Тишина на 47-м

      Тридцать дней. Тридцать долгих, жарких, невыносимых дней.         Как будто кто-то взял мою жизнь, сжал в кулаке и выжал из неё все соки, оставив только горький осадок на языке и дрожь в пальцах.         А началось всё с того, что Громова решила: я — её новая любимая игрушка.         Утро понедельника. Я ещё не успела допить первый глоток кофе, как на стол с грохотом опустилась папка толщиной в мою голову.        — "Фронтера-9". Полный редизайн. К пятнице.         Я подняла глаза. Громова стояла над моим столом, её тень накрывала меня целиком, как крыло хищной птицы.         — Это… это же текущий проект Миши из отдела дизайна, — попыталась я.         — Бывший проект, — она улыбнулась. Не по-доброму. — Теперь твой.         И ушла, оставив меня с кипой файлов и ощущением, что меня только что бросили в клетку с тигром.         К вечеру среды я уже не помнила, как выглядит моя квартира. Монитор светил в глаза, как прожектор на допросе, а Громова приходила каждые два часа — ровно, как часы — и бросала одно и то же:         — Где прогресс?         — Я почти за.. — меня перебили на полуслове.        — Почти — это не результат.         И снова уходила, оставляя за собой шлейф холодного парфюма и чувство, будто я снова провалила экзамен, которого не было.         В пятницу, в 23:47, я отправила Громовой файлы. Через три минуты пришёл ответ:         Переделать. Шрифты убогие. А с цветами что такое? Как у детского конструктора. Завтра жду к 9:00.       Я разрыдалась, прямо в офисе. Один раз. Потом выпив три чашки кофе, приступила к работе, и сделала так, как она себе представляла.        На следующей неделе, Громова придумала новую игру — "успеть или умереть".         — Зайцева, презентация для клиента. Через час.         — Но я даже не в курсе…         — Теперь в курсе.         Я бежала по коридору с ноутбуком, как олимпийский спринтер, сметая всё на своём пути. В переговорке уже сидел важный мужчина в дорогом костюме, а Громова — с лицом, будто высеченным из льда. Жестом, женщина указала мне на проектор.         Открываю файл. Экран залился черно-белыми схемами — это были черновики, даже не слайды.         — Эм… — мой голос дрогнул.         Громова посмотрела на меня. Не зло. Не сердито. Просто… с интересом, что ли? Как будто ждала, что я буду предпринимать.         Я вдохнула. И начала говорить. О чём? О чём угодно. О трендах. О стратегиях. О том, как "минимализм — это новый чёрный". Клиент кивал. Громова — нет. Но уголок её рта дрогнул.         После встречи она бросила мне через плечо:         — Импровизация — не ваш конёк. Но хоть не опозорились.       Это была похвала?         В пятницу после обеда ко мне подходит Громова, когда я едва сижу на месте — глаза чертовски сводит от света монитора.       — Вы снова ошиблись с яркостью. И зачем вы включили эмбиент-цвет без проверки иллюминации ночью?       Я сломана на три части: одна — расстроена, вторая — устала, третья — хочет сказать: «Да, вы правы, но я стараюсь». Но язык вязнет. Я просто киваю — уже не знаю даже, как удивить эту женщину.        — Такой подход годится для стажёрки, — спокойно говорит она. — Но не для того, кто хочет сохранять проект в живых.       Я слышу, как мои часы тик-тик-тик одному: «отдаешь себя» или «отступаешь».       