Рыцарь Храма Соломона

      — Мессер.       Бертран, смотревший на небогатую добычу, поднял глаза на подошедшего. Это был один из шести рыцарей. Брат Фулк, кажется.       — Да, брат?       Мужчина пожевал губы.       — Хорошо ли мессер помнит Устав?       Брови Бертрана удивлённо поползли вверх, потом он снова взглянул на туши убитых животных, ещё раз внимательно на мужчину.       — Мессер помнит Устав, но у мессера триста голодных ртов. Вы лекарь?       — Нет. Но прямое отношение к поставке провианта когда-то имел. Поверьте, Устав не просто так запрещает употреблять мясо диких животных. И дело вовсе не в охотничьем азарте, который истинным христианам, и уж тем более монахам, испытывать не подобает.       Бертран вздохнул.       — Брат, вы же понимаете, что это крайняя мера. У нас провизии на четыре дня, а идти, если верить проводнику, — десять.       Мужчина кивнул, склонился, тоже осматривая добычу.       — Понимаю. Вот эту тушу надо выкинуть от греха: животное было больно. А остальное — варить. Обязательно долго варить, не запекать. Прикажите это поварам, мессер.       — Я распоряжусь. Спасибо, брат Фулк.       — Не благодарите, мною движет вполне прозаичное желание выжить, — усмехнулся храмовник. — И ещё позвольте совет, также основанный на опыте. Я вчера проходил мимо палатки и услышал обрывок вашей беседы с проводником. В своё оправдание могу сказать, что разговор вёлся отнюдь не шёпотом. Так вот. Ненадёжных проводников не оставляют без присмотра. Он не должен исчезнуть однажды ночью с конём и провиантом, понимаете?       Бертран застыл, переваривая посыл, и церемонно склонил голову, благодаря нежданного союзника.       — Я всё понял, брат Фулк. Все ваши советы я приму к сведению.       Храмовник тоже склонил голову и, более не расшаркиваясь, ушёл. А Бертран, постояв в раздумьях ещё минуту, зашагал к котлам, где деловито суетились повара. Приказ выкинуть с таким трудом добытое мясо встретил предсказуемое недовольство, но могила Гастона была ещё свежа и находилась не так далеко от лагеря, чтобы кто-то осмелился громко протестовать.       После поваров новоявленный тиран и деспот подошёл к группе молодых сервиентов, увлечённо ползающих по земле. Над ними стоял Эсташ, что-то рассказывал, а на земле, бережно расправленный, лежал почти новый красный плащ. Бертран прислушался и изумился: Эсташ просвещал молодых солдат в вопросах геральдики!       — …Самый древний в использовании цвет. Цвет крови. Символ мужества и преданности, верности идеалам и готовности умереть за них… Анри, вон там неровно, верхний край подтяни, второго куска ткани у нас нет.       При появлении Бертрана шум затих, сервиенты поднялись на ноги и слаженно поздоровались. Бертран поманил за собой Эсташа, дал отмашку продолжать работу остальным и отошёл, дабы не смущать. А то и правда криво отрежут. Эсташ посоветовал из обрезков сделать ещё вымпелы на копья и последовал за Бертраном.       — Вот при тебе они ведут себя обычно, хотя как раз тебя-то и надо бояться, — не преминул высказаться Бертран. — Ты куда как скорее меня на расправу.       — Ну что ты, — усмехнулся Эсташ. — Я ж свой в доску. А тебя теперь — да, боятся, и это хорошо. Гастон — прости, Господи, поганца — слыл лучшим бойцом. Представление ты, конечно, вчера устроил… Я думал — всё, тут нас и положат. Что ты там про баранов говорил и крепость их рогов?       Бертран фыркнул.       — Злопамятный какой стал… А о геральдике-то ты откуда знаешь?! Так излагал, что даже я заслушался! И вообще. Я не сразу понял, что не так, но ты иногда, когда захочешь, очень изящно выражаешься. Даже у меня так не выходит. Если бы я точно не знал, кто ты, не поверил бы.       