Идентификация пустоты

      Адам Праудлав по праву, данному им многочисленным половым опытом, имеет тенденцию называть себя «постельный бог», «воплощение любви», «укратитель сердец» и прочие пафосные прозвища, появившиеся неспроста. Его поведение в обычной жизни мягко называют «вызывающим» или «маниакально сексуальным», так как любой объект, который, как он считает, не из низкого социального, модного, популярного статуса, имеет возможность оказаться под его розовыми бархатистыми чарами, а после, и в одной кабинке толчка, или постели, если у партнёра имеется спальня. В какой-то степени весь его характер — одно сплошное влечение потрахаться. Без преувеличения. Не важно с кем, не важно где, важно испытать как можно больше острую, режущую эго картину возбуждения от процесса и полностью утонуть в этих играющих кистях эмоций. Кто-нибудь умный и образованный подметит, что данная черта совершенно не выглядит здоровой, переходит границы нормы, морали, назовёт его нимфоманом, и таким образом окажется абсолютно прав.       Однако стоит подметить, что его проявление влечения максимально эксцентрично и ярко, броско и напоказ, но не только для окружающих, ведь внутри отношений тоже. С ним каждая персона ощутит себя особенной, по-уникальному понятой и удовлетворённой, потому что если вы за каким-то чёртом сдались ему, он предоставит огромное удовольствие вам, подкармливая заросшее самолюбование. Но сильно радоваться не стоит, так как его пылкая на развлекуху натура, вероятно, очень быстро остынет и станет непроницаемым льдом. Была мокрая симпатия, произошёл внезапный секс, а потом он получил то, чего так возжелал и утратил всякий интерес к человеку. Как подаренный букет восхитительно ароматных роз пару дней стоит в вазе и радует глаз, но спустя какое-то время начинает увядать, только разочаровывая своим печальным видом. Но проведённую вместе ночь вы никогда не забудете, потому что она была полна чрезмерной страсти, умелой сентиментальности, очаровательных слов, комплиментов, ласканий до хора мурашек и океанами удовольствия. Это его стиль жизни — тонуть в любви к отданной жизни.       Эрос — это полыхающая любовь, основанная на физическом и романтическом влечении и стремлении полностью обладать партнёром, следовательно, недолговременная, малоперспективная.       Этого было бы достаточно, чтобы описать данный вид любви, тем не менее, существует одно «но»...

***

      Дневной свет предательским ножом разрезал заспанные глаза. Дыхание перехватил страх. Сбоку что-то приятно грело.       — Что снилось? — юноша лежал рядом и смотрел на него сверху, подперев рукой щёку.       — Не поверишь... — Эван удивлённо глянул на яркое окно и повернулся на часы, но с такого ракурса не видел было циферблата. — Сколько времени?       — Ты сегодня остался дома. Я сказал Джини, что ты заболел.       — Что? Зачем?       — Проведи этот остаток дня со мной. Я уйду через пару часов.       Ну вот как таким манящим глазкам, что убеждают лишь парой незамысловатых слов, можно отказать? Тем более после того, что с ним было там... Это, конечно, мнимо. Но он сейчас так близко.       — Мне опять снился ты. Подожди, что ты делал, когда я резко отключился?       — Я всего лишь лёг спать. Мне твоё неактивное тело не нужно, ты меня переоцениваешь, — молодой человек добродушно заулыбался. Всё-таки, когда он искренне доволен, то выглядит лучше, нежели когда душещипательно мучается. Успокаивало то, что сейчас с ним всё хорошо, что его никто не бьёт и он страдальчески не рыдает.       — Я не буду тебе рассказывать, что видел. Ты будешь смеяться.       — Как скажешь.       Психоаналитик непринуждённо пошёл чистить зубы, думая о том, как отреагирует секретарша и клиенты на его внезапную псевдо болезнь. С другой стороны, прошло уже полдня, всё равно сегодня было мало записанных. И почему он так легко на это повёлся? Потому что действительно хочет остаться? Или потому что жалко? Но ведь то было не взаправду. Или же...       — Ты сирота? — мужчина с набитым мятной пастой ртом, выкрикнул в гостиную.       — Уже спрашивал.       — Но ответа так и не получил.       — Тебе снился я в детдоме? Иначе зачем бы тебе было такое спрашивать. — Адам бесшумно зашёл в туалет, отразившись позади в зеркале, тем самым напугав его.       — Да.       — М-м-м, ты думаешь обо мне даже во снах, — он заткнул пробкой слив ванны и повернул краник, включив напор горячей воды. Эван странно на него посмотрел, но ничего не сказал, потому что такой поступок очень даже в его по-своему очаровательном, нахальном стиле.       — В каком месте ты рос? Опиши.       — У тебя есть ещё нелепее вопросы? Когда я первый раз поцеловался, подрочил, обоссался в штаны, заболел ангиной, ободрал коленку, украл из магазина кофту, попробовал кокаин, побывал на концерте Скотта Уокера, как упал с дерева и меня отвезли в участок?       Солитер откровенно захохотал, хотя смешным не был тот факт, что он красиво уходит от прямолинейного объяснения.       — Смотри, ты уже смеёшься. Идёшь на поправку.       — О чём ты?       — Я о твоей депрессии, дурачок. Раньше ты бы даже не улыбнулся. Это я так на тебя влияю? — Праудлав стянул с себя чужую белую футболку, наверняка пропахнувшую его запахом.       — Ты хочешь принять ванну? При мне?       — Только если ты желаешь продолжить разговор. Напоминаю, я скоро уйду, и мне надо быть чистеньким.       Хозяин дома, ткнувшись лицом в ожидаемую серую реальность, осознал, чем тот пойдёт заниматься, и, не скрывая больше никаких эмоций, что плавно перекочевали из сна, слегка взгрустнул. Точно, это утяжелённое увядшее нечто в груди и впрямь называется грустью.       — Адам, я в самом деле тебе нравлюсь?       Парень хитро улыбнулся, стягивая с себя оставшуюся домашнюю пижаму, оголяясь уже полностью, но Эв не позволял себе глянуть ниже его подбородка. Конечно, не без смущения, но убежать больше не хотелось.       — Иначе бы я не приставал к тебе.       — Но как ты сейчас пойдёшь туда? В смысле...       — Как я трахаюсь без любви? Ты это имеешь в виду? Легко. Мне по нраву трахаться, понимаешь?       — Я не об этом. Что делать мне? — его волновали собственные чувства, что казались такими уникальными и истинными. К тому же необычными.       — Что хочешь, то и делай. Зачем у меня такое спрашивать. Взрослый уже, решай сам.       — Ты прекрасно знаешь, о чём я.       Молодой человек проверил безумно горячую воду пальцем, налил туда геля для душа с всё тем же ароматом розы и неспешно уселся, на некоторое время прервав диалог, но он, видимо, в этот момент думал о чём-то о своём, о скрытном, о непонятном, о личном.       — Давай заключим сделку, и я расскажу тебе немного правды? Меня это заводит.       — Какую сделку?       — Я могу тебя вылечить в обмен на то, что ты мне доверяешь с этого момента, — юноша закинул сначала одну ногу, пристально наблюдая за его неспускающимися глазами, потом вторую и полностью прилёг по шею в кипяток, создавая таким образов поднятие пара над собой.       — Хорошо, — договор с человеческим демоном без рукопожатия? Почему бы и нет. Звучит как фантастика, но он предлагает её с таким серьёзным тоном, что нужно подыграть этому театралу без образования.       — То, что ты вчера устроил, что-то да меняет. Но я не буду сидеть у тебя на поводке, верно дожидаясь звоночка, когда ты, наконец, созреешь.       — Ты никогда не будешь со мной?       — Я никогда не буду чьим-то. А с тобой... Ещё посмотрим.       Кипяток греет вены, но слова ледяными стрелами поражают в сердце. Эван крайне огорчился хладнокровным высказыванием. Ему думалось, что если это игривое создание так настойчиво добивается его внимания, то оно действительно хочет быть с ним. Но оказывается, что того ещё нужно удержать.       — Я — твоя тень, выражаясь на твоём профессиональном языке. Во мне есть всё, что ты сам в себе не признаёшь или отрицаешь, каким ты быть никак не хочешь и даже ненавидишь такой характер. Но он твой. Скрытый и не признаваемый. Я твой. Ты забыл, каково это — быть юным и озорным, потому что всю молодость учился, думая лишь о том, как поскорее влиться в это общество. Ты не забыл, у тебя этого просто не было. Но ты ведь так хотел глубоко внутри отрываться по полной и не думать ни о чём, и при этом не давал себе и кропотливых рук распустить, что все эти желания переместились под корку, замуровавшись под толстенным слоем железной усталости и апатии. И вот, ты болен большую сознательную жизнь, не понимая, с какого момента всё это началось, а ответ-то прост. Я поэтому тебе нравлюсь. Теперь ясно? Я — это ты, только немного другая сторона, — Адам без разрешения взял его мочалку и стал потирать ей ноги, демонстративно приподнимая их.       Тень не заслонит свет. Она лишь создаст свой собственный мрак и отразит его в чей-то душе.       Психоаналитик, ошеломлённый этой речью, что несла в себе ведро и ещё пару лишних тазов неприятной действительности, не нашёл, что и ответить. Неужели причина его проблемы настолько... очевидна. До безобразия пресна и очевидна. Он даже не пытался разузнать, откуда парню известна эта маленькая деталь к больной разгадке. Без сомнения, в его предложениях была доля правды. Они поразительно похожи этими изъятыми частями, и, как он сам про себя успел отметить, ему самому не хватает эдакой раскрепощённой свободы, которую юноша так развязно стремиться проявлять, и это не может не восхищать.       — Пойдёшь со мной на один праздник. На Хэллоуин. Тебе это жизненно необходимо — отдохнуть. Развлечься. В эти выходные.       — Кто там будет? — Солитер в какой-то степени противился идти в массы, но показалось, на сомнительную долю мизерной секунды, что идея не так плоха.       — Там буду я. И этого достаточно. Наклонись, я скажу кое-что. Отвечу на твой вопрос.       Праудлав махнул рукой, подзывая подойти поближе, и мужчина наклонился к нему ухом, ожидая тайного шёпота, хотя в этом не было никакой необходимости, но его потянули вниз головой, выводя из равновесия и роняя прямо в разгорячённую воду. Громкий всплеск и громкий потешный смех, а также прижатое голое к одетому тело. Что-то небольшое упёрлось в живот, заставив щёки всполыхнуть застенчивым пламенем, но никто не торопился вставать.       — Очень смешно.       — Я рос в православном приюте. Рядом была церковь. Там всегда было холодно, — парень притянул его с жарким поцелуем, что оказался по сравнению с кипятком на несколько сотен градусов выше, плавившим всякий завлечённый разум. — Ты доволен?       Пазл начинал сходиться, однако выглядело это как впихивание квадратика неправильной формы в место, которое походило только с виду на правильное, из-за чего картинка состояла из разных фрагментов, никак не связанных между собой.       — Ты точно издеваешься надо мной, — Солитер больше не отрекался от свободно болтающегося желания прикасаться к нему губами снова и снова, но оно стало каким-то убеждающим, словно он не забывал, что является у него не единственным. Словно хотел, чтобы удовольствие приносилось только с ним. Словно передать, что тот ему не безразличен, пусть и не может этого сам высказать. Пижама неприятно прилипла к коже. Эта страстная пиявка пододвинула его поближе и заставила сесть на коленях.       — Ты же понимаешь, что я хочу тебя? — он положил руку под водой на внутреннюю часть его бедра.       — Я так не могу. Это очень неправильно.       — Ты пообещал мне верить. Давай же я просто сделаю кое-что классное. Ты не пожалеешь.       Эв посмотрел на его пальцы и случайно задел глазами то, чего так тщательно избегал с того момента, как парень разделся. Безнадёжно врать о том, что он ничуть не возбуждён, было совсем ни к месту. Он вздрогнул, когда Адам заполз в его штаны и вытащил твёрдый предмет разглагольствования, властно не давая отвести взгляда от себя. Застанный врасплох мужчина думал о том, чтобы отпрянуть и уйти, но, как обычно, лишь наблюдал, что будет дальше, потому что вся концентрация вероломно спустились вниз. Юноша вытянул свои зацелованные губы, видимо, отвлекая и не давая ему отступить, и стал как можно более деликатно водить сжатой ладонью, при этом во рту распустилась небывалая нежность, душистее, чем пахнущие вокруг розы, будто благодарность за разрешение его коварных движений. Непродолжительное время назад был маленьким беззащитным ребёнком, однако здесь, в данным момент, по-взрослому управляет и сознанием, и половым органом человека старше него. Психоаналитик удерживающе обнял его за плечи, так как глухое мычание выбивало от происходящего, и ему стоило бы сказать «стоп», потому что пара незначительных, но бесконечно утопающих в гедоническом море минут, и он был готов отдать свою душу и испустить семя прямо на гладкую и хорошо чувствующую правильные точки кожу, пачкая чистую воду, и тогда ему бы стало стыдно за столь непродолжительный акт рукоблудия.       