Со временем я начисто забываю, когда последний раз спала не меньше шести часов. Мои зубы сжимаются от напряжения, руки дергаются, когда я тушу свет в офисе.       Месяц уже подходил к концу, а Громова всё так же не давала мне проходу — использовала меня по полной программе при любом удобном случае. Ещё и подкалывала меня..       — Вы всё ещё не переделали спецификации для “Фронтера‑8”? — её голос звучал будто через плотную стену.       — Я должна была закончить в полночь… Я работала над корректировками алгоритмов освещения, это очень кропотливая работа…       — С бутербродной паузой? — резко сказала она, подходя ближе. — У вас там что — красная кнопка “истеблишмент” или вы просто тянете время, чтобы потом сказать «я работала»?       Я прикусила губу. Резво нахожу ответ:       — Нет… Я не так…       — Тогда делайте правильно, — она развернулась и ушла.       Я никак не могла понять, почему она так ко мне привязалась? В конце концов, в нашем отделе хватает и других ребят, которые, между прочим, были бы «с радостью» готовы ей помочь в любое время.       Кстати, о ребятах. На днях Громова объявила нам о пополнении в команде. Я действительно обрадовалась — всегда интересно наблюдать за новенькими. Особенно, когда ещё помнишь, какой растерянной и любопытной сама была в их роли.        В понедельник в нашем отделе появился тот самый «новенький». Я была уверена, что это будет парень — всё-таки в коллективе у нас мужчин больше. Но, к своему удивлению, увидела стройную блондинку. Её звали Алина. Она была всё, чем я когда-то была — до «Фронтеры-9»: энергичная, с шутками наготове, с дерзкими стрелками на глазах и с тем самым сиянием, которое ещё не успели выжечь ночные правки и срочные презентации.       Мы сразу нашли общий язык. То есть… я вдруг поняла, что смеюсь. Что снова говорю не только о шрифтах, пикселях и дедлайнах. Алина подталкивала меня локтем в бок, строила рожицы в сторону начальства и носила в сумке мармелад, которым делилась как боевыми трофеями. Я даже один раз, кажется, уснула с улыбкой — дома, в своей кровати, а не на клавиатуре.       Но были моменты. Такие, в которых она резко замолкала, когда рядом проходила Громова. Иногда — просто напрягалась. А иногда говорила вполне вслух, не глядя, но достаточно громко:       — Ну конечно, королева льда снова бродит по стеклянному коридору. Как же мы без неё жить будем.        Я смущённо улыбалась, делала вид, что не услышала. Но внутри — кололось. Словно она касалась чего-то, о чём нельзя говорить вслух. Того, что я ещё не поняла — или поняла слишком хорошо.       Однажды я подошла к Алине — хотела пошептать ей что-то, по-смешному, по-своему. Что-то про нашу «вечную пятницу» и про то, как она снова спрятала мармелад от начальства.       Я уже наклонилась.. и тут, за её плечом, замечаю, как стекло офиса потемнело от чьей-то тени.       Громова.       Женщина стояла в своём аквариуме, как всегда — абсолютно спокойно. Через стеклянную перегородку, с чашкой кофе в руке, она наблюдала за нами. Её взгляд был прямой. Внимательный. Когда я встретилась с ней глазами, она чуть приподняла бровь и отпила глоток — медленно, как будто у неё было всё время мира.       Перевожу взгляд на Алину, которая уже стоит с интересом в глазах и словно с нарисованным вопросительным знаком над головой. Я лишь вздыхаю и машу рукой.       С тех пор — не знаю почему — мне стало немного труднее смеяться.

