Рыцарь Храма Соломона

      Вырваться из круговерти прибытия Фулку удалось нескоро. К моменту, когда его внешний вид и источаемый аромат стали потребными для посещения публичных мест, на город спустилась ночь. Очень соблазнительно было последовать примеру товарищей, упасть после сытного ужина и уснуть до утра. Но дела, дела… Фулк вздохнул, надел плащ, зажёг от свечи масляный фонарь и вышел. Прошёл вверх по тёмной улице с изредка попадающимися тускло светящимися окнами и уверенно свернул к нужному дому.       — Доброго вечера, брат.       Жослен встал навстречу, распахивая объятия.       — О! Я думал ловить тебя завтра для разговора. Садись, рассказывай, сейчас велю принести вина и сыра.       — Не стоит, я с жадности и так съел лишка. И теперь колотьём в боку бренное тело очень активно намекает, что умеренность — это благо. И вообще, самый главный вывод я сделал — увы — о себе. Стар я для того, чтобы спать на холодной земле и бегать по кручам, уподобляясь горным козлам. Больше меня на такие авантюры даже не подбивай.       Жослен замахал руками.       — Фулк, ты же знаешь, как я тебя ценю. Твои способности гораздо нужнее среди бумаг и для бесед с госпитальерами, нежели у костра с солдатнёй. Сам понимаешь, для чего я тебя отправил в такую даль. А всех остальных моих приближённых, чьему суждению я доверяю, Лавочник знает в лицо. Так каково твоё мнение?       — Вполне лестное. Твой протеже сначала растерялся, потом взял ситуацию в руки. В последний момент, правда. Ну так он и не ожидал, что ему свои же подножки будут ставить. На слово Ноэля, кстати, ты можешь положиться совершенно: Лавочник точно не знал, чем обернётся поход. И для него сложность пути и качество людей в отряде оказались неприятной неожиданностью. Быстро соображает, умеет принимать рисковые решения, отлично говорит духоподъёмные речи. Люди его слушают. Если надо убить — убьёт, причём ещё и как будто ненароком. Кстати, отличный боец, не зря при Гуго состоял. В общем, справился — ты и сам сегодня это наблюдал.       Жослен кивнул.       — Да. Вашего спуска выстроенной колонной, да ещё со штандартом, даже я не ожидал. Что за тряпка? Почему красная-то?! Госпитальеры умоются слезами умиления.       — Ну извини, чёрно-белой не нашлось. К тому же Лавочник верно заметил — Босеан мы просрали. Нечего и махать теперь павшим знаменем. А Госпиталь… Что нам Госпиталь? И у них редко можно встретить латинский крест, восьмиконечные в основном используют. Если честно, я сам не ожидал. А возражать тому, кто только что демонстративно зарезал смутьяна и ждал, не начнёт ли кто ещё оспаривать его лидерство, прости, я не подписывался. Лавочнику пришла в голову гениальная идея. Ты не представляешь, как подтянуло людей поднятое над головой знамя. И ещё. Барон не дурак. Совсем.       — Потому и станет маршалом, что не дурак. Месяц пусть поосмотрится, и будем выдвигать кандидатуру на генеральный капитул.       — Я не о том. Я к тому, что он очень скоро сообразит, как ты его подставил. Лавочник на третий день перехода начал подозревать, что что-то не так. Завтра расспросит других, как они шли… Как бы благодарность за маршальскую должность не стала для тебя фатальной.       — Мне не привыкать к его благодарности, — усмехнулся Жослен.       — Как знаешь. Ещё я хотел бы обратить твоё внимание на его ближайшего друга. Некто Эсташ, сервиент. Не слуга, именно друг, и очень близкий.       — Барон из низов. Ничего странного нет в том, что и друг у него такой же.       — Ничего удивительного, но ты присмотрись. На редкость одарённый малый, совершенный бандит, я на твоём месте подмаршала бы тоже больше не искал — готовый есть, да какой! Молодняк ему в рот смотрит, остальные тоже как-то само собой признали его главным. Очень советую — присмотрись, ценный кадр, едва ли не ценнее Лавочника.       — Спасибо, погляжу, что за самородок.       Фулк встал и потянулся со стоном.       — Доброй ночи, брат. Потащу свои кости лежать на мягком. Даже не думайте меня тревожить! У меня завтра случится прострел в пояснице. Дня на три.       — Разумеется, брат, — тоже поднялся на ноги Жослен. — Завтра пришлю к тебе лекаря с утра. Пары кувшинов лекарства хватит?       — Сегодня. Коммандарию, будь добр, другое прострел не вылечит.       Бертран проснулся ночью, словно его толкнули. Повернулся на правый бок, потом на левый. Не спалось. Растревоженный разум, погасший вечером от усталости, немного отдохнув, зажёгся сам. И разбудил владельца. Что-то вчера его насторожило. Только что?       Неправильность царапала, мешала повернуться на другой бок и снова уснуть. Бертран лёг на спину и закинул руки за голову, размышляя над увиденным. В какой момент он осознал, что от его понимания что-то ускользает? Де Вилье. Де Вилье действительно обрадовался встрече. Да и Бертран был рад увидеть рыцаря в полном здравии. Они все радовались, когда встречали кого-то из прошлой жизни живым и здоровым — каждый раз это было сродни чуду. А де Вилье вообще Бертрану симпатизировал с тех давних пор, как тот за него заступился. И рассказывал и показывал всё охотно. Переживал, чтобы люди Бертрана не натворили бед. Стоп. Хорошо, командование Бертран пока не сдал и формально за отряд всё ещё отвечает, но почему Жерар это обозначил именно так? «Ваши люди». И не просто «ваши люди», а самые буйные из всех пришедших сюда из Франции. Откуда бы де Вилье об этом знать? О происшествиях во время перехода Бертран ещё не докладывал, к городу они подошли в строю, подтянутыми и дисциплинированными, а не пьяными, расхристанными и орущими неприличные песни. С чего Жерар взял, что должно быть по другому? Ещё… Ещё… Точно! Жерар сказал, что карать за преступления, совершённые против населения, приказал Жослен. Жослен приказал. Приказал! Значит, Жослен тут главный? Похоже на то.       Бертран таращился бессонными глазами в потолок, хмурился и не понимал. Ладно, надо позже обдумать. Что ещё? Да вроде бы ничего больше. Доехали до гостевого дома, расположились. Бертран резко сел. Краем глаза замеченное, не отслеженное от смертельной усталости. Горожанин! Да, точно! Один из шедших навстречу горожан поздоровался, причём не с де Вилье, едущим рядом с Бертраном, а куда-то за спину — с одним из следовавших за ними рыцарей.       Бертран вскочил, потом снова сел на кровать, опять встал и заходил по комнате из угла в угол. А ещё… А ещё поведение прибывших с ним рыцарей было странным. Бертран с Эсташем, спустившись в долину, крутили головами, рассматривая необычные дома, непривычные одежды, замечая и подмечая всё новое. Солдаты вели себя точно так же. А вот рыцари… Рыцари ехали спокойно, ничему не удивляясь, ничего не обсуждая. И списать бы это на дисциплину, но… Не дисциплина — отсутствие новизны, вот что это было. А ещё…       А ещё — совершенное равнодушие к поведению распоясавшихся сервиентов. Вот если бы он, Бертран, оказался на месте одного из них во время событий на перевале? Неужели бы не вмешался? Ведь от того, чтобы его разорвала озверевшая толпа, был один шаг! Неужели бы он, как эти, стоял в стороне и спокойно смотрел на бунт? Не попытался бы помочь командиру, не попытался бы погасить злобу людей?! Все рыцари немолодые, старше Бертрана и Эсташа кто на десять, а кто и на все пятнадцать лет! Значит, опытные, значит — прошедшие Восток. Много в Ордене было разных людей, но вот трусы в нём не задерживались. А эти шестеро словно растворились в общей массе. Бертран о том, что у него в войске есть не только сервиенты, и вспоминал-то лишь время от времени. Он решил, что на них так подействовали гонения, но по всему получалось, что они просто были наблюдателями.       Но зачем?! Бертран схватился за голову и с силой потянул себя за пряди. Зачем?! Ну не отомстить же Жослен решил так затейливо? Не тогда, когда каждый человек на вес золота! Будто наяву перед глазами предстала добродушная рожа. Как он тогда сказал? «Мне что, вам сразу войско доверить?»       