Эсташ глянул на Бертрана снисходительно, как на несмышлёныша.       — Уж ты-то должен сообразить, зная, где я находился после Руада.       — Э… В смысле? В Каире в тюрьме сидел. А при чём тут это?       — А с кем я там сидел?       — Откуда же мне знать?! С другими храмовниками.       — Видишь ли… Кроме меня, в плен не взяли ни одного сервиента, так получилось. Случайность. Там и рыцарей особо не жалели, маршал вон одним из первых пал, а я остался жив каким-то чудом. И сидел я пять лет с цветом рыцарства Франции из старых обедневших родов, или не обедневших, но очень расплодившихся. С такими, как Робер, — очень хорошо образованными, но лишними дворянскими детьми. Пять лет, Бертран. С людьми, которые могли сказать, из какого дома человек, едва ли не по форме носа и ушей. Они, чтобы не сойти с ума, рассказывали по очереди всё, что знали. Вообще всё. У меня этим барахлом теперь голова под завязку забита. Не только значениями цвета в геральдике, но и чья бабка с чьм дедом согрешила и кто как наследство получил. Я, кстати, знаю, кто такой этот твой Жослен. Догадался по твоим описаниям. Если надо будет его укусить побольнее, можешь сказать… — Эсташ склонился к Бертранову уху.       Бертран слушал внимательно, несколько раз недоверчиво поднимая брови, а под конец расхохотался.       — Вот за это спасибо. Буду лелеять у сердца. Хоть буду теперь помнить, что его не обязательно душить — можно просто лицом в грязь макнуть. Впрочем, для этого надо сначала доехать. Слушай, брат Фулк подходил, это который бургундец. Подал хорошую идею. Не знаю, почему сам не додумался. Поговори с нашими, в смысле с людьми Ноэля, другим я пока не доверяю. Приставь их к проводнику. Пусть меняются, но чтобы глаз с него не спускали.       Эсташ удивлённо глянул на Бертрана.       — Ну не до такой же степени впадать в недоверие к людям. Я, если честно, думаю, что он сбился с пути и теперь ведёт куда надо, но вот таким сложным и кривым путём. Хотя… Хорошо, сделаем.

***

      Конец пути — такой долгожданный и далёкий — случился «вдруг». Перед отрядом ощетинилась арбалетными болтами застава, грамотно преграждающая выход в долину. Один болт предупреждающе звякнул у передних копыт Бертранова коня.       Бертран поднял руку, приказывая остановиться. Достал из седельной сумки письмо, помахал им над головой, спешился и нашёл глазами проводника.       — За мной.       После коротких переговоров с командиром заставы, цепко разглядывавшим письмо и пришлых, Бертран вернулся к отряду. Критически осмотрел людей.       — Подтянуться. Ужинать будем уже на месте.       Когда открылся вид на долину, над которой поднимались дымки очагов, Бертран подумал, что оглохнет, — таким рёвом отреагировали люди на скорую возможность досыта поесть, сменить одежду и выспаться не на земле. Бертран прикрыл глаза и длинно выдохнул, чувствуя, как уходит из плеч страшное напряжение, державшее его до последнего.       Он обернулся, оглядел уставших, но радостно улюлюкающих людей и, почти не скрывая торжества, рявкнул:       — В колонну по двое! Знаменосец, развернуть полотнище! Братьям, на чьих копьях вымпелы, разместиться в первом ряду и замыкающими. Марш!       Город, до которого, казалось, было рукой подать, приближался издевательски неспешно. Но в конце концов смилостивился и позволил подъехать вплотную. Выбитое копытами направление превратилось в дорогу, вдоль неё потянулись возделаннные поля с брюквой и овсом. Когда проезжали мимо тучных коров, Бертрану даже пришлось прикрикнуть — уж больно хищно косились его оголодавшие мужики на такое количество беззаботно пасущегося мяса.       