***

      Сентябрь компании — единственный месяц, когда даже Громова перестаёт быть тенью на твоей спине. В отделе объявили официальные «две недели без писем и правок». Персонал расходился по направлениям: кто на дачу, кто в горы, кто в Турцию на All inclusive.       Громова, к удивлению всех, тоже уезжала. Без намёков, куда. Просто сказала:       — С 14 по 28 — вне зоны доступа. Решения принимать не буду.       И исчезла из календарей, как будто её никогда и не было.       В это время, Алина загорелась идеей поездки.       — Давай, поехали вместе! Ну серьёзно, ты ж опять будешь торчать дома и выравнивать слои на автомате. Вон Париж, город любви, круассанов и всего того, что мы себе запрещаем, — подмигнула мне подруга.       Я попробовала отнекиваться, но через пару дней уже подбирала отели и слушала, как Алина восторженно визжит над тем, сколько видов кружева можно найти в парижских бутиках.       Отель мы выбрали скромный, но уютный — в шестом округе, с окнами на переулок и ароматом свежей выпечки каждое утро.       Первое утро в Париже начиналось идеально: балкон, кофе, Алина с растрёпанными волосами поедала круассан с миндалём, я — молча смотрела на голубей, шуршащих вдоль мощённой улицы.       И тут — глухой хлопок двери за стеной. Смех. Женский голос. Знакомый. Очень.       А потом — отчётливое «Je vous remercie, mais je préfère le silence du matin».       Я медленно повернулась к Алине.       — Скажи, это… это ведь не…       Дверь напротив нас распахнулась. Выйдя на балкон в белой льняной рубашке и с бокалом апельсинового сока, стояла она.        Громова.       Женщина тоже заметила нас. Лишь на миг замерла, как будто обдумывала, не галлюцинация ли. Потом — кивнула, спокойно.       — Bonjour, — произнесла она с легкой улыбкой на лице.       Громова устремила взгляд куда-то вдаль, потом вернула его обратно и, допив сок, подмигнула — то ли нам, то ли лично мне. А после, словно подобное с ней случается каждый день, спокойно ушла в номер. Видимо, для неё это — обыденность.       — Ты это видела? — шипела Алина за завтраком внизу, в крошечной столовой отеля. — Она… она что, жила по соседству всё это время?!       — Похоже на то, — буркнула я, глядя в чашку.       Пока мы с Алиной перебрасывались фразами, я без особого энтузиазма доедала пюре, вяло поднимая взгляд от тарелки — и тут же замечаю, как в столовую зашла Громова.       Спокойная, чуть растрёпанная, но уверенная в себе — как и всегда. Она села за столик у окна и почти сразу к ней подсел высокий брюнет в сером пиджаке. Француз. Выглядел дорого и неуловимо знакомо — один из тех, кто всегда в нужных местах, но нигде по-настоящему.       Я оторвалась от круассана, когда услышала её голос. Громова говорила по-французски свободно, легко, без акцента. То сдержанно, то насмешливо. Он засмеялся — и она тоже, чуть склонив голову в сторону, как будто не она однажды говорила мне «почти — это не результат».       — А она говорила тебе, что знает французский? — Алина пихнула меня локтем.       — Нет.       — И кто он?       — Не знаю, — выдавливаю из себя.       Я посмотрела на них — и вдруг почувствовала… странное. Что-то жёгкое под кожей. Не злость. Не зависть. Как будто часть меня не хотела видеть её другой. Смеющейся. Гибкой. С кем-то, кому она позволяла быть ближе, чем мне — даже в том странном, рабочем, изматывающем смысле.       Алина уже писала кому-то, фотографировала хлеб с маслом и строила планы на день. А я продолжала смотреть, как Громова слегка касается локтя того мужчины — уверенно, буднично, так, будто знает его много лет. И где-то внутри… кольнуло.       Я не могла понять — почему. Но мне срочно нужно выпить. 

***

      Вечером мы с Алиной возвращались с прогулки — подвыпившие, уставшие, перегруженные сыром, открытками и какими-то бесполезными безделушками, которые по словам моей подруги «просто обязаны стоять у меня на рабочем столе».       — Осталось только не вляпаться и встретить бывшего, — хихикала Алина, шаря карточку в сумке, после передавая её мне. — И всё, отпуск официально считается удавшимся, — она подняла палец вверх.       Беру карточку, прикладываю её к дисплею. Дверь не поддаётся. Хмурюсь, снова прикладываю, толкаю… Всё так же бесполезно. И тут кто-то толкает дверь с другой стороны — неожиданно, резко — и я едва не сталкиваюсь нос к носу с…       — Громова, — выдыхаю почти беззвучно.       Она стоит прямо передо мной. Уголок её губ чуть дергается — не то усмешка, не то удивление.       — Зайцева, — кивает она спокойно. — Добрый вечер.        — Блять, мы ошиблись, — с ужасом в глазах, резко поворачиваюсь к блондинке.        — Прошу прощения? — рука ложится на моё плечо, сильно сдавливая. — Вы пьяны? — прошептала женщина, возле моего уха.       Алина вытягивает шею, выглядывая из-за моего плеча. Её глаза широко распахиваются, когда она видит Громову, но реакция у неё, как всегда, молниеносная:       — Если что, пьяна больше она, — Алина кивает в мою сторону, без тени смущения. — И я вообще не понимаю, с чего. Без причины, честно. Один бокал, и уже почти драма.       Я смотрю на нее с немым укором, готовая пристрелить, но Громова уже хмыкает, еле заметно — чуть качнув головой.       — Тогда тем более, — произносит она, уже глядя прямо на меня. — Нам с Зайцевой нужно поговорить, — вот тут я точно трезвею. Моментально.       Отпуск, говоришь, Алинка? Ну что ж, он и правда теперь официально считается удавшимся.