Рыцарь Храма Соломона

      Робер закрыл книгу и вперился взглядом в пространство, задумчиво поглаживая пальцами корешок. За зиму он перечитал всю богатую библиотеку семьи де Нерак. Многое читал не в первый раз — поражаясь, какими глупыми теперь, с высоты прожитой жизни, казались рассуждения некоторых авторов, коими в юности восхищался. Но кроме общеизвестных трудов, в этом собрании попадались книги воистину редкие и любопытные. Предки виконта были большими оригиналами в подборе литературы.       Зато богатыми, мда…       Может, потому и богатыми, шепнул на ухо мерзкий голосок, что среди старинных трактатов попадались не только баллады и рассуждения об обустройстве за́мков, но и такие книги, которые весьма заинтересовали бы инквизицию. Их, разумеется, не держали открыто, но Мариз, не зная уже, как расшевелить Робера, выгребла всё даже из потайных хранилищ. Занятные книги попадались у де Нерак, занятные. Ага. Только в подвалы к инквизиторам попал вовсе не виконт, а нищий, от всего отказавшийся Робер.       Мутная злоба на ни в чём не повинного мёртвого соперника и обида на весь белый свет вновь начали неконтролируемо подниматься со дна души. От всего ведь отказался, всё оставил. Не стал склочничать с братьями за наследство, не устроился прихвостнем к какому-нибудь королевскому родичу, чтобы подбирать объедки с барского стола. Не пожелал участвовать в подлостях и низостях королевского двора, побрезговал долей фаворита какой-нибудь знатной особы, могущей одним шепотком в нужное ухо устроить ему карьеру. Рыцарем из баллад себя вообразил. Раз Валери — мужняя жена, да ещё и жена брата, значит он не будет ни с кем. Будет хранить верность даме сердца и блюсти целомудрие. А где это делать, как не в Ордене? Служить Богу. Дур-р-рак малолетний. И никого ведь рядом не нашлось, чтобы вкатить затрещину для вразумления. А теперь… Ни на что не годная, колченогая развалина. И даже сдохнуть не смог, надо было попасться на глаза Мариз в самом убогом виде, какой только можно придумать. Гос-с-споди, стыд какой! Она теперь на него как на мужчину и не посмотрит. Куда ему до холёного покойного виконта. Хорошо Боженька вознаградил дурака Робера за благородство и чистоту помыслов, ничего не скажешь.       Робер рванул ворот, словно ему резко перестало хватать воздуха, и застонал сквозь зубы. А что теперь? Только и осталось, что жрать себя бесконечно длинными ночами. Ночь за ночью, по кругу.       Он зажмурился, горько скривил рот и какое-то время сидел неподвижно. Надо решать. Надо. Надо освободить донну от себя. Хватит сидеть, как забившийся в нору подранок. Вздохнул, успокаиваясь.       Стряхнул с себя засасывающую тоску, накинул плащ и вышел в сгущающиеся сумерки. Время прогулок по стене. В последний раз.       — Робер. Вы опять здесь? Вам не холодно стоять на ветру? Когда я вижу вашу неподвижную одинокую фигуру в свете луны, мне становится непереносимо тоскливо.       Робер повернул голову на голос и слабо улыбнулся Мариз.       — Рад видеть вас, донна. Мне нравится это время. Тишина. Темнота. Спокойствие.       Мариз промолчала немного, вздохнула.       — Слуги шепчутся о привидении покойного мужа. Мол, в полночь привидение виконта обходит крепостные стены, охраняя замок. Кто-то вас видел, похоже.       — Простите, донна, я буду осторожнее.       Мариз махнула рукой.       — Разве что немного — нам на руку. Теперь дворня пуще прежнего боится шастать по ночи. Какая-то древняя Белая дама — совсем не то, что неупокоенный дух недавно убитого хозяина.       Робер участливо глянул на собеседницу.       — Вы тоскуете? По мужу.       Мариз качнула головой.       — Уже не так, как в первое время. Притупилось. А поначалу всё казалось, что он просто уехал по делам. Просто уехал куда-то, вот-вот вернётся. Знаете, дети нашалят, а у меня мысль: вот Анри приедет, я ему расскажу, и мы вместе посмеёмся. А потом как ледяной водой окатывает — не приедет. Никогда больше.       Мариз быстро смахнула слезинку со щеки. Робер склонился к её пальчикам и тронул их губами.       — Простите меня, донна. Я невольно бережу ваши душевные раны.       Женщина слабо улыбнулась.       — Простите и вы меня. Я не хотела расстраивать вас ещё больше. Вам ли меня жалеть? У нас с Анри было пятнадцать счастливых лет, мне есть что вспомнить светлого и хорошего. Подрастает сын. Скоро в замке де Нерак будет новый хозяин.       