Вода слегка булькала, а вместо слов — упоительный поцелуй. Хватка не усиливалась и не ускорялась, от чего тактичный и медленный, но от этого не менее внимательный к чужому ощущению темп, сводил с ума.       — Прости, я сейчас...       — Ты сделаешь меня счастливым.       Мужчина сжал того сильнее и упёрся носом в его шею, зачем-то тихо простонал, пусть и хотелось сделать это громче, так как оргазм, достигнутый другими умелыми руками, на мгновение прервал нормальное дыхание. Ад, не упуская удобного случая, бархатно облизал мочку его уха, доводя до совершенства умопомрачительную эйфорию, ведь в самые первые разы сновиденческая услада достигалась именно таким путём. Теперь, помимо того, что он получает удовольствие от поцелуя с человеком одного пола, так ещё и разрешает себя трогать себя там. Он всё никак не понимал, в какой момент его так основательно загипнотизировали, а тем более, почему это так чертовски хорошо и затмевает все остальные невзгоды.       — Эван, в чём твой смысл жизни?       — Не знаю.       — Отныне я твой смысл жизни, — он притянул его впивающимися губами, совсем покрывая себя одетым телом, и, естественно, обнял с вопиющей признательностью. Беловатые капли спермы посреди редких островов мыльных пузырей расплылись к бортам ванны.       Юноша поднял болтающуюся рядом мочалку и протянул ему. Солитер изумлённо принял её, закатал рукав ночной рубашки и потёр себе запястье.       — Да, меня надо помыть, — Адам игриво плеснул на него пенной водой.       — Перед тем, как ты пойдёшь ложиться под других? Нечестно как-то, чтобы это делал я.       — Ты что, ревнуешь? — он ещё раз брызнул намыленной жидкостью, попав уже на лицо, из-за чего пришлось зажмуриться на несколько секунд.       Психоаналитик спустя несколько секунд открыл глаза и повторил такое же борзое действие, намачивая его сухие волосы. Крупные капли слепили некоторые пряди вместе, и они сползали на выпирающие ключицы, пока после второго замаха он не оказался полностью облитым. Парень взял его руку и приложил к своему животу, медленно рисуя круги на нём, поднимаясь выше, растирая грудь и следя за его заворожёнными глазами.       — Нравится? Моё тело, — он продолжал соблазняюще гладить себя тёркой, но на местах соприкосновения с ней стали темнеть лиловые пятна. Мужчина хотел было что-либо сказать, изо рта не вышло ничего связного, только сдавленный гортанью звук. — Боишься признаться? — мутная вода сзади молодого человека приобретала розоватый оттенок и плавно выходила из-за его спины.       Как такового течения в замкнутой ванне быть не могло, но она разительно распространялась, разворачиваясь более насыщенным красным оттенком. Когда Эв заглянул за его плечи, то не обнаружил никаких ранений и источника краски, однако там жидкость была более бордовой. Он попытался снова что-то сказать и вопросить, только губы размыкались, и ничего подобного на слова не получалось, словно голосовые связки беспардонно развязались и решили отдохнуть в самый нужный момент.       — Не утруждайся. Я тебя и так понимаю. Оно тебе нравится, потому что точно такое же, как у тебя.       Солитер удивлённо лицезрел спокойствие на его лице, постоянно осматриваясь вниз, не понимая, откуда пошёл неестественный цвет, и с каких пор у него пропала речь. Синяки на теле парня увеличивались по площади, безобразно темнея в венозную синеву.       — Ты же любишь себя? Не хочешь себе навредить? — у Праудлава на шее откуда-то изнутри постепенно вычертилась ровная чёрная линия. Его мышцы стали быстрее сокращаться в этом месте, голос подрагивал на вдохе, а глаза искривились от пронизывающей боли. Рана окрасилась ярким алым и слегка расширилась, откуда небольшими речными струйками по всему периметру разреза стекала очевидная кровь. — Не позволяй ему убить себя.       Молодой человек безжизненно упал назад, ударившись головой о край ванны. Раздался звон от её корпуса, похожий на раздающий эхом удар по колоколу. Эван в панике потряс его и открыл рот, чтобы громко закричать, но тихое шипение напомнило, что он просто не может этого сделать, а если бы и смог, то это был бы оглушающий вопль. Что случилось? Кому не позволять?       В комнату без стука зашёл парень. У него были иссиня-чёрные волосы, аккуратно уложенные лаком назад со спадающей на лоб прядью, подведённые тёмными тенями нижние веки. Один глаз был с проницающе чёрным зрачком, а второй как будто полностью состоял из радужки, точнее, белок совсем отсутствовал, и вместо него пространство глазного яблока представляло из себя беспросветную тьму, хотя дыры там не было. На нём был длинный чёрный плащ из кожи, ремень с серебряными шипами и массивные ботильоны с подошвой на десять сантиметров. Но самым примечательным было то, что это, казалось, один в один Адам.       Накрашенный, страшненький, но Адам.       Психоаналитик сначала посмотрел на пораненное тело перед собой, потом на только что вошедшего, потом ещё раз на настоящего юношу и впал в пугающий мандраж от увиденного. Ему хотелось, наконец, спросить «что происходит», но отчаянное мычание повторилось. Парень, что стоял в проходе, окинул презрительным взглядом мужчину и тоже посмотрел на бездыханную версию себя.       — Хватит баловаться, ты его до инфаркта доведёшь.       Кровавый Праудлав приоткрыл один глаз, глядя на дверной проём, потом нехотя открыл их полностью, будто не умирал, и сделал недовольное лицо.       — Ты никогда не даёшь мне доиграть спектакль до конца, — он говорил с почти полностью перерезанным горлом, откуда всё ещё стекало на голую грудь естественное жизненное вещество, и это не могло вводить в тупой ступор.       — Потому что в твоих сценариях всегда есть доля пошлости. Это не смешно, — его интонация отличалась от певучей сладости оригинальной копии парня тем, что его голос определённо тяжелее басил, и будто каждый звук был прикован к кандалам, отчего тугие гласные вкупе с низким спокойным тембром не предвещали ничего хорошего.       