Где небо горит

Солнце едва шевельнулось над горизонтом, когда строй заскрежетал и зашевелился — не праздничная процессия, а устремлённый, тяжёлый поток брони и плащей. Раннее утро пахло солью пота, осыпавшимся с седел и кожаных подтяжек: табунный гарь, смола от свежесобранных тетив и железный запах холодных клинков. По обрывчатой дороге в сторону границы тянулись ряды людей и Ирранов; их шаг был равномерен, как биение войны — ровный, упрямый, не спрашивающий чувств. Впереди, у небольшого холма, стояла батарея из более чем сорока катапульт — деревянные звери со скрипом канатов и тяжёлой, темной древесиной, как будто выкованные из вечного ожидания. Люк стоял у одной из важнейших точек этой линии: батарея была поделена на секции, и его взор, спокойный и пронзительный одновременно, контролировал ту самую простую, но смертельную арифметику — когда ударить, как синхронизировать бросок с натиском пехоты, как не дать противнику укрыться в суматохе. Вокруг него мелькали руки солдат — быстро натягивали тяги, проверяли механизмы, шёпотом подтверждали готовность — и в каждой команде слышалось одно имя, как ориентир и как приговор: «Люк». Вдали, у границы, выстраивались войска Зейдена — более полутора тысяч людей, стальные и молчаливые, ровная масса, ожидающая сигнала. На их фоне маленькие флаги Дэйта — чёрные, будто бы выпаленные этим же рассветом — казались скорее знаком судьбы, чем отличием. Генерал Дэйт стоял отдельно от батареи: он осматривал поле, губы сжаты, плечи вылиты, как клин. Его задача была не в том, чтобы дергать за верёвки или поднимать горсть меди — он творил порядок из хрупкого хаоса: развернуть фланг, прикрыть подходы, удержать резерв, рассчитать время, когда феноменальная тяжесть камня и огня должна и может сломать линию противника. Под его рукой карта выглядела не просто листом бумаги — она жила. Дэйт смотрел на рельеф, на трещины дорог, на участки леса, где можно спрятать кавалерию; он видел места, где враг будет ждать, и видел места, где враг не ждал вовсе. Его голос, когда он отдавал приказы — тихий, но железный — протыкал утренний воздух и шёл по рядам сержантов как команда крюка: — Фланг левого крыла — на две сотни шагов вперёд. Резерв — прикрыть выступ. Взрывные заряды — в готовности. Катапульты — на минутах семи; как только першая очередь ложится, подать сигнал кавалерии. Он не кричал. Он давал форму всему, что вокруг было расплывчато и угрожающе. И в этой форме была скрупулёзность — эта черта, которую Дэйт не терпел в людях, он сам оттачивал как меч. Он умел ждать тишину перед выстрелом и превращать её в молнию. Это и делало его командным — не громкость, а точность и способность быть на грани безошибочно. Люк тем временем был в своей стихии. Он не командовал сотнями, он управлял ритмом смерти — натягивал канаты, проверял шомпол, следил, чтобы точка прицеливания совпадала с расчётом, чтобы бочки стояли в ложе, чтобы держались шнуры, что соединяли волю человека и вес камня. Он говорил коротко; его приказы были как отточенные шпоры: — Натянуть на максимуме, — и рука, как счёт, показывала градус напряжения.— Бочка — вправо на пятнадцать шагов. Бочка с огнём как будто послушно скользила на свое место. — Заряды готовы — стой! В ответ — ровный шёпот подготовки. Рядом с ним стояли воины, которые доверяли ему не потому, что он был Лейтенант Лековский — солдат, прошедший реальность, где слово «команда» означало жизнь. Их глаза блестели не только от страха — от уважения. Этот тихий человек в пятнистой форме и берцах мог превратить целую батарею в оркестр разрушения. Дэйт, наблюдая за этим, держал в уме весь узор битвы: катапульты — первый удар; после них — взрывные залпы, которые раскрепощали линию; затем — усилие пехоты на образовавшийся разлом; и, наконец, кавалерия, вогнавшаяся