Омега + Омега. У солнца твой запах

I

      Ночью Арту снится сон. Впервые за долгое время. Этот сон — странный. Потому что в нем есть то, от чего Арт отвык. Он чувствует, как ласково и тепло смотрит на него Ларс… и как говорит что-то приятным, мурашащим шепотом, и как его голос становится тише, и тише, и тише… Арт чувствует, как его собственный пульс сбивается, когда Ларс приближается. Он приближается, чтобы стать опорой — в невесомости. Это — риск столкновения, а вокруг больше ничего. И наконец Арт чувствует, как ломается что-то внутри, когда Ларс исчезает.       Арт просыпается. Словно после падения. Резко садится в постели, проводит по волосам рукой.       Он падает обратно на подушку. Проверяет часы: еще рано. Еще четыре утра. Проверяет Виталика: не видел ли тот? Со стороны чужой койки — спокойно и тихо.       Арт включает телефон. Что там святой препод? Звонил, писал? Кинул всё-таки в черный список?       Оповещение только одно. И Арт закатывает глаза — на длиннющий текст. Но уголок его губ дергается в усмешке. Почти нервной. Затем он становится серьезным, читая.       «Я не могу сейчас ответить на твой вопрос о моих чувствах. Потому что я действительно переступил черту. Не только как преподаватель. Вообще.       И я хотел бы объяснить, почему так произошло.       Я вижу, что тебе плохо. С самого начала, как ты начал писать. Я знаю, что ты делаешь. Ты слишком умен, чтобы случайно затеять игру в ассоциации с когнитивистом. Я не мог игнорировать твои попытки идти на контакт. И нет, не как аналитик. Как человек.       И я знал, что если я скажу: „Артем, ты не хочешь поговорить с моей хорошей знакомой? Она отличный психолог“, — ты пошлешь меня к черту, а я потеряю доверие. И я решил, что буду просто отвечать честно и открыто, потому что эмпатия — это благое намерение, которым вымощена дорога в конфликт. Я не мог просто забить. Или пресечь это.       И в итоге я переоценил себя. Потому что всё зашло слишком далеко… и я оказался в ситуации, когда ты — не просто сложный человек, который просит, чтобы его услышали. Но еще интеллектуальный вызов, который я люблю, и глубокий собеседник, с которым весело, и — окей — ты очень привлекательный парень, и я мог считать пару твоих сигналов неправильно.       Ты можешь злиться, что я всё остановил после того, как мы отлично поболтали в аудитории. Да, это было классно, согласен. Но я действительно был бы лицемером, если бы делал вид, что между нами ничего особенного не происходит. Я был бы не просто лицемером, а настоящим подонком, и ты это знаешь.       Иногда система дает сбой, потому что столкнулась с чем-то большим, чем рассчитала. Моя система дала сбой. И я не знаю, как это исправить. Но я мог бы постараться. Если ты не будешь против.       Я не отказываюсь от своих слов. Ни от каких.       И мне действительно жаль, что всё так получилось. Прости меня».       Арт выключает телефон и какое-то время лежит в темноте.       Внутри него тишина. Белый шум. Непрерывный сигнал на высокой частоте. Как контузия после взрыва.       Через пару минут Арт отбивает всю эту откровенность шуткой, как швыряет от себя подальше — с помощью бейсбольной биты: «Профессор, как, говорите, вы влюбились? „Я не отправил его к психологу вовремя“».       Телефон молчит минуту. Потом выдает чужую бессонницу. Ларс посылает три смеющихся смайлика. И пишет: «День только начался, а лучше шутки уже не будет… Но я определенно не могу сказать, что расстроен».       Арт тут же подрезает ему крылья: «То есть вы не отрицаете, что влюбились».       Ларс печатает. Перестает. Печатает. Печатает. Перестает.       Ларс спрашивает: «После всего, что уже сделано и сказано, я не знаю, что хуже — отрицать или нет».       Арт говорит: «Мы едва знакомы…»       Ларс пишет: «Ты прав. Симпатия — это не такое глубокое чувство, как влюбленность. И ты наверняка знаешь, но я считаю важным проговорить, что ты не обязан чем-то отвечать на нее и вообще как-либо реагировать».       Арт выделяет и пересылает начало длинного письма: «Я не могу сейчас ответить на твой вопрос о моих чувствах».       Арт пишет: «Лицемер».       Ларс сокрушенно уходит сидеть в угол стикером — в гнетущей атмосфере печали, раскаянья и вины. Но потом пишет серьезно: «Это всё равно что пытаться играть в сапера. Я знаю, что ты заложил мины в каждое поле, но продолжаю идти. Что бы я ни написал, правильного ответа нет, так?»       Так. Арт хочет восстановить границы. Ценой одного праведного порядочного Никиты. Тот всё равно простит.       Арт выходит из сети и продолжает пялиться в стену. Он не понимает, что чувствует.