В голове Бертрана медленно-медленно, камешек к камешку, мысль за мыслью складывалась картина. И чем больше деталей вставало на нужное место, тем труднее становилось дышать. То есть этот скот специально поставил его во главе самых злобных и распустившихся, то есть он специально приказал проводнику вести их самым сложным путём! Наверняка! Де Вилье сказал, что заждались, а они выбились из сил, торопясь пройти горы до снега! Значит, другие шли более лёгким путём! Ведь в предыдущих отрядах намного больше было больных и ослабленных! Зачем? А затем, чтобы посмотреть, получится ли у Бертрана заставить этот сброд подчиниться. И Ноэль это знал! Потому что именно он попросил Эсташа сопровождать Бертрана. Опасался, что в одиночку Бертран не справится. Да он бы и не справился, скорее всего. Но тогда… Тогда и Эсташ знал! Знал, что страхует приятеля. Знал, но молчал, подставляя костыли только в самых рискованных моментах. А теперь получается, Жослен тоже перестраховался: если бы у Бертрана не вышло обуздать толпу, отряд всё равно довели бы. Рыцари, весь долгий путь, державшиеся в тени…       Из груди вырвался почти рык. Бертран принялся одеваться. Пойти плюнуть в рожу этому, этому… Руки тряслись от бешенства. Нет, сначала посмотреть в глаза Эсташу.       До городских ворот на кипящей внутри ярости Бертран дошёл быстро, и только там сообразил, что до утра ворота никто не откроет. Он постоял перед плотно сомкнутыми створками, покачался с пятки на носок и отправился к караульным договариваться. Воины поворчали, но выпустили Бертрана через небольшую дверцу — что́ могли натворить до утра оставшиеся без начальства солдаты, охрана представляла себе не хуже Бертрана.       Но, вопреки рисуемым в сознании страшным картинам, казармы представляли из себя самое мирное зрелище, какое только можно представить: из приоткрытых дверей раздавался могучий многоголосый храп, трое караульных клевали носом, обнявшись с копьями, а у разведённого перед строениями костра сидел гарантом спокойствия и благообразия Эсташ.       Обида и злость на друга пожухли и съёжились — таким измученным тот выглядел. Это Бертран неспешно и со вкусом отмок в бадье с душистыми травами, оделся в чистое, сытно отужинал, запил всё подогретым вином и завалился спать. А Эсташ наверняка наскоро сполоснулся едва тёплой водой, натянул на мокрое тело рубаху и побежал руководить заселением в казармы. Назначил караул, ответил на бесконечные вопросы, быстро проглотил еду без единого глотка вина, чтобы не разморило, и со вчерашнего утра ещё не сомкнул глаз.       Бертран подошёл и сел рядом.       — Иди спать, я пригляжу. И найди завтра лекаря, пусть послушает, как ты дышишь. Назначит, может, чего.       Эсташ вскинул чёрные провалы глаз, сообразил, что Бертран ему не снится, облегчённо мотнул головой в согласии, встал и скрылся в тёмном проёме дверей. Через несколько минут в многоголосицу влился ещё один могучий храп. Бертран улыбнулся и подкинул в костёр хвороста.       Следующий день прошёл в суете: Бертран постоянно куда-то торопился, кому-то давал указания, у кого-то что-то спрашивал, параллельно знакомясь и представляясь. На его резонный вопрос, не надо ли перепоручить заботы о приведённом отряде постоянному руководству, де Вилье отговорился тем, что смысла перепоручать их кому-то до капитула нет, к тому же люди привыкли со всеми проблемами сначала идти к Эсташу, а тот — к Бертрану. Бертран пожал плечами и согласился — он ведь всё равно не выдержал бы и самое позднее через час побежал бы проверять, как обстоят дела у людей, которых уже привык считать своими.       