Юноша, как ни в чём не бывало, как если бы только что не инсценировал свою смерть, встал и перешагнул борт ванны. Кровь смешалась с мыльной водой, и вся она сползала с него хаотичными струями по ногам, собираясь в немасштабные лужицы на полу. Это не могло быть сном, ведь проснувшись однажды, нужно было и улечься заново в забвение. Но две ипостаси Адама, стоящие друг перед другом, переходили все дозволенные границы логичности и портили порядок вещей. Тёмная копия излучала невидимую, необъяснимо притягательную энергию, хотя в бредни про ауру и прочую вселенскую чепуху психоаналитик не верил, но какое-то обволакивающе тёплое ощущение от него, как бы незаметно касалось его плеч, покалывая острыми ногтями. Несмотря на отталкивающую дыру на всю физиономию, он был весьма привлекательным.       Нагой Праудлав взял Солитера под руку и поднял его, как бы заставляя встать на холодную плитку.       — Ты, наверное, хочешь спросить, кто это? — юноша прочитал его явное недоумение. — Это Тан. Я его не люблю.       Эван задумался: если Адам — его собственная тень, тогда чьей тенью, светом, сиянием, лицевой стороной или вообще, чем являлся этот безглазый тип. Сокращение от какого имени три незамысловатые буквы «Тан». Хотя уже первое предложение трудно разжёвывалось как в объяснении, так и в понимании. Какая нахрен тень...       — Он часть меня, — настоящий парень незамедлительно ответил ему, точно зная, о чём он размышляет. — Также, как и часть тебя. Как и любого другого. Ты обязательно поймёшь, кто он. Ты достаточно умён для этого.       Они открыли дверь, которая ранее вела в спокойную безлюдную гостиную, но теперь оттуда звенел шум и гам из различных голосов и бряканья серебряной посуды. Пройдя за порог, в самом деле, никакого привычного домашнего зала. Тёмная подсветка, состоящая из немногочисленных витых лакированных рожков из полированной латуни с глухо горящим там газом. Барная стойка из коричнево-красного дерева, длинные стулья, но какие-то они старомодные, как если бы взяли обычное рабочее сиденье и в три раза удлинили у них ножки.       В целом стандартный проходной паб в любом подвальном помещении Лондона, коих почти не осталось на родине пивнушек из-за вездесущих туристов, ради которых былые помещения переделывают в музейное достояние, теряя ту горькую изюминку данных заведений. Но тут всё очень даже диковинно. От одного запаха густого эля с карамельным послевкусием от пенки хмелеет мозг только по старой доброй памяти. Играет музыка, наподобие группы Kiss, однако ни колонок, ни сцены с артистами не видно, и слова не составляются в разборчивые тексты, скорее как подобие песни «Lick it up». Да и люди какие-то... мрачные. Тоже в чёрном, больше похожие на помесь чего-то от ар-деко и готов, недавно зародившихся в виде выродков от панков на улицах. По крайней мере, что-то такое в антиправославных украшениях и вычурных одеяниях прослеживалась. Должно быть, снова сон, хотя и момента засыпания явного не было. Почему это в очередной раз так реалистично?       — Зачем ты лишил его возможности говорить? Я, может, хотел слушать его, — парень неодобрительно приобнял Адама за плечо, сгибая руку в шутливом удушье возле шеи, как-то в братской манере.       — Он будет много вопросов задавать.       — Кто тебе дал право такое вытворять? — он сжал того сильнее, прислоняясь к нему лбом, из-за чего более слабое тело немного повисло, скосив колени. Тан мощнее Праудлава? Эван только сейчас подметил, насколько он выше их обоих, почти на целую голову, но также пропорционально худее и тем не менее... сильнее? Что он такое?       — Я думал, ты оценишь.       Все в пабе замолкли, заинтересованно глядя на вошедшую троицу, а причиной на то была внезапная полуссора, в центре которой был абсолютно голый парень и высоченная безглазая фигура. Но им, по всей видимости, это только льстило.       — Тогда я позже тоже кое-что сделаю, что не оценишь ты, — он отпустил его и направился за стойку, утягивая Солитера за руку с собой. — Пьёшь?       Если он спрашивает такое, то, вероятно, не знает Эва, и даже не обращая внимания на кивок головой, показал два пальца строго одетому бармену. Юноша сел рядом на свободное место возле Тана, обиженно потирая свою шею.       Психоаналитика кто-то задел сзади за плечо.       — В тебе столько отчаяния. Почему твоё сердце всё ещё бьётся? — это была девушка с посиневшим серым лицом и в разлохмаченном простом платье в дырках с оборванными кусками рыболовной сети. В её волосах виднелись ошмётки пованивающей тины, а глаза были слегка закатаны вверх, приоткрывая белок больше приличного, но смотрела она прямо.       Мужчина уставился на неё, не понимая, почему она выглядит как оживший труп утопленника. Он был бы рад что-нибудь ответить, но едкий хрип из горла выдал его нищее в этом плане положение.       — Так ты немой... За что он тебя наказал? Или это была твоя просьба?       Его вновь потянули за плечо, но уже с другой стороны. Когда он развернулся, лицо обдало ментоловым холодком от весьма близкого расстояния с ним.       — Мой братец только что нашептал, что ты неравнодушен ко мне, — Тан немного сутулился, чтобы говорить примерно ровно, с глазу на глаз. Стало заметно, что в между век всё-таки было заполненное пространство, просто оно всё из себя представляло закрашенное чем-то вроде нефти глазное яблоко.       Солитер отрицательно закачал головой, так как видел его первый раз в жизни, и покосился на Адама, курящего сигарету в длинном мундштуке и мило болтающего с каким-то молодым длинноволосым человеком.       — Можешь не обращать на него внимания. Ты ему пока неинтересен, — безглазый требовательно развернул его голову на себя. — Я, в отличие от него, не слышу твоих мыслей напрямую и не могу развязать тебе язык, но я тебя чувствую. Очень хорошо чувствую.       Психоаналитик не мог отделаться от той идеи, что перед ним до боли знакомый на лицо человек, но совершенно другая его форма, и достаточно непросто это принять, а особенно понять, что они не одно и тоже.       — Я — это всё ещё он. Просто ты не знаком со мной. Он же тебе нравится? — Тан улыбнулся как-то по-маньяче, и это не шло ни в какое сравнение с обаятельной и располагающей улыбкой Праудлава. — Даже если и да, то не давай себе пудрить мозги. Он любит сочинять и приукрашивать, выставляя себя милым ангелочком, но ты же умный, так? Должен видеть, что он из себя представляет. На, выпей.       