II

      Арт смотрит на таблетки в своей руке. И думает. Он думает, принимать их или нет. Он думает об этом, потому что… хочет провести диагностику. Ночь прошла, но он не ощущает, что выспался. Будто длинный день продолжается и продолжается… Надрыв, который хотел прорваться, слег, как не было. Арт бы тоже слег, но ему надо на пары.       Он глотает таблетки и выходит.       Он проверяет оповещения целый день. Чтобы что-то увидеть. Что-то еще. Он проверяет, держит ли Ларс свое слово о продолжении общения, бросив ему ассоциацию: «Тишина». Он пишет: «Как после взрыва».       Ларс отвечает: «Осколки».       И Арт хмыкает: «Задело?»       И продолжает игру: «Шрапнель».       И Ларс отвечает: «Хирургическое вмешательство». Его мозг продолжает решать проблемы. Это не «боль» и не «кровотечение». Это попытка функционировать дальше.       Арт спрашивает, припоминая Ларсу психолога: «Пойдете к своей хорошей знакомой зализывать раны?».       Ларс пишет: «Я пока вроде справляюсь сам». Он говорит: «Но спасибо, что беспокоишься».       Арт сразу ловит пальцем не применимое к нему «беспокоишься» и отвечает: «Это сарказм».       Ларс говорит: «Хорошо».       Он не спорит. С ним… невозможно поссориться.

III

      Арт закидывается таблетками вечером. Чтобы спать. И жмурит до боли глаза. Но он не может.       Еще всего восемь, но он заранее пишет: «Бессонница».       Ларс отвечает: «Тоже». И спрашивает: «Может, чаю?»       Арт спрашивает: «Это что, эвфемизм?»       Ларс ставит неловкие улыбки и отвечает: «Просто чай… Даже не где-то. Можно с собой и на воздух. Проветрить мозги».       Арт пишет: «Я не пью чай».       И затихает. И у него продолжает внутри нарывать что-то, чего никогда раньше не было.       Он пишет: «Блять, ладно».