через разбитый фронт. Это была симфония насилия, и Дэйт дирижировал ею с той железной хладнокровностью, которую могли вынести только немногие: расчёт, расчёт и ещё раз расчёт. Но под расчетом скрывалась редкая человеческая черта — он понимал цену счёта: каждый шаг — чья-то жизнь; поэтому в тех словах, что он говорил сержантам, было и строгое наставление, и тихая забота. Когда тишина, удержанная им, стала плотной, как ткань, Дэйт опустил взгляд на Люка, тот кивнул. Люк поднёс руку — сигнал к заряжанию. Ветер сорвал с полей последний лист, и вся линия, как один организм, задержала дыхание. Первый залп с катапульт разорвал утро. Деревянные челюсти затрещали, земля вздрогнула, и на вражескую линию посыпались камни и тяжелые бочки — огненные всполохи взметнулись в небо, дым пошёл полосой. Зевнувшая броня, крики, хруст разломанных щитов — всё это было и дико, и величественно. Там, где упала первая волна, вскоре пролегла дорожка из разрушения: мяч из огня открыл проход для людей с штурмовыми щитами, и в ту самую щель, как в прореху в ткани, устремились стрелы и копья Дэйта. Он не стоял в стороне — он был как рок, что даёт ход; но и рука его заботливо оберегала тех, кто падал и вставал снова. Когда пыль начала оседать, и кровь смешалась с копотью, воины, заставшие этот удар, кричали — не от злорадства, а от прилива единства: враг отступает, почва под ногами отдана. С неба сыпались угли, превращая зарево в ленту на горизонте — и в этот момент, глядя на поляну, усыпанную обломками, казалось, что действительно где–то далеко небо начинает гореть. Омега стоял у катапульты, весь в дымке и пыли, глаза его были напряжённые, но спокойные. Он задал темп, он дал ритм — и люди выполнили его. Дэйт, держа план и цену жизни в своей голове, прошёл вдоль линии, бросил пара коротких приказов, и в этих коротких словах было всё: стратегия, расчёт, ответственность. Когда он на миг посмотрел на Люка, в его лице не было ни жалости, ни слабости — была тяжёлая, чистая решимость человека, который держит на себе судьбы многих. И те, кто стоял рядом, понимали: этот генерал — не только командир. Он тот, кто умеет платить цену и тот, кто не бросит своих. Смрад пороха, жжёного масла и крови висел в воздухе так густо, что казалось — он осел на кожу, на волосы, проник в лёгкие и не собирался уходить. Земля под ногами была чёрной от сажи и перепахана взрывами, будто сама природа пыталась избавиться от этой войны, разрывая себя в клочья. Первая волна врагов откатилась, но это был не конец — лишь передышка перед новой бурей. Катапульты, исполнившие свою работу, стояли в ряд, словно чёрные чудовища, жадно ожидая новой добычи. Воины, укрытые в капюшоны от холода и ветра, спешно подносили новые камни, канаты скрипели, тяжёлые деревянные коромы натягивались до предела. Где-то сбоку двое парней спорили о том, как правильнее закреплять глиняные сосуды со смолой, чтобы они не разлетались в полёте раньше времени. — Не держи верёвку на весу, — резко бросил Люк, проходя мимо. — Подними выше, узел вот сюда… да, вот так. И не забывайте — при сильном натяжении трос идёт вправо, учитывайте ветер. Один из молодых воинов кашлянул и, почесав затылок, кивнул: — Понял, Люк. Омега обвёл взглядом весь строй катапульт, проверяя каждую деталь, каждый узел, будто от этого зависела сама жизнь — и, в сущности, так оно и было. Подошёл один из воинов, высокий, с широкими плечами, и, отдав короткое воинское приветствие, сказал: — Генерал ждёт тебя в шатре. Сказал — срочно. Люк кивнул, задержав взгляд на последней катапульте, где двое солдат поднимали каменную глыбу размером с человеческий рост. — Держите натяжение ровно. Если перекосит, будет поздно жалеть, — бросил он и только потом развернулся к в сторону шатру