Мышь, которая носила доспехи

      Тучи над Гривой не рассеивались, лишь сгущались, будто вбирая в себя страх деревни. Ветер рвал полы одежд, метался между домами, как неупокоенный дух. Люди разошлись по своим амбарам и закромам — собирать то, что еще можно было назвать "излишками". Но все знали правду: излишков не было. Было только зерно, которое должно было кормить их до весны.       А теперь они снова стояли на площади — сжатые в кулаки руки, потухшие глаза. Перед ними, на деревянном помосте, Торвалд медленно прохаживался, как хищник перед стадом. Лайма стояла чуть поодаль, её тонкие пальцы скользили по страницам блокнота, выискивая несоответствия, намёки на обман.       — Время вышло, — произнёс Торвалд, и его голос, низкий и шершавый, перекрыл вой ветра. — Теперь мы проверим каждый дом.       Тишина. Даже дети не плакали.       — Вы и так всё забрали! — вдруг выкрикнула Гирда.       Эйра вздрогнула. Тетка стояла, выпрямив спину, её морщинистое лицо исказила ярость. В её голосе не было страха — только горечь, копившаяся годами.       Лайма подняла голову, будто только и ждала этого.       — Агрессивное поведение, неповиновение представителям власти— отметила она, записывая что-то. — Начнём с ее дома.       Торвалд усмехнулся, и его единственный глаз сверкнул.       — Разумно.       Эйра почувствовала, как у неё перехватило дыхание. Она хотела схватить Гирду за руку, оттащить назад, но та уже шагнула вперёд, сжав кулаки.       — Входите, коли такие храбрые, — прошипела она, но голос её дрогнул.       Комиссар двинулся к их дому, его плащ развевался, как крыло ворона. Лайма шла следом, её холодный взгляд скользил по лицам, словно она уже составляла список следующих.       Эйра стояла, чувствуя, как что-то тёплое и колючее подкатывает к горлу. Страх? Нет. Что-то другое. Что-то, что заставляло её пальцы сжиматься в кулаки. Ветер завыл сильнее, и ей вдруг показалось, что где-то далеко, за тучами, кто-то смеётся.              Дверь распахнулась с таким треском, будто сам дом вскрикнул от боли.       Торвалд вошёл первым — тяжёлые сапоги гулко ударили по порогу, будто вбивая гвоздь в крышку гроба. За ним скользнула Лайма, её тонкие пальцы уже тянулись к полкам, сундукам, к каждой щели, где могло прятаться зерно. Или что-то иное.       Эйра стояла у стены, стараясь дышать тише. Но сердце колотилось так громко, что ей казалось — они слышат. Книга. Она лежала под половицей на чердаке, там, где всегда. Но если они поднимутся туда... если найдут...       — Сиди тихо, дура! — Гирьда схватила её за запястье так сильно, что кости хрустнули.       Но Эйра уже не слышала. Её взгляд был прикован к лестнице на чердак. Туда ещё никто не поднялся. Может, пронесёт. Может...       Доски скрипели под сапогами солдат. Сундуки опрокидывались, одежда выбрасывалась из шкафов, мешки с домашним скарбом вскрывались и вытряхивались прямо на пол.       — Ничего, — бросил один из солдат.       Торвалд не ответил. Его единственный глаз медленно скользил по стенам, по потолку, по каждой трещине.       — Чердак, — сказал он вдруг.       Эйра почувствовала, как у неё подкашиваются ноги.       Лестница заскрипела. Она не видела, кто поднялся, но слышала — шаги над головой, грубый смех, удар сапога по доскам. Потом — тишину. И затем...       — Что это?       Голос сверху прозвучал как удар ножа. Эйра закрыла глаза.       — Нашёл, — радостно крикнул солдат, спускаясь вниз. В руках у него была книга. Потрёпанная, с выцветшими буквами. Меч и Полуночница.       Торвалд взял её, медленно перелистал страницы. Его лицо, обычно похожее на высохшую кожу, вдруг исказилось.       — Запрещённая литература, — прошипел он. — Пропаганда рыцарства. И магии.       Гирда ахнула.       — Это не наше! Мы не...       Но Торвалд уже не слушал. Он бросил книгу на пол, достал из кармана флягу с горючей жидкостью.       — В назидание остальным, — сказал он с усмешкой.       Первая искра коснулась обложки. Огонь вспыхнул сразу — жадный, яркий, будто ждал этого момента годами. Он побежал по полу, лизал стены, взбирался по перекладинам к потолку.       Эйра не могла пошевелиться. Она смотрела, как пламя пожирает иллюстрации — рыцарей, замки, Полуночницу с её мечом. Как огонь слизывает последние слова отца.       Где-то рядом Гирьда кричала, люди выбегали на улицу, но Эйра слышала только треск. Треск и шёпот в своей голове:       "Это конец. Настоящий конец."       А потом... Тепло. Не от огня. Изнутри.       Что-то в груди дрогнуло, как та вода в луже. И впервые за всю жизнь Эйра почувствовала это. Но было слишком поздно. Дом горел. И вместе с ним — её прошлое.       