IV

      Ларс извиняется:       — Я люблю фруктовые чаи.       Этот — с апельсином и манго. Больше сок, чем чай. Похоже на него. Такое же яркое.       Они стоят на кассе в кафешке.       Арт берет для себя:       — Американо.       Он озвучивает свой заказ раньше, чем Ларс успевает оплатить. Он ставит обоих в ситуацию, когда должен кто-то один. И прикладывает свою карту вперед.       Арт падает за столик в кресло, чтобы подождать заказ. В их паре он решил быть за парня. Правда, за кого Ларс — пока сложно определиться.       Ларс опускается напротив с мягким:       — Я думал, ты хочешь уснуть…       — Кофеин переоценен.       — Отчего?       Арт молчит.       Кресла под ними — фисташкового цвета. Вокруг — оранжевые вставки и черные контуры картин в тонких рамках. Что-то с претензией на дизайн.       Арт прячет руки в карманах, чуть съезжая под столик. На Ларса не смотрит. То на кассу, то вниз.       Ларс говорит:       — Кофе действительно помогает не всем. У кого-то очень быстрый метаболизм, и кофеин плохо блокирует аденозиновые рецепторы в мозге. Аденозин — это, можно сказать, молекула усталости… Говорит организму: «Я хочу спать».       Арт молчит, что кофе на него может не действовать, потому что его организм и так в вечно подавленном состоянии. Тут уже нечего блокировать еще больше…       — Это прокатывает на свиданиях? — усмехается Арт. — Факты из Википедии.       — Я думал, это дружеская встреча… — говорит Ларс.       — Ага, — отвечает Арт тоном в стиле: «Ну-ну, рассказывай».       Ларс вглядывается. Будто пытается разглядеть Арта за колючей проволокой и броней. Он вглядывается как человек. И как сволочный аналитик.       Арт не выдерживает и встречает его взгляд:       — Что?       Ларс отвечает чем-то нейтральным:       — Как прошли пары?       И Арт теряется. Потому что какая разница?.. И возвращает Ларса обратно — в их взаимодействие, отвечая не про пары и не про себя, но про него:       — Не мог сосредоточиться.       Ларс беспомощно улыбается. И не сознается в том же. Если бы сознался, может, Арту стало бы проще?.. А может, и нет…       Ларс говорит:       — Ну, если учитывать, что мы в среднем обдумываем за день шестьдесят тысяч мыслей, бывает тяжело справиться с внутренним шумом…       Арт бросает:       — Вы — мой внутренний шум.       Ларс затихает. Претензия звучит интимней, чем Арт ожидал. Звучит как признание.       Арт сидит еще какое-то время рядом. Потом их заказ выставляют на кассу. Арт поднимается порывом. Берет свой кофе. Ставит чай Ларса — ему на стол. Угловатые белые пальцы Арта почти обжигаются о стенки. И он говорит:       — Горячо.       И Ларс прикусывает губу в улыбке:       — Спасибо.       Арт выходит, не оглянувшись, делает первый глоток. Кофе на вкус — никакой. И тахикардия начинается раньше, чем кофеин добирается до аде-…       — Как вы сказали? — спрашивает Арт.       — О чем?       — О молекулах усталости. Как называется?       — Аденозин. Это нейромедиатор, как дофамин. Или кортизол.       — Типа сигнал.       — Скорее, пакет данных… Эти данные говорят мозгу: «Включаем сигнал».       Арт усмехается. Потому что Ларс переходит на инженерный язык так же просто, как говорит о биохимии.       Арт смягчается и отвечает на его вопрос:       — Сегодня было две жизненно «важные» пары. Философия и история. И между ними втиснули матанализ.       Ларс улыбается:       — Разочарован?       — Да. Одни лекции и задачки по физике. Программируем калькуляторы. Класс.       Ларс говорит:       — Потерпи… Сначала основы…       — Ага. Философии.       — Зато будет о чем спорить… с каким-нибудь когнитивистом.       Арт на него смотрит. Прямо. Как на омегу. В таком ключе. Как на… «привлекательного парня»? Интеллектуальный вызов?.. и глубокого собеседника, с которым весело… интересно, занятно, интригующе… Арт слишком сильно сжимает стаканчик — и чуть не теряет крышку. Он чертыхается и застывает.       — Не обжегся? — голос у Ларса — участливый.       Арт понимает. В эту минуту. Больше, чем готов вынести. И он говорит:       — Нет. Ладно. Пейте свой чай. Я к себе. Пока общежитие не закрылось.       Ларс замедляет шаг и опускает глаза на стаканчик, который жжет ему руки. Он говорит:       — Спасибо, что угостил. Спокойной ночи.       Арт не отвечает. Ну надо же было так вляпаться…

V

      Арт ворочается в постели. Находиться рядом было невыносимо, но порознь — тоже истязание себя. Арт думает, что мог отнять его стаканчик и обжечь язык об апельсин и манго.       Он пишет: «Надо было попробовать твой дурацкий чай». Он делает это осознанно — переходит на ты. Он каждый раз делает это осознанно.       Ларс спрашивает: «Принести тебе завтра?»       Арт прячет лицо в подушку, отключив телефон. И себя.       Он тычется носом в свежую наволочку и пытается ощутить хоть какой-то запах. Но ему — пусто. Он обнимает подушку руками и силится вспомнить: чем пахнет Ларс?.. и насколько это похоже на солнце?

VI

      Утром Арт принимает решение… не глотать таблетки. Это не сбой. Это холодное: «Я хочу разобраться». Симпатия или нет. Что он чувствует, кроме адреналина? и любопытства. Даже если он знает, что полетит вся система. Из-за того, как долго он ее подавлял, как упрямо, с каким хладнокровием. Никаких циклов. Никаких запахов — ни от него, но от окружающих. Никаких вкусов. И к жизни тоже. Ни эмоций, ни чувств, ни желаний. Так проще.       Что изменилось?       Арт проверяет срок годности таблеток. Но дело не в нем. И Арт знает. Просто было бы легче…