Он протянул ему бокал для вина с неоново-голубой жидкость, которая ну вот ни разу не выглядела безопасной для употребления. Гипотетически, если отравиться во сне или где бы он сейчас ни был, по вкусу это будет как омывайка для машин?       — Можешь пить сколько хочешь — всё равно не опьянеешь. Тут всё понарошку.       Эван с осторожностью залил в себя немного этого нечто, но никакого окисления или разжигания горячего очага в горле не ощутил.       — Это сон, ты же понимаешь?       То, что это не реальность, стало очевидно ещё когда Адам как бы умер, а потом ожил, но вопрос: когда несчастный бессонный успел заснуть или же вовсе не просыпался? На него откуда-то сверху капнуло что-то мокрое. Он посмотрел на деревянный потолок над собой, не видя никаких сырых пятен.       — Мы на корабле. Но это, — парень небрежно указал пальцем наверх, — его желание. Он тут устанавливает свои правила, как ему вздумается, потому что здесь он глав...       Всё освещение резко погасло. Вдали хлопнула дверь. Мужчина бы поставил догадку, что он теперь ослеп, но послышался шорох посторонних людей с возмущениями и топот нескольких пар обуви. Следовательно, всё-таки свет пропал у всех. Почему на корабле? Каким образом паб может существовать на корабле? Почему это его желание? Что это вообще значит? Почему нельзя просто вернуться в свою ванную, где было так согревающее тепло, нежно и уютно?       Где-то разбилось стекло.       Он аккуратно встал со стула, придерживаясь его по краям, чтобы нащупать точку опоры. Глухие постукивания по полу означали, что негодующие посетители ходят из стороны в сторону. Почему Тан замолчал? Что он имел в виду, когда сказал, что, в отличие от Ада, не умеет читать мысли? Или это сновиденческая условность? Столько вопросов и так ничтожно мало ответов. Свет появился обратно. Обоих юношей и след простыл, но все остальные сидели как ни в чём не бывало. Эв сразу обратил внимание на закрытую дверь, из которой, по сути, они втроём и вышли, и которая, должно быть, его родная комната в доме. Он направился к ней и, подойдя поближе, услышал кричащую ругань, поэтому не осмелился открывать, но приблизился ухом к проёму. Оттуда доносились лишь обрывки яростных фраз юноши:       — Зачем ты это говоришь?       — Забыл, для чего ты сейчас нужен?       — В каком смысле, и так очевидно?       — Так интересней!       — Не закончится до тех пор, пока ты не сделаешь то, что должен!       — Нет, это именно твоя обязанность!       — Потому что я так того хочу.       О чём они спорят? Эван примкнул сильней к проёму, но через пару секунд после того, как голоса замолкли, дверь отворилась, и он почти упал на такой же деревянный пол, как и в пивнушке вокруг, и вместо его уборной с плиткой на полу, там оказался своеобразный туалет с несколькими кабинками, в самом деле, как на водном судне.       — Подслушивал? — Адам презренно оглядывал его сверху, и при таком ракурсе лицо второго парня выглядело намного безобиднее и понимающе, что ли. — Тебе не стыдно?       — Ты итак его речи лишил, чудовище.       — Может, мне и слух забрать?       Солитер резво поднялся из-под их ног, виновато махая головой влево-вправо. Праудлав, сильно нахмурившись, не сводил с него глаз, но потом гордо ушёл, покачивая по-прежнему оголенными бёдрами. Почему он теперь так пренебрежительно относится к нему? Что-то разве поменялось?       — Извини за него. Пошли, я покажу тебе одно место, — Тан непринуждённо взял его за руку и повёл к дальней стороне паба, где за углом располагался выход на палубу.       Снаружи судно имело вид теплохода, так как площадка, закольцованная вокруг корабля, была покрыта глянцевыми тонкими досками, а также имела сплошной бортик-забор с палками, соединяющими этот уровень и тот, что выше. Определить их местонахождение показалось невозможным, так как никакого голубого речного или бирюзового морского пейзажа за пределами этого ограждения не было видно. Был только густой непроглядный туман, как обволакивающая мягкая пелена пуха или как какая-нибудь курилка в подвале клуба.       — Я и сам не знаю, куда плывём, — речь безглазого отражалась от плотного окружения серого воздуха, обращаясь коконом напрямую к слушающему. — Столько раз пытался спросить, но он увиливает каждый раз. Столько лет оно не останавливается, что кажется, это бесконечное плавание без цели. Я заперт здесь.       Молодой человек в чёрном подошёл к борту и сложил руки в замок, упираясь локтями о перила. Похоже, он чем-то опечален и молча смотрит куда-то вдаль, давая шуму от медленно болтыхающейся воды издевательски развеиваться отовсюду, словно она текла по ушам, но ни в коем случае не снизу. По телу пробежали мурашки от сырого холодка погоды. Эван на секунду ухмыльнулся, так как вся его сознательная жизнь тоже чем-то похожа на корабль, движущийся непонятно куда, без конечной долгожданной точки, где он сам для себя заперт под гнётом закрытых дверей и без возможности выйти или скрыться в более жизнеспособное место.       — Я не такой крутой, как он. Я же просто тут существую. Я там... Не договорил. Пойми, он слышит всё. Сейчас он особенно меня слушает, — Солитер подошёл к нему, встав в такую же позу, заглядываясь на пушистое облако перед собой. — Я бы хотел говорить именно с тобой, но мне жаль, что отвечать не можешь. Я чувствую твою тоску, она знакома тебе? Ха, прости, мне так не хватает общения... я имею ввиду, с настоящими людьми. Давно тут никого не было. У тебя не... — он показал руками что-то наподобие ручки с бумагой.       Психоаналитик посмотрел на свою одежду, будто там и в самом деле могли оказаться эти предметы, и грустно покачал головой.       — Надеюсь, ты поймёшь, — Тан почти прошептал это, хотя туман, частично зашедший на его лицо, итак делал беседу донельзя приглушённой. — Мальчик любит играть. Он считает себя принцем. Его корни повсюду, и они докладывают ему о всех сплетнях царства. Все его поданные — вымышленные друзья, потому что маленький мальчик очень капризный и с ним никто не хочет разговаривать. У него был, то есть, имеется брат. Но его он тоже не возлюбил, как только поднялся выше. Чтобы сделать того страшнее, он запретил ему подглядывать. Но без своего брата, принц имеет возможность жить долго-долго, так как брат может довести его до могилы. Но этот брат обязан это делать. Как-то раз юный наследник пригласил к себе своего близкого знакомого человека. Потешить своё самолюбие, наверное. Он-то считает себя королём. И вот он попросил своего бедного брата заставить гостя запутаться — выбрать чёрный или розовый, точнее, попытаться переубедить залечь на дно. Стать дном. Стать ничем. Стать пустотой. Для того, чтобы этот близкий человек понял, что у него есть ещё время жить, но немного. Чтобы он отдался принцу и стал его наполнением, его отдельной, незаменимой частью. Понимаешь?       