Толпа сомкнулась вокруг висельного дуба, словно стадо овец, загнанное в загон. Не крики, не плач — только приглушенное дыхание и скрип сапог по мерзлой земле       — Гирда Вальк, — голос Торвалда резал воздух, словно нож. — Обвиняется в хранении запрещённой литературы и пособничестве контрреволюции.       Лайма стояла чуть поодаль, ее тонкие пальцы быстро листали блокнот. Она что-то записывала — может, имена следующих "преступников", может, просто цифры. Ее лицо было бесстрастным, но уголок рта слегка подрагивал — будто она уже предвкушала следующий этап "чистки".       Эйра стояла в первых рядах, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони. Ноги не слушались. Руки дрожали. Всё внутри кричало — беги, закричи, упади на колени, умоляй! — но она не могла пошевелиться.       Гирду волокли к дубу. Старуха не сопротивлялась. Лишь шёпотом повторяла что-то — может, молитву, может, проклятие. Её седые волосы растрепались, как пакля, лицо было серым, будто пепел уже лег на него заранее.       — Предатели народа не заслуживают милости, — Торвалд вытащил меч. Длинный, узкий, как осколок льда. — Пусть их смерть послужит уроком всем остальным.       Лайма подняла голову, ее ледяные глаза скользнули по толпе.       — Протокол требует свидетелей. Пусть все запомнят, чем кончается мятеж против Народного Трибунала.              Эйра вдруг рванулась вперед.       — Она ничего не сделала!       Но чьи-то руки — жёсткие, жилистые — вцепились в её плечи.       — Тихо, дурёха! — прошипел Бардюк, старый сосед. — Тебе тоже головы лишиться захотелось?       Она дергалась, как рыба на крючке, но толпа сжималась плотнее, не пуская. Кто-то прикрыл ей рот ладонью.       Торвалд даже не взглянул в её сторону. Он провел пальцем по лезвию меча, будто проверяя остроту.       Меч взметнулся в воздух — один раз, коротко, будто серп, срезающий колос.       Щёлк.       Голова упала в пыль.       Лайма сделала шаг вперед. — Приговор приведен в исполнение и обжалованию не подлежит.       Толпа ахнула — не от ужаса, нет. От облегчения. Не я. Не сегодня.       И вот тогда Эйра вырвалась.       Она рухнула на колени перед телом. Кровь, густая и темная, как смола, растекалась по земле. Капли брызнули ей на руки. Горячие.       — Тётя…       Но Гирда не ответила.       Ее голова лежала рядом. Глаза — открытые, остекленевшие — смотрели куда-то сквозь Эйру. В никуда. В пустоту.       Ветер подхватил пепел с ещё тлеющих развалин их дома, смешал его с кровью.       Лайма наклонилась, подняла что-то с земли.       — Интересно, — ее голос был тихим, почти задумчивым. — Кто-то еще в этой деревне читает сказки о рыцарях?       Она протянула Торвалду обгоревший клочок страницы. Тот взглянул, и его единственный глаз сузился.       — Допросы начнем завтра.       Эйра не слышала. В ее груди что-то сломалось. Или проснулось. Внутри Эйры словно лопнула струна, натянутая до предела.       Земля задрожала. Сперва тихо — легкая дрожь под ногами, будто где-то далеко прошел исполинский зверь. Потом сильнее. Камни на площади заплясали, подскакивая, как кузнечики. Воздух стал густым, липким, словно перед грозой, но вместо запаха дождя — железо, пепел, страх.       Лайма подняла голову. Ее тонкие брови дрогнули.       — Что...       Она не успела договорить.       Вспышка.       Огненный вихрь вырвался из Эйры — не из рук, не изо рта, а из всего тела сразу, будто ее кожу разорвало изнутри. Пламя било вверх, как столб, раскачиваясь, извиваясь, живое и ненасытное. Оно лизало дома, хватало за полы убегающих людей, впивалось в дерево висельного дуба — и тот вспыхнул, как факел.       Торвалд закричал что-то, но его голос потонул в ревe пламени. Он рванулся вперед, сверкнул меч — но огненный язык был быстрее, и комиссар загорелся, как сухая лучина. Его плащ вспыхнул, кожа почернела, единственный глаз вытек, словно расплавленный свинец.       Лайма отступала, ее блокнот уже полыхал в ее руках. Она что-то шептала — может, свои любимые цифры, может, давно забытые молитвы, — но огонь догнал и ее, схватил за тонкую шею, сжал и больше не разжимал свою хватку.       Люди бежали. Некоторые падали, охваченные пламенем, и тогда их крики становились слишком громкими, а потом — слишком тихими.       Другие пытались спрятаться в домах — но огонь настигал их и там, пробираясь сквозь щели, слизывая стены и крыши, пожирая все на своем пути.       Эйра упала на колени. Мир вокруг плыл, как во сне. Она видела, как огонь сворачивается, как будто втягивается обратно в нее — но это уже не имело значения. Потому что вокруг не осталось ничего. Только черная земля, покрытая пеплом.       И тишина.       Глубокая.       Бездонная.       Как после конца света.