VII

      Арт съезжает по перилам вниз. Он не злится, но любит злую иронию. Подколки, подначки. Показывать зубы и выбивать из-под чужих ног почву. Он находится в обороне. Даже когда нет смысла… Это не способ оттолкнуть других. Это просто язык, на котором он говорит. Единственный язык, на котором он говорить научился.       И вот что он делает: застает Ларса в аудитории, выпускает его студентов, запирает за собой дверь. Встает, облокотившись на кафедру. Его лицо серьезное — на растерянную улыбку Ларса.       Ларс говорит:       — Привет?       — Ага. И вам не хворать. Вы же принимаете подарки, да? Цветы всякие.       В чем прикол одной розы? Ее не дарят преподавателю. Одну алую розу — никогда. Омеге — да. Это то, что Арт делает. Он не ухаживает. Он ставит в неловкое положение. И смотрит.       Что Ларс будет делать?       Ларс говорит:       — Я не могу принять это, Артем…       — И чем отличается? От букета, который вы взяли на днях.       — Букет был от трех студенток. И в знак благодарности.       — Ну и отлично. Я оскорблюсь, если вы будете это воспринимать как-то еще.       Ларс сначала обдумывает слова Арта, потом защищается усмешкой — и не знает, как ему быть.       — Хорошо, я могу ошибаться, но это общепринятый смысл красной розы, так? Еще со времен викторианской эпохи она означает романтическую любовь. Это непременный атрибут голливудских свиданий и Дня святого Валентина.       — Как это называется в психологии? Когда приписываешь желаемое и свои чувства другому.       — Проекция, — улыбается Ларс. — Но это не наш случай, мне кажется...       — А когда вы пытаетесь убедить человека, что он вкладывает в свой жест что-то другое?       — Хорошо, — соглашается Ларс. И говорит: — Вот еще одно интересное замечание: с антропологической точки зрения, дарение одного цветка, в отличие от букета, — это интимизация жеста. Букет — социальный ритуал. Один цветок — личное послание и вызов.       Арт расплывается на «вызов» и говорит:       — Почти горячо.       Ларс тоже ставит локоть на кафедру и чуть поворачивается вполоборота. Он заинтересован загадкой, он предлагает другую версию:       — Еще алая роза была эмблемой дома Ланкастеров в Войне Алой и Белой розы. Это был символ притязаний на власть и борьбы. Что-нибудь из этого?..       Арт прищуривается и говорит:       — Я вспомнил, как это слово. Когда пытаешься убедить человека в чем-то, чего он не делает. Газлайтинг.       Ларс принял правила игры, поэтому он спрашивает:       — Я так понимаю, это было «холодно»?       — Это было близко.       — Знаешь, по легенде, красная роза появилась из крови Афродиты, когда она укололась о шип, пока бежала к своему возлюбленному.       — Теперь вы спец по греческим мифам. Почти искренне восхищаюсь, — Арт даже не язвит, он скорее… весь поглощен процессом?       — Знаешь, почему я не приму? — спрашивает Ларс наконец спокойно и с легкой, но грустной улыбкой. — Дарение — это акт наделения смыслом. По Деррида, дар создает долг и ожидание ответа — и долг с ожиданием выходят на первый план, а сам дар как бы стирается… Я и так уже должен тебе за чай. Не хочу становиться слишком обязанным…       — Каково мне? — спрашивает Арт. — Я всё еще не в черном списке.       Ларс замолкает. И поднимает на него глаза с вопросом:       — Ты рассматриваешь мое внимание как долг?       Как что-то, что требует благодарности, которую Арт не умеет выразить. Еще ему классно общаться…       И он говорит тише:       — Ты не ответил… Хочешь поцеловать меня или нет.       Он снова заставляет Ларса растеряться, задуматься, подгрузить данные. Спросить об Арте:       — Ты пытаешься узнать, в безопасности ли ты?       — Я пытаюсь получить честный ответ.       Но Ларс говорит только:       — Я не стану этого делать…       И Арт настаивает:       — Хочешь или нет?       Ларс опускает глаза. На его губы. Это мгновенье. Почти неприличное. Почти интимное. Между ними — полметра искрящегося воздуха.       Ларс переводит взгляд вниз, на кафедру. Он что-то уловил. Он теперь просит сказать:       — В чем я участвую, Артем?       — Я хочу понять, что почувствую.       — Это какие-то радикальные меры…       — У меня других не бывает.       Ларс чуть улыбается, как будто находит подтверждение этим словам во всех поступках Арта…       — И всё-таки… — отвечает он.       Арт говорит:       — Я не прошу.       — А я всё равно не согласен…       — Ты боишься, что вляпаешься или что я совсем слечу с катушек? Заметь, я не спрашиваю тебя, нравлюсь ли тебе, потому что ты уже выдал себя с потрохами.       