генерала. Шатёр был большим, тяжёлый войлочный полог колыхался на ветру. Внутри пахло воском от свечей и старым, вытертым кожаным снаряжением. За длинным столом, на котором была развернута карта приграничной полосы, стоял Дэйт. Его руки, крепкие, с тонкими шрамами на костяшках, упирались в стол, пальцы сжимали край так, что побелели суставы. Рядом полукругом — старшие сержанты, мрачные и молчаливые, каждый с лицом, словно высеченным из камня. — Пришёл, — сухо отметил генерал, подняв на Люка быстрый, оценивающий взгляд. — Слушай. — Гонец прибыл от разведки. Первая волна Западной Земли повержена. Потерь с их стороны много… но и у нас раненных — счёт идёт на сотни. — бросил один из сержантов, хмуро смотря на карту. В шатре на миг стало тише, даже ветер за бортом будто стих. — Король захватчиков, Грейторн, отправил ещё две тысячи воинов. Они двигаются быстро. Будут здесь к ночи. — Добавил сержант, с седой прядью в тёмных волосах. Дэйт медленно провёл ладонью по карте, взгляд его стал стальным. — Значит, ночь будет тяжёлой, — сказал он негромко, но так, что каждый в шатре почувствовал холод в груди. — Передайте всем — укрепить фланги, стрелков поставить выше, держать катапульты наготове. Пусть каждый знает: к утру нас проверят на прочность. — Есть, генерал, — ответили сержанты почти хором. Дэйт коротким кивком отпустил их, и один за другим они вышли, оставив в шатре только его и Люка. — Как катапульты? — спросил альфа, не поднимая глаз от свитка, который читал. — Заряжены, но боюсь, взрывчатки не хватит на весь бой, — ровно отчитался Люк. Дэйт нахмурился, отложил свиток и обошёл стол, встав напротив. Их разделяло лишь дыхание. — Что нужно? — Селитра, — ответил Люк, не отводя взгляда. Генерал кивнул, уже принимая решение. Оба знали: времени в обрез, и каждая минута могла стоить жизней. — Хорошо. Отправлю людей в амбар, — сказал Дэйт и громко крикнул: — Тиар! В шатёр вошёл воин, высокий, с копьём за спиной. — Возьмёшь пятерых, пойдёте в амбар за селитрой. Смотрите, чтобы груз не промок, иначе толку от него не будет. И идите быстро, но без глупостей, — приказал генерал. — Есть! — Тиар кивнул и исчез за пологом. — Придётся в основном работать камнями. Селитру принесут не раньше, чем через сутки. Ирраны с таким весом быстро не пойдут — устанут. — Сказал Дэйт поворачиваясь к омеге. Люк мысленно выругался, жалея о том, что в этом мире передвигаются только на Ирранах, что замедлило буквально все. — Поезд бы нам не помешал…— Люк задумчиво провёл пальцем по краю карты. — Что за поезд? — прищурившись спросил Дэйт, смотря внимательно на омегу. — Железная конструкция. На колёсах. Возит груз без остановки, быстрее, чем ирраны, и в несколько раз больше. — Люк усмехнулся краем губ. — Без животных? — в голосе генерала звучало искреннее недоверие. — Без. Движется за счёт давления пара. Уголь нагревает воду, пар толкает поршни — и колёса начинают крутиться. Дэйт, нахмурившись, подошёл к нему ближе, заглянул в глаза: — И ты можешь построить такое? — Смогу, но нужно много металла, уголь… и инженеры, которые смогут работать по моим чертежам, — ответил Люк, уже вытаскивая из-за пояса сложенный кусок пергамента. На нём быстро начали появляться линии. Дэйт всё ещё стоял у стола, но теперь его поза стала более свободной. Он уже не выглядел тем холодным камнем, каким обычно был перед всеми. Взгляд цепко следил за каждым движением Люка — за тем, как тот быстро и уверенно выводит линии, штрихи, пометки на пергаменте, словно эти схемы были у него в голове с рождения. — Начнём с котла, — сказал Люк, не поднимая глаз, и чернильное перо скользнуло по листу, выводя цилиндр с аккуратными прорисованными заклёпками. — Это сердце поезда. Внутри мы нагреваем воду до кипения. Давление пара растёт… и, когда оно