Эв недоумённо уставился на сказочника, честно не вдупляя, о чём была история. Ясно только то, что он зашифровал какую-то информацию. Но какую именно? Если Адам всё слышит, то, во-первых, зачем ему это надо? А во-вторых, почему если это не его сон, то как он умеет это делать. Тан повернулся к нему, слегка прикоснувшись к его руке.       — Прости. Общение с Чумой и Голодом мне знатно приелось. Они думают, что я такой же. Что по моему назначению я должен любить мучения и смерть, — Тан бережно потрогал свой длинный серебряный кулон в виде православного витого креста с крыльями и рубиновым камнем-сердцем посередине, переминая его между пальцами и потирая острый край снизу. — А ты? Ты любишь боль?       Эван уставился на него, по большей части задавая этот вопрос себе. Ведь страдание и занятие самобичеванием есть ничто иное, как самая правдоподобная крушитель боль, нанизывающаяся каждый раз с наиболее чудесной, эфемерной остротой, забывающейся через непродолжительное время. Особенно когда наносится самому себе. Уникальный вид неувядающего мазохизма, возрастающего крупным пеплом на предыдущей высокой горсти беспамятства.       Он пожал плечами.       — Я сказал, что покажу кое-что. Высунись за мной.       Тан прогнулся над перекладиной, развернувшись лицом и телом наверх и крепко держась согнутыми руками за перила. Что будет, если упасть вниз? Будет ли больно или он просто будет долго задыхаться водой? Солитер повторил за ним, затруднено всматриваясь в насыщенный туман. Корабль, похоже, движется, и подобие облаков плавно касаются верхушки судна, цепляясь за него и рассеиваясь тонкой пеленой по течению слабого ветра. Показалось, что там есть верхушка гигантского дерева.       — Это он. По крайней мере, так он себя представляет. Я пусть и живу тут несколько десятков лет, меня всегда завораживает этот абсурд. Представляешь, крона растёт из корабля. Ты тут никогда не был?       Мужчина отрицательно покачал головой. Листья у этого растения были похожи на те, что растут у дуба, и болотного цвета шапка с множеством дырок, просвечивающих веретено из массивных ветвей, красиво утопающих в белой атмосфере. Если бы там были птицы, то их бы не было слышно из-за далёкого расстояния. Но чуждым думалось, скорее чувствовалось, что оно не живое. Большое — да, но словно бездыханное.       — Самое удивительное — никогда нельзя найти его основание. Видно только макушку. Я был тут везде. Поверь, у меня было много времени. Но нигде нет ствола. Нигде. Тут есть церковь, башня, бордель, сад, паб, как ты уже видел. Нигде. Как он умудряется прятать его?       Они выпрямились, встав ровно на ноги. Тан ещё раз взял свой нагрудный крест, как-то задумчиво перебирая его.       — Отвлёкся немного. Что там про боль?       Он закатал рукав его ночной рубашки до локтя и согнул её так, чтобы рука была повёрнута внутренней частью к ним.       — Я кое-что сделаю, но ты не бойся. Расслабь её.       Парень аккуратно погладил большим пальцем синие реки под плотью, что зовутся венами, водя им от основания кисти до середины конечности. Странно, но психоаналитик даже не дёрнулся, при этом примерно догадываясь, что тот сейчас намеревается делать.       — Самый распространённый способ. Вижу, шрамов нет, значит, не пробовал? — он выбрал место, где кровяные сосуды паутиной расходятся в прямые линии, и выбрал одну, самые ближайшую к верхнему слою кожи. — Мечта, не так ли?       Безглазый поднёс свой аксессуар нижним концом к намеченному месту и сильно надавил им, впечатывая там точку, однако украшение оказалось острее, чем выглядело, поэтому, почти как карманным ножом, там сделался неглубокий порез. Тёмно-алая жидкость выступила по краям от импровизационного клинка. Она похожа на тягучую окрашенную карамель для леденцов с вишней, потому что открытых источников яркого света нет, отчего отражается матовым и вязкая на вид.       — Знаешь, самоубийство — очень эгоистичный поступок. Ты никогда не думал, что будет со всеми твоими родными и близкими, когда их оповестят о твоей самостоятельной кончине? Они, скорее всего, будут плакать. Ты этого, может, и не осознаёшь, но кому-то ты нужен просто как человек, и не важно, имеешь ли ты значимость для себя, ведь кому-то дорог по определению. А решая убиться из-за своих неполадок в башке, которые можно решить, даже если и видится это трудным, ты не думаешь ни о ком, кроме самого себя. Эгоизм?       Эван неуверенно кивнул головой вниз, так как ему это известно. Столько людей приходили и жаловались ему на кончину своих родственников или друзей, после чего у них возникало много трудностей и кошмаров, связанных с пережитой травмой, а он как бы их лечил. Проводил терапию и тихо завидовал погибшим, подставляя себя на их место и радуясь за их сбывшееся желание. Тан сунул крест ещё глубже и плавно повёл им по направлению от себя. Кровавый след тянулся за ним, выходя за берега образующегося русла, редкими толстыми струями стекая по руке. Всем известна правда, что для неподдельного эффекта нужно резать вдоль, а не поперёк. Солитер, несмотря на плачевный акт вскрытия, ощутил крылатое довольствие и какое-то облегчение, словно он был чем-то отравлен и вместе с кровью из него выходит вредоносный вирус, мешающий жить. Но у него, как будто у опьянённого поступающим влажным воздухом в вену, стала кружиться голова наравне с внушением специфичного блаженства.       — Я чувствую, тебе хорошо. Классно, да? Но, пожалуйста, помни, что это никогда не выход, — Он резко всадил кулон с новым замахом.       Это оказалось гораздо больнее, что мужчина от неожиданного шума в ушах и колоты в руке упал на колени. Он вскрикнул со всей силы во всё горло, хотя голоса или его подобия как такового до сих пор не появилось. От невыносимого рвения в вене закрыл глаза, его понесло в падение назад, и его затылок соприкоснулся с чем-то очень твёрдым, звенящим и мокрым.