Разговор, который Бертран у Жерара всё же выходил, хотя тот постоянно пытался ускользнуть под благовидными предлогами, тоже прошёл как-то скомканно. Жерар сообщил Бертрану то, что тот и так знал: часть братьев, после падения Акры разочаровавшаяся в идеях отвоевания Гроба Господня, удалилась от мира (и докучливого братства заодно). Ушли как можно дальше — в заросшие лесами, окружённые горами и пропастями альпийские низины. Рисковали братья знатно — местные пастухи и лесорубы могли и не проникнуться желанием братьев начать жизнь с чистого листа именно у них под боком. Но то ли переговорщиками беглые монахи были хорошими, то ли близость к Габсбургам тревожила местных гораздо больше, чем кучка пришлых, приняли отщепенцев весьма благосклонно. До такой степени, что теперь, спустя двадцать лет, многие из пришлых состояли не только в военных советах, но и в управлении кантонов, а по улицам бегали даже не их дети, а внуки.       И вот уже эти новые руководители кантонов к Жослену и остальным отнеслись весьма насторожённо и даже агрессивно — как Храм любит накладывать свои загребущие руки на всё, что плохо лежит, они знали не понаслышке.       Де Вилье для пояснения ситуации, конечно, выбрал другие слова, но Бертран всё, что надо, услышал.       Чашу весов в пользу утопической мечты Жослена склонил его дар убеждения и золото. Много золота.       Задумка Жослена, обросшая плотью, поражала воображение. Верхушка Ордена получала новую резиденцию, входила в совет Конфедерации и начинала выводить юную страну в ряд государств, с которыми считаются. Клеркам и трудникам устанавливалось жалование и дозволялось завести семью. Сервиентам такие вольности, как обзаведение семьёй, становились доступны либо по достижении сорока лет, либо в случае солидных отступных в казну Ордена.       Встречным условием было полное смешение с населением, разрешение местным юношам на общих условиях записываться на службу и постоянно присутствующая в долине армия, достаточная для отражения нападения на кантоны.       Теперь Бертран не сомневался, что, едва окрепнув, Орден вновь запустит щупальца по всей Европе и не только.       — Как местные на это пошли? Ведь ясно же, что лет десять — и Орден подгребёт под себя всё.       — Либо с нами, либо под пятой империи Габсбургов. Мы — фактически их армия. Тем более первые беженцы уже растворились. Растворимся и мы. Следующее поколение рекрутов будет отсюда, а не из пришлых, и ты не представляешь, сколько трудников уже переженились. Я вообще не понимаю, кой чёрт они с такими настроениями шли в Орден изначально.       — «Вступай в ряды Ордена. Спаси душу, получи возможность ступить на землю, по которой ходил Спаситель», — грустно и задумчиво процитировал Бертран. — И души наспасали так, что теперь вовек не отмолить, и в Иерусалиме побывали.       Жерар с Бертраном переглянулись и горько рассмеялись.       На генеральном капитуле Бертран сидел тихо-тихо. Ему казалось, что стоит шевельнуться — и бурлящая ярость расплавленным металлом выплеснется из него и зальёт всё вокруг. Особенно вон тех четверых, сидящих среди прочих уважаемых сеньоров в составе Совета.       Капитул вёл Жерар, и только хорошее к нему отношение и привычка держать лицо позволили Бертрану не учинить прямо на капитуле безобразный скандал с битьём рож. Вот тех четырёх рож, которые он ежедневно видел в походе через горы. Четверо из шести! Четверо! Особенно неприятно его поразил брат Фулк.       Ещё сложнее стало, когда Бертрана вызвали держать речь. Удержаться и не нахамить, когда его попросили доложить Совету, как прошёл переход, было воистину подвигом. Бертран почти физически ощущал, как трудно сглатываются бранные слова, как застревают в горле и с трудом выталкиваются почтительные и любезные фразы. Помогала только виноватая рожа Эсташа, маячившая в задних рядах. И то, с каким прищуром Эсташ оглядел бывших спутников. Для него наличие в отряде таких, как оказалось, влиятельных лиц тоже стало неприятной неожиданностью.       Отчитавшись, Бертран поклонился и сел на место.       Следующий час новоприбывшим разъясняли их статус, права и обязанности. А Бертран цепко следил за Жосленом, скромно сидящим во втором ряду и помалкивающим весь капитул.       — …Бертран. Бертран, ну чего ты. Ну не мог я сказать, я Ноэлю слово дал.       — Я с тобой не разговариваю. Ноэлю потом тоже в рожу плюну. Пошли.       — Куда?       — Побеседую с нашим дорогим братом Жосленом. А то пока я крестился да выбирался из толпы, его и след простыл.       — Может, не надо? Бертран, стой. Да стой ты! Охолони!       — Я спокоен. Я совершенно спокоен.       — Бертран, ты же решил, что можно не душить, унизить словами.       — Да ты знаешь, я передумал. Удавить как-то надёжнее. А ты! Ты предатель!       — Ничего же себе, предатель! А кто с тобой потащился? Кто тебя прикрывал?! У меня, между прочим…       — Мог бы предупредить!       — Да не мог, я командору слово дал. Но я был рядом.       — Вот и сейчас будь рядом. Постоишь у двери, чтобы нам никто не мешал… беседовать.       Жерар и Фулк неторопливо шли по улице и вели беседу, направляясь к Жослену. После капитула тот слишком быстро ушёл, а у Жерара были ещё темы для обсуждения, не терпящие большого количества ушей.       Перед скромным домом Жослена он с недоумением остановился: в дверях, ненавязчиво преграждая путь, стоял здоровенный светловолосый храмовник с самым бандитским выражением лица, какое только можно себе представить. Тот самый, на которого вчера Лавочник скинул своих людей. Жерар с сомнением оглядел мужчину.       — И ещё раз доброго дня тебе, брат. Мы не можем найти нашего досточтимого брата Жослена. Он дома?       Храмовник, не делая ни единой попытки отодвинуться, церемонно склонил голову.       — Да, дома. Но вам придётся подождать, досточтимые сеньоры, либо вообще перенести ваши, без сомнения, срочные дела на неопределённый срок.       Жерар крякнул от неожиданности, вслушался в звуки, доносящиеся из-за спины громилы, и поинтересовался:       — Могу я узнать, с кем имею честь, и всё же пройти к дорогому брату?       Громила пожал плечами.       — О, не утруждайте память, барон де Вилье. Я простой сервиент. Брат Эсташ к вашим услугам. А по поводу свидания с братом Жосленом… Видите ли, дорогой брат, мессер сейчас несколько… занят.       Из дома раздался грохот, треск ломающегося дерева и приглушённая дверями отборная брань.       — Это чем же?!       — Барон де Латр высказывает графу де Блуа-Шатильон накопившуюся досаду по поводу небрежно организованного перехода через горы.       Жерар на секунду замер с открытым ртом, а потом неприлично заржал, запрокинув голову.       — А я говорил этому интригану, что когда-нибудь кто-нибудь свернёт ему шею за его постоянные фокусы, — вытирая слёзы, почти простонал он. — Пусти, брат, я не знаю, кто тебе рассказал о принадлежности Жослена к роду Блуа — это то, о чём не говорят, — но его надо спасать. Нам без него никак нельзя — второго такого нет.       В комнате, куда прошли трое мужчин, на полу валялся разваленный на части хороший крепкий стул, а Жослен с Бертраном, схватившие друг друга за грудки, не то шипели, не то рычали один на другого.       Жерар оглядел живописную композицию, переглянулся с Фулком. Кивнул, продолжая прерванный разговор:       — А ты знаешь, я — за. По крайней мере, они не споются и будут уравновешивать друг друга.       Фулк улыбнулся:       — Что ж, теперь решение о назначении принято единогласно.       Он повернулся к Эсташу.       — Думали с месяц дать вам осмотреться и объявить в официальной и торжественной обстановке, но… Господин Подмаршал, убедите господина Маршала перестать душить Великого магистра.       Эсташу потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы переварить то, что услышали его уши. Бертран же, несмотря на занятость, не только услышал сказанное, но и успел осознать.       — Что?! — взревел он и с новой силой тряхнул Жослена. — Магистр у нас один! И это не вы!       Тот устало глянул на него.       — Барон, уберите от меня, наконец, руки. Ваш батюшка, конечно, тоже бывал весьма гневлив, но, право, это не то качество, которое следует перенимать. Жак не может руководить орденом из темницы. Вы же это осознаёте? Решением капитула я его замещаю. Пока неофициально.       Бертран разжал руки и сглотнул. Гнев стих, словно его и не было. Слишком явно в последней фразе прозвучало «…пока Жак не умрёт».