Мариз облокотилась на край замковой стены и тоже устремила взгляд в темноту. Какое-то время они молча стояли рядом и смотрели в никуда.       — Просто для всех я как скала, — вновь прервала молчание Мариз. — Хозяйка замка. Чёрная Донна. Целыми днями я распоряжаюсь и приказываю, караю и милую. Я скандальная и непреклонная соседка, которая ни пяди земли не уступит соседям, я строгая и въедливая хозяйка, которая не даст разворовать наследство сына, пока он не вошёл в возраст, я набожная прихожанка, щедро жертвующая соседнем аббатству, да и не только ему, я добрая донна, помогающая бедным девушкам собрать приданое, я справедливая виконтесса, которая не даст в обиду сервов, я любящая мать, я… У меня так много личин, Робер. Так много. И почти не осталось меня самой. А рядом с вами просыпается другая я. Я думала, что та я давно умерла.       — Та?       — Давным-давно жила на свете маленькая девочка. Девочка верила, что, когда она вырастет, у неё всё-всё будет красиво. Как в балладах о принцессах, драконах и храбрых рыцарях. И как и положено в сказках, однажды девочку спас от смерти отважный и красивый рыцарь. А потом он приехал к ней в замок. Они много беседовали. Рыцарь оказался не только отважным и красивым, но и очень умным. А ещё у него был волшебный голос. Ни до, ни после не слышала девочка такого чарующего голоса.       Мариз замолчала. Робер тоже молчал, опустив голову.       — А потом сказка закончилась, — глухо сказал он наконец.       — Увы.       Мариз встряхнула головой, словно сбрасывая морок.       — Ох, куда-то не туда зашёл разговор. Просто вы становитесь всё печальнее день ото дня. Из вас уходит жизнь. Вы словно гаснете. Словно и правда неупокоенный дух выпивает из вас душу на этой стене.       Робер качнул головой.       — Наоборот, мне только тут хорошо. Покойно. В тишине, в темноте. Я не хочу, чтобы наступал новый день, — дневной свет безжалостен. Мне жаль, что вы видите меня таким, донна. Я вас разочаровал, я понимаю. Наверное, было бы лучше, пройди вы в тот день мимо. Тогда хотя бы в вашей памяти я остался бы смелым и непреклонным. Рыцарем.       — Прекратите! Я… Я никогда о вас плохо не думала и не подумаю. Но нельзя же всю жизнь провести на стене.       — Наверное, нельзя. К сожалению.       — Я вам книги принесла и еду. Пойдёмте, поедите, пока горячее. А книги последние, больше нет. В замке не такая уж богатая библиотека. Если хотите, я велю слугам привезти из имения де Фуа что-нибудь. Только скажите, что́ хотите прочитать.       — Ничего не надо, донна, благодарю вас за беспокойство. Я дочитаю и освобожу вас от своего присутствия. Я завтра ухожу.       — Куда?       — К госпитальерам.       — Куда?!       — Что вас так поразило? Вы же сами говорили мне, что Госпиталь принимает бывших храмовников. Служить с оружием в руках я больше не могу, но я умею читать и писать на трёх языках, может хоть на что-то сгожусь.       Мариз застыла, прижав к груди руки. Потом медленно опустила голову.       — Робер… Бога ради, простите меня!       — За что?       — Я… Я думала, что вместе с вашими телесными ранами заживут и душевные. Я просто посмела надеяться… Впрочем, это ни к чему, и было очень глупо с моей стороны. Нельзя удержать в ладонях воду.       — Я не понимаю вас, донна.       — Робер. Простите меня. Я была так ослеплена внезапной встречей и тем, что́ она всколыхнула, и… Ах нет, это стыдно даже говорить.       Мариз несколько раз резко вздохнула.       — Мой дядя. Он не был арестован.       — Командор Ноэль на свободе?       — Да. И не только. Я сейчас всё расскажу. Но прошу вас — не презирайте меня за столь долгое молчание.       Мариз отвернулась, чуть не плача, и скороговоркой поведала потрясённому Роберу обо всём.       Робер растерянно смотрел на Мариз, потом, не в силах сдержать эмоций, отвернулся.       — Робер…       — Мне надо подумать, донна. Вы меня ошарашили известиями, — вытолкнул он сквозь зубы и медленно двинулся в сторону потайных комнат.       — Робер!       Робер лишь качнул головой, не поворачиваясь. Ощущение было, словно его ударили по голове. Хорошо бы Мариз догадаться не идти следом, обождать, пока он придёт в себя после известий. В прострации дошёл до потайной комнаты, сел в кресло, закрыл лицо руками и замер.       — Робер…       Не догадалась.       — Дайте мне немного времени, донна. Сейчас я не владею собой.       