Вечный Хор

Музыка за стеной не стихала. Она стала фоновым шумом моего существования, звуковым обоями этого сумасшедшего дома. Иногда она затихала до едва слышного шёпота, иногда взрывалась какофонией скрежета и стука, от которого дребезжали стаканы в шкафу. Отец почти не выходил из своей комнаты. Из-под двери доносился запах — палёной кожи, озона и чего-то сладковато-гнилостного. Иногда я слышала его голос — он разговаривал сам с собой. Нет, не сам. Он репетировал. Разучивал новые партии. Его голос ломался, скрипел, взвизгивал на нечеловеческих нотах, а потом срывался в привычный усталый шепот. Он перестал есть мою еду. Однажды я поставила перед его дверью тарелку с супом. Через час она исчезла. Но вечером я нашла её за холодильником. Суп не тронут, но в него были воткнуты две столовые ложки крест-накрест. На дне тарелки что-то начертано жиром. Я присмотрелась. Диез. Однажды ночью я проснулась от того, что по мне ползли. Не черви. Тени. Они стекали со стен, сочились из щелей в полу, тянулись ко мне холодными, бестелесными щупальцами. Они не причиняли боли. Они настраивали. Одна окутала мою голову, и в ушах зазвенел чистый, высокий звук, от которого сводило зубы. Другая обвила руку, и мышцы задрожали в частой, мелкой дрожи, выбивая нервный тамтам. Третья прильнула к горлу, и я почувствовала, как связки натягиваются, как струны, готовые лопнуть. Я не могла пошевелиться. Я могла только лежать и слушать, как оркестр за стеной подхватывает эти звуки, вплетает их в свою музыку, репетируя моё тело, мой голос, мою душу. Под утро тени отступили. Я подползла к зеркалу в прихожей. Моё лицо было бледным, исхудавшим. Но самое страшное — глаза. В них не было меня. В них были только ноты. Крошечные, чёрные значки, которые плыли в глубине зрачков, складываясь в бесконечную мелодию. Сегодня утром его дверь открылась. Он вышел. Он был бледен. Его руки дрожали. Но на лице — блаженная, нечеловеческая улыбка. — Готово, — прохрипел он. Его голос был сиплым, сорванным. — Всё готово. Он посмотрел на меня, и его взгляд пронзил меня насквозь. Это был взгляд Дирижёра. Окончательный. Безвозвратный. — Сегодня ночью, — сказал он, и каждое слово обжигало воздух. — * Дирижёр ждёт. Занавес поднимается.* Он развернулся и ушёл обратно в свою комнату. Дверь закрылась с тихим, решительным щелчком. Я осталась одна в тишине. Но тишина эта была обманчивой. Она была музыкой. Музыкой перед грозой. Музыкой перед жертвоприношением. Я посмотрела на свою дверь. Партитура на ней завершена. Последняя нота была выведена особенно тщательно — целая нота, круглая, как закрытый глаз. И под ней — подпись. Не его почерком. Другим. Изящным, отточенным, беспощадным. «Финал». Я поняла. Бежать некуда. Скрыться негде. Они уже здесь. Они в стенах. Они в воздухе. Они во мне. Осталось только дождаться ночи. И спеть свою партию. До конца.