***

      Ванна. Он очнулся в ванной, где пена осела тонким, не пышным слоем на поверхности остывшей воды, которая больше не была бордового оттенка. Торопливо задрал рубашку до локтя и убедился, что это был сон. Адама напротив не было. Дверь слегка приоткрыта, откуда доносилась играющая по радио «Sympathy For The Devil», сопровождающаяся необычным звучание этнических барабанов. Он вышел в гостиную, не обращая внимания на свою промокшую одежду с ужасно бесячими летящими каплями на пол.       Парень спокойно сидел в одной белой футболке, отданной ему накануне прошлого вечера, и менял плёнку на новообретённом фотоаппарате. Даже не обернулся. Эв подошёл к нему за спину, подглядывая на содержание непроявленных картинок. Голые девушки, наполненные всяким ночным сбродом улицы, певец на сцене, Праудлав с мишурой на плечах...       — Я уснул? — ему было так необычно теперь произносить слова вслух.       — А сам как думаешь?       Юноша встал и направился к кухонному ящику, откуда достал ножницы и разрезал какой-то фрагмент чёрно-белой ленты, которую изъял из своего прибора. Он выглядел озадаченным чем-то, даже несколько подавленным.       — Ты не планируешь ничего менять в своей жизни?       Психоаналитик приблизился к столешнице, задумчиво промолчав и обращая взгляд на его тонкие голые ноги и то, что футболка едва прикрывает бёдра.       — Ты мог бы бросить работу. Она ведь выматывает.       — И кем ты предлагаешь мне стать.       — Никем. Просто закрыть кабинет, — Ад вернулся к дивану и вставил абсолютно новую чистую плёнку в съёмный отсек фотика. — Отведи меня в место, где ты спишь.       Они поднялись на второй этаж, в обитель кошмарных бессонных ворочаний и тупых гляделок с потолком. Это обычная, ничем не примечательная, среднестатистическая, спальня. Без роскоши, без излишек, без витающих в воздухе счастливых стонов и предсонной болтовни. Шторы задвинуты не до конца, так, что немного серого света с улицы запылало белую, трепетно, ровно заправленную простынь и одеяло.       — Мило тут, — звучало как плевок в семейную чашу. — Мне нужно, чтобы ты разделся.       — Адам, я не...       — Для фотографии.       Только сейчас он заметил, что у хитро улыбающегося гостя в другой руке вырванная роза из искусственной вазы с цветами, что стоит на тумбе перед выходом из дома. Эв нерешительно расстегнул верхнюю часть пижамы, всё ещё испытывая некую неловкость за столь непринуждённое откровение во всех смыслах.       — Штанишки с трусами тоже.       — О, мне нужно будет платить за твою работу? — Солитер выбрал нелепо пошутить вместо отнекивания, дабы снять своё напряжение.       — Я подумаю, — он терпеливо облизал губы, постепенно спускаясь глазами по раздевающемуся телу, и затормозил на промежности. — Ты думаешь, я домогаюсь до тебя?       — Есть такое ощущение, — мужчина непроизвольно улыбнулся своей же наивности. Странно, но раньше ему было бы мерзко только от самой скользящей мысли о подобном. Но в настоящий момент он воспринимал всё с тёплой добротой, пусть и с не вовремя нападающим смущением. По крайней мере, хуже уже не станет, да и он пообещал полностью верить ему.       — Ляг, — парень толкнул его в грудь так, чтобы тот упал спиной на ложе позади. — И не дёргайся.       Он по-свойски подсунул нежно-розовую ветку ему под член, который положил ровно посередине на лобок, так, чтобы стебля не было видно. Соцветие из наложенных друг на друга слоями пудровых листьев, снизу — тёмные пышные волосы, для Адама это прекрасная композиция. Щёлк. Он немного отдалил объектив, и по сосредоточенному взгляду нельзя и сказать, что он наводит фокус на чей-то неприкрытый пах. Щёлк.       — У тебя специфичный стиль.       — Тем не менее, он мой, — юноша недовольно посмотрел на созданную инсталляцию, подошёл к женскому трюмо и стал рыться в выдвижном ящичке. — Это намного лучше, когда есть что-то своё, что-то не банальное. Вот Хесус Франко, например, снимает обычную порнуху, но то, как он умудряется сделать её не вычурной и подобрать к определённой истории какие-то интересные сюжетные условности — это восхищает. Жаль, я продал все кассеты с его фильмами.       — Почему? — Эван был наслышан об его уникальном творчестве, но никогда самостоятельно не покупал даже и близко такого жанра продукцию.       — Мне не на чем их смотреть, — он отыскал самую красную помаду Джини, что нашёл среди пары бледно-персиковых, и, смотрясь в зеркало, начал красить себе губы. Аккуратно и точно, будто не первый раз в жизни, хотя это итак понятно.       Он вернулся к цветку, точнее, к добровольно раздетому телу, и спешно наклонился к области над нижними волосами, там, где они становились реже, но Эв затормозил руками его голову.       — Ты уверен, что не домогаешься?       — Для фотографии, Эван. Для фо-тки.       Ад всё-таки приблизился к коже над лобком справа от полового органа и подозрительно долго поцеловал одним глубоким впечатвывающим движением. Остался оформленный вульгарный отпечаток. Солитер внимательно наблюдал за его забавной серьёзностью, ведь тот не вкладывал никакого романтичного подтекста в свой профессиональный акт украшения картинки.       — Ты потом продашь мой хер за деньги в какой-нибудь пидорский арт-хаусный журнал для переулка?       Парня словно ударили по лицу столь оскорбительным выражением, как прижгли оголённый проводом под напряжением, и он недоумённо уставился на мужчину.       — Не смей так говорить о моей работе.       — А то что?       Праудлав быстро сфотографировал получившуюся композицию и, не ответив ничего, гордо и торопливо ушёл на первый этаж. Эван проследил за ним, самодовольно улыбаясь, и крикнул ему вслед:       — Я что-то не так сказал? — а потом сам не понял, откуда в нём проснулось эта язвительность по отношению к человеку, который своеобразными способами, но пытается проявлять чрезмерную симпатию.       Но когда он услышал резвое шуршание из открытой двери, испугался, что специфичный фотограф и художник, масштабнее и намного проницательные в плане искусства, даже чем Йоко, сейчас возьмёт и покинет дом раньше времени, поэтому незамедлительно ринулся к нему.       — Я обидел тебя?       Он старался отобрать у парня его бархатную одежду, но юноша только сильнее хмурил брови, не смотря ему в глаза, и натягивал штаны, которые психоаналитик стремительно стягивал обратно.       — Прости, пожалуйста, я думал, тебя это развеселит. Ты какой-то грустный стал.       — Нет ничего смешного в том, что я делаю.       — Извини. Не подумал, — Солитер стоял перед ним на коленях, держа в руках край бирюзовых брюк, до сих пор воняющих ядрённой сладостью и древесными духами Джентельнема от Givenchy.       — Я всё равно сейчас уйду. Мне пора.       И послышалось это таким тоскливым и невыносимо отдаляющимся эхом и при этом ударило по самым барабанным перепонкам, так, что не хотелось верить в такое положение реальности. Хотя он бы давно его прогнал, если бы хотел того, он не делал этого, потому что рядом с ним ощущалось всё по-другому, несмотря на все нелепости и смущения, что всегда пронизывают расшатанные в тисках гляделок и касаний нервы. Унизительно стоять вот так вот ниже него и просить не уходить, особенно отчётливо осознавая, куда он идёт. Заиграла «I Wanna Be Your Dog» Игги Попа, что категорично испортила нагнетённый ссорой момент.       — Больше никогда так не говори обо мне, — Адам закинул одну ногу ему на плечо, чтобы большим пальцем стопы теребить ушную раковину. И Эв прекрасно видел открывающийся таким образом вид на нижнюю часть тела без трусов.       — Мы не вместе?       — Я, вообще-то, тебе не нравлюсь. Помнишь? Ты это говорил, когда упивался поцелуем со мной сегодня ночью.       Психоаналитик смутился, припоминая с наслаждением, как это было. И тут же отдёрнулся головой, так как подобное, одновременно и разжигающее дождём из искр, и поглаживающее чувство, казалось необычайным. Будто он заново влюбился? Точнее, не заново, а скорее наоборот — впервые. И настолько ощущалось это глупым, иррациональным и неподдающимся никакой логике, веской причине или анализу, что можно было бы упасть без сил на камни, разбивая дурацкий, вечно думающий мозг, или же, как он и сделал, примкнуть к его ноге, отдавая себе отчёт в том, что не увидит его до намеченных выходных. Парень оторвал его голову от своего бедра, сжимая руками щёки, как маленького ребёнка, и Солитер не мог не посмеяться с его накрашенного яркого рта. Конечно, он много раз видел мужчин с косметикой, но наблюдать именно Адама было в новинку, тем более, что молодой человек справедливо вышел за естественный контур.       — Почему ты не красишься?       — А тебе нравится так больше?       — Тебе очень идёт.       — Значит, тебе тоже подойдёт.       Праудлав наклонился к нему, расценивая лицо напротив как зеркало, и прильнул марающими губами к незаконченным вопросительным словам, собиравшимся выйти из другого рта, смакующе дразня, непозволительно медленно, как если бы он никуда не торопился минуту назад. Было громко слышно сквозь умопомрачительные стоны Игги, как оба довольно улыбаются. Непонятно зачем, но после каждого отдельного поцелуя Ад любовался тем, как косметическое средство размазывается везде по краям, но никак не на месте смыкания тонких участков кожи. Он убрал свою ногу с его плеча, так как в этом удобного было мало, и сполз к нему на колени, от чего мужчина немного вздрогнул, так как их гениталии случайно соприкоснулись.       Юноша не домогается, он просто даёт ему шанс, а уже вестись на безумные авантюры или нет, решать стоит самому. Он не домогается, просто снова трётся там, где не нужно. Или нужно?       — Я могу и чулки надеть, если ты захочешь. За дополнительную сумму.       — Адам...       — Ты всегда можешь прийти ко мне. Адрес знаешь.       Он напоследок чмокнул его в нос и обыденно начал одеваться. Эван только в данный момент начал подмечать, насколько их тела идентичны, вплоть до отдельно выступающих косточек, резковатых изгибов, рельефов и текстуры кожи.       — Мне снился ты в образе гота. Там, в ванной.       — И тебе понравилось?       — В целом, да. Но ты вёл себя как-то... отдалённо. И ещё ты много-много говорил об одиночестве.       — Выключи радио. Ненавижу The Stooges, — он застегнул от силы три пуговицы пиджака, считая от низа, и пошёл к выходу.       — Уже?       — Мне надо. Белгравия, восьмой, белый с чёрной крышей, сразу увидишь.       Не успел Солитер отойти от злосчастного музыкального приёмника, как входная дверь захлопнулась, обрывая фразу с адресом дома. Он мог бы побежать за ним, выглянуть и крикнуть что-нибудь тупое, не имеющее никакого смысла, или выругаться на его бестактные манеры, или поругать за то, что теперь его лицо вымазано красной помадой, но он не стал. Он сел на диван, где ещё больными отголосками можно было подслушать его самоуверенный голос, не внушающий ничего, кроме домогательств, попутно вспоминать, как прошлым днём его трясло, и он беспощадно умолял поцеловаться. Однако на его месте обнаружился чёрно-серый прямоугольник, с толстыми тёмными линиями сверху и снизу, где повторялись квадратики, а в центре — самое красивое лицо в негативе, со смешной мишурой и потерянными глазами.       Оставленный красный отпечаток губ на теле не хотелось долго смывать. Это так тупо.

***

      Одним «но» является Танатос.       Танатос (по Фройду) — влечение к смерти. Оно представляет из себя постоянное стремление организма вернуться в первородное неорганическое состояние, то есть заставить душу покинуть тело. Самым банальным проявлением главенствующего танатоса в бессознательном по праву можно считать мазохизм, самодеструктивную депрессию, злоупотребление игры в «невыносимую самовнушаемую боль». Порой это базовое влечение оказывается невыносимо сильным, из-за складывающихся обстоятельств, тогда и возникают всякого рода разрушительные наклонности. Ярким примером этого не-вида-любви, тем не, менее противопоставлением эросу, мы имеем право назвать Эвана.       Эрос — это не только про постельные утехи. Ведь в первую очередь Эрос — это влечение к жизни.       Так, согласно Фройду и его разработанной системы понимания дуальности человека, в персоне всегда имеется два начала, два конца, два целых и два неразделимых понятия. Если в людях будет присутствовать только эросовская доля, никакого достаточного внимания своим защитным инстинктам не будет и места. Останется только похоть и хаотичные чувства, неподвластные никакому контролю. Всегда нужен баланс. Всегда нужно помнить, что мы не бессмертны.       Танатос — абсолютно нормальное проявление в личности его рефлексов, сохраняющих жизнь. Не будет одного — не будет и другого. Где тотальная свобода, там и бездушное небытие. Без смерти не имеет места быть и жизни.       У Адама есть небольшая проблема, связанная с этими понятиями. В своей голове он возомнил себя Эросом, но не только тем, что бог любви, но ещё и богом жизни. В шутку, естественно. Ему чужда мысль, что его может настигнуть смерть. Он боится её, как зайцы боятся лис, но он сам по себе та ещё лиса, поэтому ему угрожают более грозные волки, от которых он так старательно убегает. Вы можете относиться к вышеописанной сказке с непониманием, это понятно, но стоит чуть глубже капнуть в создание юноши и разобраться, что он заигрался не только в принца или бога, как становится страшно за его бредовые величавые идеи. Его отдалённая часть и есть то самое влечение к смерти, которое он насильно прогнал и разломил его на отдельную фигуру. Он просто оказался сильнее со своим стремлением «Lust For Life», как отметил бы тот же Игги Поп.       Целостность достигается не отсечением части своего существа, а объединением противоположностей. Он же поступил совершенно иначе и обречён скитаться в поисках наполнения внутренней пустоты.       Вы можете не обращать на только что вываленное поверх всего обычного текста и пропустить сей факт через призму метафоры и не придавать ей великий подтекст.       Безглазый парень из сна, чьё сокращённое имя Тан, очевидно, и есть Танатос. Во сне ему была дана роль соблазнителя, но не в пошлом смысле, а с целью дать понять Эвану, что есть прямой доступ к смерти, но действительно ли хочет он того. Извечно доходя до точки невозврата, где кажется, что вот оно — победоносное спасение, вот он желанный исход, трудно отказать себе в этом раздоре, сияющем тьмой плоде.       Вопрос лишь в том, так ли необходимо лишиться физической оболочки, чтобы обрести долгожданное мучительное счастье? А вот Адам считает, что есть на свете одна весомая причина продолжать скитаться и барахтаться в неизменно разочаровывающих серых реалиях, и это какая-никакая, но любовь.