суток, поэтому просто остался рядом с ним. Но ни на вторые, ни на третьи сутки его родители не появились. Птенец замерзал и умирал от голода. Я знал, что если захочу продолжить его жизнь, то смогу трансформироваться, и я захотел. Это желание заботы, поглощённое от других птиц, смогло материализовать меня в первый раз. Оказавшись в теле белой птицы, я испугался обилию чувств – запахов, цветов, звуков, тактильных ощущений. Нет, в своей истинной форме я тоже знал их, но знать и чувствовать совершенно не одно и то же. Но даже больше этого потока ощущений меня напугал стук собственного сердца. Оно колотилось с бешеной скоростью, его звук отдавался по всему телу, будто бы отсчитывая минуты до моей новой смерти. Оно раздражало меня, хотелось вырвать его из груди, заставить замолчать, только бы не слышать этот отсчёт. Как можно жить и не обращать внимание на него, как можно привыкнуть? Я не знал, но моё новое тело знало. Его инстинкт сохранения потомства заставил меня лететь на поиски пропитания для умирающего птенца. Это мне удалось сделать быстро. Я принёс добычу маленькой птице и залез к нему в гнездо. Тот же инстинкт говорил мне, что я должен её согреть. Мы пробыли вместе десять суток, я летал на поиски пропитания, ел сам – это оказалось необходимо, грел птенца и спал. Я вспоминал, что значит «жить». Затем птенец начал летать и я, доверившись инстинкту своего тела, оставил его. Он уже был способен выживать сам. А я понял, что мне пора возвращаться в свою истинную форму, иначе я рискую остаться белой птицей до конца её жизни. Сомневаюсь, что я умер бы, ведь я и так не жив, но почувствовать смерть тела ещё раз я не хотел. Вернувшись в своё настоящие обличие – а вернее его отсутствие – я пришёл в странное замешательство. Такое близкое соприкосновение с жизнью, воплощение к ней, заставило меня впервые в моём новом существовании, захотеть выразить во вне то, что я пережил. До этого я был тем, кто впитывает и поглощает ощущения и желания, осознаёт то или иное их проявление, а теперь из глубин моей памяти, с каких-то задворок моей прежней жизни ко мне возвращалась способность облекать свои вновь обретённые чувства и переживания в форму – ещё не слова, но уже нечто отдельное от меня. Кроме того, мне захотелось познать все грани чувств и эмоций – этого животные мне дать не могли. И это открытие привело к ещё одному ужасающему выводу – я должен буду вернуться к людям, ведь только им доступны все формы переживаний и их выражения, будто речь или любое творчество. Что есть последнее я ещё не до конца вспомнил и понял, но, что оно мне необходимо, что только оно позволит мне до конца осознать и выразить все мои вновь формирующиеся, развивающиеся и усложняющие чувства, я ощутил с подозрительной ясностью. Я не смогу не вернуться к людям. Страх, нежелание, паника. Снова моя родная материя – боль и агония – заполняли пространство вокруг меня, распугивая живых существ вокруг, но на этот раз всё было по-другому. К ним примешалась злость, которая буквально подталкивала меня к действию, и разбавляло кровавый туман своей темнотой. Вместе они родили решимость. Я должен приготовиться к новой встрече с людьми. И я стал готовиться. Я научился выбирать мотивы, чтобы провести трансформацию и суметь материализоваться в любой момент, я научился воплощаться именно в то тело, которое мне нужно, и, оставляя форму этого тела, менять его силу и функции так, чтобы оно было сильнее окружающих меня существ. В процессе мне пришлось вновь прочувствовать боль: в животных драках, борьбе за выживание и пропитание её было достаточно. Да, она сопровождала меня всегда, но в своей истинной форме я только лишь знал о ней, помнил. В материальном теле она снова и снова пронзала меня до тех пор, пока я не научился становиться сильнее всех тех, в кого я материализуюсь, а также, пока я не научился управлять своим вновь приобретаемым телом. Каждое живое существо требовало особого подхода к, если так можно сказать, управлению. В момент трансформации требовалось с точностью узнать, проанализировать, прочувствовать тело, которым нужно стать. Иначе оно было непригодным для жизни в нём. Я тренировался упорно. Научившись приспосабливаться к любому из тел, предложенных Арктикой, я стал перемещаться по другим малонаселённым областям земного шара, побывав в пустынях, лесах, снова окунулся в море. В конце концов, я понял, что не могу больше оттягивать возвращение к людям. Я был готов к встрече с ними. Более того, я хотел встретиться с вполне конкретными людьми - теми, что обрекли меня моё бесконечное существование в кроваво-красном мире. И я знал, где их искать.