Стало попадаться жильё. Сначала маленькие хибарки — деревянные, крытые соломой, необычно построенные: массивные прочные брёвна, создающие каркас, выделялись тёмными росчерками, оттенявшими белизну стен. Далее хибарки стали побогаче и скучковались в деревню. Эсташ, ехавший рядом, смотрел на дома одобрительно.       — Хорошо живут, сыто, — тихо вынес он вердикт.       — С чего ты взял?       — Вижу. Просто поверь. Стены белёные, занавески на окнах расшитые. Не будет хозяйка заботиться о красоте жилья, если детей кормить нечем. И ребятишки справные — румяные и щекастые.       Бертран оглядел вездесущих мальчишек, чьи любопытные мордахи высовывались из-за каждого угла или дерева, и согласился с Эсташем — заморышей среди них не было. Да и какой может быть голод, если к каждому двору вечером подходит с раздувшимся выменем одна из тех коров.       Их ждали: длинную змею отряда с развевающимся знаменем и бликующими на солнце копьями, неспешно ползущую в долину с перевала, сложно было не заметить, да и застава отправила вперёд гонца. Местные без опаски выходили к дороге и глазели на потрёпанный горами отряд.       Наконец впереди показалась крепостная стена — невысокая, скорее обозначающая черту города, нежели могущая серьёзно оборонить.       — Деревня, — тихо и пренебрежительно уронил Эсташ, внимательно рассматривавший укрепления.       — Ш-ш. Тоже мне, балованный какой. Придворный кипрского короля, — так же тихо цыкнул Бертран, сохраняя на лице самое миролюбивое и доброжелательное выражение, на которое только был способен.       После мощных бастионов Парижа и Фамагусты, Айаса и Марселя укрепление и правда выглядело деревенски плетнём. Но это отнюдь не значило, что арбалетные болты, кое-где показывающиеся из-за него, не смогли бы наделать дыр в невежливых гостях.       Бертран натянул поводья перед распахнутыми створками ворот. Навстречу выехал смутно знакомый всадник. Бертран чуть нахмурился, вспоминая, и не сдержал радости:       — Брат Жерар! Вы ли это?! Сколько же мы не виделись?!       Жерар де Вилье, внимательно раглядывавший его в ответ, улыбнулся.       — С той давней драки да моей последующей ссылки и не видались. Вас не узнать, брат. Сильно изменились со времён бытности оруженосцем досмотрщика. Мы вас заждались, гонец с заставы принёс воистину благую весть. Еда варится, вода для мытья нагрета, казармы и конюшни готовы. Приказывайте людям спешиваться и размещаться. Добро пожаловать домой!       Бертран развернул коня к безукоризненно стоящим в строю без единой попытки разбрестись храмовникам. Многие жадно косились в сторону длинных свежесрубленных строений, перед которыми уже потрескивали костры, деловито сновали люди и откуда просто невыносимо веяло свежеприготовленной едой. Бертран откашлялся.       — Братья! С Божьей помощью, наш путь окончен! Спешиться. Обиходить коней. Отдыхать. Не дурить. Не дурить! Всем ясно? Всё остальное завтра. Эсташ, за старшего. Рыцари следуют со мной.       — Да какое дурить? Мыться, жрать и спать. Мы сейчас на большее не способны, — весело ответил за всех Эсташ и, оборотившись к отряду, гаркнул: — Всё слышали, сукины дети? Выполнять!       Бертран махнул шестерым рыцарям, чтобы шли за ним и Жераром.       За гостеприимно распахнутыми воротами дорога была уже вымощена хорошо подогнанным булыжником, а дома стояли богаче. Солидные, с каменными первыми этажами и забавно нависающими над ними каркасными вторыми. Крыши были крыты уже не соломой, а черепицей. Горожане, останавливающиеся поглазеть на пришлых, тоже смотрелись приличнее и степеннее. Бертран медленно ехал рядом с Жераром и рассматривал город. Если сравнивать с Францией — городишко. Жерар повернулся к нему и негромко спросил:       — Насколько вы уверены в своём заместителе?       — Как в себе и даже больше. Почему вы спрашиваете?       — Если вы заметили, вас не опасаются — детей и женщин не прячут. Хотелось бы, чтобы так и оставалось. Гонец прибыл на шесть часов раньше вас, жители знают, что вы — свои. Свои, понимаете? Вы привели самых буйных, и если кто-то из ваших людей себе что-то позволит, мы сами же и разберёмся. Показательно. Невзирая на прошлые заслуги и прочие достоинства. В самом начале была пара досадных случаев, брат Жослен приказал карать провинившихся очень жёстко. Не хотелось бы начинать ваше пребывание здесь с казней.       Бертран нахмурился от ощущения, что он что-то упускает, что-то его царапнуло во вполне разумных словах Жерара, но он слишком устал, чтобы анализировать. Поэтому просто поспешил успокоить собеседника.       — Я понял. На сегодняшний вечер в Эсташе я уверен — он удержит особо ретивых от опрометчивых поступков. Да и мы действительно едва держимся на ногах. А завтра ещё раз всё разъяснить не помешает.       Бертран чуть обернулся к следующим за ними рыцарям.       — Сеньоры, вы слышали нашу с братом беседу. Вы же понимаете, что правила касаются всех?       Брат Фулк как-то странно глянул на Бертрана и слегка поклонился.       — Разумеется, брат. Не беспокойтесь.       Успокоившийся Бертран снова принялся осматривать минуемые кварталы городка. Был тот на диво уютным, необычная архитектура придавала ему совершенно деревенский вид.       — А зачем так странно построено? — кивнул Бертран на нависающие этажи.       — Всё очень прагматично: выступы второго этажа защищают стены первого и фундамент от размывания, дождевая вода не бежит в дом. Хорошие дома — прочные и тёплые, в них, если честно, гораздо теплее, чем в наших командорствах зимой, а зимы тут суровые, скоро сами убедитесь.       — Благодарю за пояснение. Брат, могу ли я чуть позже просить уделить мне время для беседы?       — Вы что-то конкретное хотели спросить? Возможно, я смогу ответить сразу.       — Я не совсем понимаю, в качестве кого мы тут. Мы гости? Мы беженцы? Мы наёмники? Как себя вести? Я думал, что у нас будет что-то вроде командорства, а получается, мы живём в городе бок о бок с мирянами. И кто кому подчиняется? Завтра мне будет много вопросов от моих людей, но я пока не знаю, что́ им говорить.       — Да, это позже, беседа действительно будет длиннее пути, который нам осталось проехать. Я с охотой отвечу на все ваши вопросы после утренней молитвы. А завтра вечером будет общий капитул, я разъясню наш новый статус для всех вновь прибывших. Кстати, мы уже на месте.       Де Вилье натянул поводья перед въездом во двор большого дома. Бертран спешился и осмотрелся. Хозяйственные постройки, конюшня, даже небольшая кузня. В центре города — немыслимый шик. Теснота, бич всех крупных городов Европы, заставляющая экономить каждый клочок земли внутри крепостной стены, здесь ещё не заставляла строения лезть друг на друга. Бертран отдал коня уже ожидавшим во дворе слугам и перешагнул порог, с интересом рассматривая обстановку. Дом был обустроен на манер Домов Храма в больших городах, когда в черте города не дозволялось иметь большое командорство. В целом — всё своё, родное, слегка позабытое.       К счастью, никто не собирался требовать с Бертрана полный отчёт сразу по прибытии. Как бы он ни старался держаться, сил у него было не больше, чем у валящихся с ног от усталости подчинённых. Его и рыцарей просто разместили по комнатам и оставили приходить в себя, учтиво напомнив, что молитва, как и положено, в шесть утра.