Ларсу смешно — и в каком-то несмешном смысле. Он пойман — и ему всё труднее светиться и парировать.       — Ладно, — говорит он. — Давай честно. Как это выглядит для меня. Два варианта: либо это провокация, либо приглашение. Оба меня пугают до чертиков. Полной непредсказуемостью последствий.       Арт криво усмехается:       — Я настолько не внушаю тебе доверия?       — Ты же хочешь честно?       — Да или нет? — продолжает настаивать Арт. — Это просто вопрос о твоем желании.       — Я не буду тебя целовать.       — Придется.       Ларсу смешно.       — Почему?       — Такая цель. Диагностика.       Ларс слабо хмурится, пытаясь проникнуть в очередное слово, за которым тянется цепочка ассоциаций.       — Есть много других, более щадящих способов проанализировать свои чувства…       — Мне надо быстро.       — И почему ты поставил себе дедлайн?       — Я не выпил утром блокаторы.       Что делает Арт? Он сознается. О своем поле. Почти открыто. И Ларс теряется лишь на секунду, потом в его голове, видимо, всё встает на свои места. Он сканирует Арта глазами с новым каким-то знанием, пониманием. До него доходит слово «блокада». И он кивает.       Он вздыхает и забирает розу. Ему открыли тайну, он принимает дар. Всё честно. Такой равноценный обмен. Он говорит:       — Может, так будет достаточно?       Он говорит этим скромным жестом: «Я согласен попробовать». И не спешить. И Арта почти простреливает.       Арта почти простреливает, и он начинает смеяться. Дурацкий Ларс. Он не может, как все нормальные люди. Никогда не знаешь, что выкинет. И в этом, пожалуй, они похожи… хотя бы тем, что один удивляет другого… и тем, что им обоим — не оторваться — так интересно. Решать, как головоломку. Искать ответ. Поддаваться и открывать ящик Пандоры…       Арт отлипает от кафедры и прячет руки в карманы джинсов. Он к такому был не готов. И этого почему-то правда хватило… не чтобы он успокоился. Но чтобы почувствовал.       Арт останавливается в дверях:       — Я омега, Никит.       — Да, я… понял, когда ты сказал про блокаторы.       Арт ждет.       — Ну?       Но Ларс не понимает:       — Что я должен тебе сказать?..       — «Я тоже, мы несовместимы».       — Хорошо.       — Я сейчас в тебя что-нибудь швырну.       — Швырни.       Он просто соглашается: «Ты можешь». В нем нет ни капли насмешки.       И Арт возвращается, чтобы швырнуть. Листы, с которых всё началось, которые разлетелись у лестницы. От руки исписанные. Для запоминания. Со всеми фразами — о памяти и античных философах. Арт закидывает Ларса — пометками, ручками, карандашами. А потом сокращает расстояние, хватает за мягкий свитер. Приближается нос к носу. Почти — нападая. И не нападает, а тяжело дышит.       Ларс переходит на шепот:       — Можно понять и без радикальных мер…       Он делает шаг навстречу — и притягивает Арта к себе. Его прикосновения — аккуратные, почти невесомые. Он обнимает.       Это полное разоружение. И Арт застывает, сделав глубокий вдох…       Если бы можно было приблизиться к солнцу и не сгореть, у него был бы, пожалуй, металлический и озоновый запах, как от сварочного аппарата. Запах раскаленного железа. И, может, оно бы пахло чистейшим жаром. Как воздух в самый знойный летний день, когда плавится асфальт и всё дрожит от температуры. Или совсем ничем. Как пахнет сияние мощной лампы, если поднести к ней руку. Никаких дополнительных свойств, только тепло, которое обжигает…       Ларс не обжигает. Его запах — тонкий, как цветение весной, и очень пронзительный, почти острый. Как ножевое ранение. Как порез от бумаги. Как удар током. Его запах теплый и нежный. И ласковый, если можно такое сказать о запахе. Как пробежавший по коже луч света. Как нагретое дерево. Как поток теплого ветра.       Но если бы можно было взаправду приблизиться к солнцу и не сгореть, если бы можно было его обнять вот так... оно должно было бы пахнуть, как Ларс. Озоном, как гроза, цветением, как весна, чуть-чуть раскаленным железом — в каком-то странном, сухом остатке. Чем-то таким всеобъемлющим, слегка пряным, что трудно терпеть.       И Арт отстраняется, потому что трудно. И, не выдержав даже этого, он сбегает. Молча. С кучей системных сбоев. С пакетами данных, которые непрерывно посылают сигналы в мозг: «Опасно. Трепетно. Хочется. Невыносимо. Еще».       Арту восемнадцать. И с ним такое впервые. Почти катастрофически.