Мариз ещё повздыхала за спиной виновато и покинула убежище, оставив Робера размышлять.       Он чувствовал себя странно. Словно долго-долго находился в тёплой комнате и вдруг в этой комнате рухнул стена. И вроде бы радостно и хочется дышать полной грудью, но в то же время тревожно и хочется вернуть стену на место и забиться в дальний угол. И чтобы ночь.       Хорошо, что донна послушалась и ушла, сгоряча Робер мог наговорить своей спасительнице лишнего. Он и бросал эти обвинения половину оставшейся ночи, но, к счастью, в пустоту. А ещё со дна души стало подниматься что-то другое — тяжёлое, нехорошее. И направлено оно было совсем не на донну. Ближе к рассвету вместе с усталостью вернулся разум и привычка размышлять. Стали заметны нестыковки и недомолвки в рассказе Мариз.       К тому времени как Мариз пришла снова и виновато поскреблась в дверь, Робер уже не злился на неё, а вот вопросы остались.       — Расскажите мне всё.       — Что именно?       — Всё, что происходило здесь с момента арестов. Подробно.       Мариз примостилась на край стула.       — Я ведь рассказала.       — Нет. Даже по тем фразам, что я вчера услышал, понятно, что не всё. Вы знаете слишком много, чтобы списать это просто на родство с командором. Ну пришёл он к вам, когда бежал. Ну прятался. Потом ушёл. Откуда вы знаете всё остальное? Словно он еженедельно отчитывается перед вами.       Мариз замерла. Робер почувствовал это, хотя и сидел к ней вполоборота, — словно холодом сбоку повело. Он развернулся к собеседнице всем корпусом и вопросительно приподнял брови.       — Что, донна?       Мариз смотрела на него как-то изучающе. И как-то… Как-то не так. Длинные ресницы опустились веерами на бледные щёки, замерли, снова поднялись. Теперь она смотрела прямо, испытующе.       — Я всегда восхищалась вашим умом, Робер. Всё, говорите? Хорошо, пусть будет всё.       И начала рассказывать. Пару раз Робер вскакивал и начинал в волнении ходить по комнате, а на повествовании о хладнокровной казни убийцы мужа и устранении аббатисы испытал настоятельное желание промочить горло.       Наконец Мариз замолчала. Молчал и Робер.       — Да, донна, — медленно проговорил он после долгой паузы. — Личин у вас и правда много. Хвала Господу, что ко мне вы поворачивались светлой стороной.       — Разочарованы?       — Несколько обескуражен. Только у меня теперь другой вопрос. За что вы так со мной, Мариз? Я, конечно, калека, но я же могу быть полезен. Или вы переговорили с командором, а он уже отказался от моих услуг? И вы решили промолчать? Так хоть бы с Бертраном дали повидаться…       Мариз взорвалась.       — Бертран! Где он был все эти годы?! Почему он совершенно здоров и бодр, а вы… И якшается с этим вашим Жосленом. И тот тоже — вот удивительно! — совершенно здоров и не в розыске. Негодяй! Почему они оказались на свободе, а вы в темнице? Почему ничего не сделали, не спасли? Никого не спасли! Я никогда не любила Орден. Он забирает самое лучшее, оставляя другим разбираться с худшим. Лучшие земли, лучших, самых здоровых и молодых мужчин. Орден не интересовало, что происходит со всеми остальными. На одного мужчину приходится десяток голодных детей, несколько стариков, нищие, больные… Кто-то должен думать и о них! Но они Ордену неинтересны.       — Перестаньте, вы несправедливы. Мы кормили и лечили…       — Иногда. Я же не говорю, что братья в Ордене плохие. В голод, я слышала, командоры некоторых Домов открывали амбары для всех. Но это всё же редкость. Храм — это махина, и работает она только на своё благо! Вытягивает всё хорошее: людей, деньги, земли, — оставляя проблемы другим.       — Король лучше? — почти оскалился Робер.       Мариз отвернулась.       — Нет. Не лучше. Я не знаю, есть ли где-то справедливость. Я и сама теперь… Нет, вы не думайте, я благодарна — Жослен оказал нам великое благодеяние, наши люди стали уже слишком заметны. Вполне возможно, Жослен спас и меня: кому-то умному связать привольное житьё лихих людей на моих землях с замком Нерак было вопросом времени. Мне просто обидно за вас.       — Меня обидел не Орден, донна. И вы же сказали, что больных тоже взяли. Взяли бы и меня.       — Конечно, взяли бы! А вы бы им за это ноги целовали и были благодарны по гроб! Нужных больных всех взяли. Остальных скинули на госпитальеров.       — Интересно, командор Ноэль с вами согласен?       — Мы… Мы ругаемся.       — Надо полагать. В любом случае, донна, Орден — мой дом. Единственный. Там мои братья. И идти мне больше некуда.       — Где были ваши братья! Куда вы ещё хотите идти, чтобы уже наверняка сложить голову и снова меня оставить!       Робер вдруг мягко улыбнулся.       — Моя госпожа, уж не признание ли это?       Мариз споткнулась на середине обличительной речи. Отвела взгляд. Сухо уронила:       — Робер. Мне казалось, что мои чувства к вам не являются секретом.       — Так ведь то были чувства к девятнадцатилетнему юноше. Красивому, молодому и здоровому. Правда, нищему. Который и пятнадцать лет назад завидным женихом не был. Только Ордену и пригодился. А сейчас?       Мариз сверкнула глазами и вскочила.       — Вы! Вы меня больше не любите! Конечно! Четверо детей, не молоденькая…       Робер вздохнул.       — Донна, вы по-прежнему прекрасны и напоминаете ураган. И всё так же недосягаемы для меня. Я — старый калека, такой же нищий, как и в юности, а теперь ещё и с клеймом преступника. Донна, очнитесь. Я не дам вам совершить такую ошибку. Вчера я разгневался на вас, это правда. Но потом, поразмыслив, понял, что всё к лучшему. Мне отрадно, что вы так яростно за меня боретесь, но — нет.       — Вы меня не любите… — повторила Мариз уже тихим и сокрушённым голосом.       — В том-то и дело, что люблю. И ломать жизнь не буду. Выходить замуж надо за равного. Найдите достойного.       От этих слов Мариз снова пришла в неистовство.       — Не тебе решать, за кого мне замуж идти! Или вдовой остаться! Лучше одной, чем с кем попало! А ты убирайся к своим храмовникам! Слышишь! Ты! Ты! Ты сказал, что больше не монах! — В запале она подскочила и стукнула Робера по груди кулаком.       — Донна.       — Ненавижу!       — Донна.       — Уходи! Иди, куда вздумается! Мне всё равно, где ты свернёшь себе в конце концов шею!       — Донна, да перестаньте же. Ай!       Робер поймал молотящие его куда ни попадя кулачки и попытался удержать их у себя на груди.       — Пусти! Ты! Ты!       Мариз рванулась, Робер, ловя руки, норовящие больно ткнуть его, незаметно прижал к себе сначала кисти, потом локти, плечи, а потом и всю Мариз целиком. Так и замерли, тяжело дыша и глядя друг на друга, внезапно настолько близко, что оба слышали заполошный стук сердец друг друга.       — Да целуй уже, проклятье моё, — тихо прошептала Мариз.       И Робер как зачарованный склонился к её лицу.       Он плыл в блаженном жемчужно-розовом мареве. Ощущения давно не испытываемого счастья и умиротворения обволакивали душу сладкой негой.       Реальность наваливалась медленно, но неотвратимо. Сначала тяжестью на плече — такой уютной и правильной, но… Что-то не давало покоя, тревожило, маячило на краю пробуждающего сознания грозовой тучей. Робер медленно открыл глаза, пытаясь собрать и осознать себя. Несколько секунд смотрел в потолок, потом скосил глаза на своё порядком затёкшее плечо. И сиропная нега слетела с него обрывками тумана.       Женщина рядом шевельнулась, просыпаясь, сладко потянулась и осветила его сиянием своих глаз.       — Донна, — севшим голосом прошептал Робер.       Вспомнилось всё и сразу. Что они натворили! Что он натворил…       Если выпит сомнений сок,       По рукам пробегает ток,       На губах, в вопросе открытых,       Ядовитый пророс цветок.       В час, когда границы размыты,       Дух и плоть легки на подъём.       Если дом тебе не защита —       Выйди ночью, встань под дождём.       Посмотри в ночь глазами чужими,       Назови, назови лишь одно имя,       Отражая тоску и сушь       В зеркалах придорожных луж…       Коль дорога твоя длинна,       Сердце вскрыла ножом весна,       Выбрось всё, что прежде ты помнил,       На границу яви и сна!       Если сердце плачет, как дышит,       От ночной отравы черно,       Твой святой молитву не слышит —       Хлопни дверью, выйди в окно!       Струн натянутых тонкий звон,       И безумье проникло в сон,       Так ступай на зыбкие тропы,       Где не властен людской закон!                    Где в лесу свистит каипора,       А в зрачках пляшет лунный луч…       Если Бог тебе не опора —       Хлопни дверью, выброси ключ!       И зови, вновь зови, что остаётся?       Горсть земли, след в пыли, камень в колодце…       Тихо в воздух скажи: «Прощай!» —       Сделай шаг и его встречай…