становится достаточно сильным, пар идёт в цилиндры, толкая поршни. — Поршни, — тихо повторил Дэйт, словно пробуя слово на вкус. Люк кивнул, быстро рисуя продольный разрез цилиндра. — Представь… металлический стержень, который двигается вперёд и назад, толкаемый силой пара. Один конец соединён с колёсами. Пар толкает — колёса крутятся. Чем больше пара — тем быстрее крутятся. — А если слишком много пара? — Дэйт наклонился ближе, глаза его блеснули. — Тогда котёл рванёт, — ответил Люк без тени шутки. — Поэтому нужен предохранительный клапан. Вот, смотри. — Он нарисовал маленький выступ сверху котла. — Когда давление слишком велико, клапан выпускает лишний пар, чтобы всё не взлетело к демонам. Генерал медленно выдохнул, словно уже представил, как эта штука могла бы работать. — И всё это движет… несколько сотен людей и тонн груза? — Легко, — усмехнулся Люк. — Если построить правильно. Вот трубы — они отводят пар и дым наружу. А вот топка. — Он изобразил прямоугольную секцию под котлом. — Здесь жгут уголь. Уголь даёт жар, жар кипятит воду, вода даёт пар. Всё просто, если знаешь, как устроено. — Для тебя, может, и просто. Для меня это уже похоже на магию. — хмыкнул генерал, приподняв бровь. Люк усмехнулся, не отрываясь от чертежа, но глаза на мгновение блеснули весёлым огоньком. — Это не магия. Это… упорство и точные руки. Вот смотри: рельсы. — Он провёл две параллельные линии, добавив шпалы. — Это основа. Без них поезд не поедет. Колёса имеют особый профиль — вот так, — он изобразил обод с выемкой. — Чтобы держаться на рельсах и не сходить с них даже на поворотах. — Значит, «рельсы» должны быть идеально ровными? — уточнил Дэйт. — Иначе всё пойдёт под откос, — кивнул Люк. — Тут нужна бригада мастеров, металл, кузницы, много рабочих рук. И это только для путей. Сам поезд — ещё сложнее. Машинисты, кочегары… — Ты сейчас рассказываешь об этом так, будто уже построил его у себя в голове, — хмыкнул альфа, но в его взгляде было что-то тёплое, почти мягкое. — Так и есть, — просто ответил Люк. — Но построить его… долго. Месяцы, если не год. И нужно много людей. Дэйт на миг замолчал, а затем медленно кивнул. — Когда вернёмся домой… займёмся этим. Вместе. Люк поднял взгляд и впервые за вечер чуть замешкался. — Вместе? — Да, — твёрдо сказал генерал, будто это было уже решённым фактом. — Ты — чертежи и план. Я — люди, металл, кузницы. Он протянул руку к боковому столику, взял перо, развернул другой лист пергамента и начал писать быстро, чётким военным почерком. — Что ты делаешь? — спросил Люк, продолжая прорисовывать колёсную ось с соединительными тягами. — Пишу Герру, — ответил Дэйт, не отрываясь от письма. — Пусть знает, что у нас есть чудо-машина, которая изменит войну и снабжение. Хочу, чтобы во дворце были готовы, когда мы вернёмся. Омега на секунду перестал чертить и тихо усмехнулся. — Ты ещё её не видел, а уже веришь, что она изменит всё. — Люк, я видел, как ты убил двух драконов. Если ты говоришь, что эта штука поедет — я верю. — Сказал Дэйт подняв на него взгляд. Генерал снова склонился к письму, а Люк продолжил работать над чертежами: теперь на пергаменте появились тормозные колодки, сцепки между вагонами, даже эскиз кабины машиниста. Чёткие линии, аккуратные штрихи — казалось, он рисует не просто машину, а что-то живое. Альфа, дописав, сложил письмо, запечатал его печатью и громко крикнул: — Гонца ко мне! Через мгновение в шатёр вошёл молодой воин, вытянулся по стойке. — Отвезёшь это Герру. Лично в руки. — Генерал протянул свёрток, и воин, не задавая вопросов, исчез за пологом. Когда тишина вновь заполнила шатёр, Дэйт позволил себе не торопясь рассмотреть Люка. Не только чертежи притягивали его внимание — завораживал сам процесс. Омега сидел, нахмурившись в сосредоточенности, и тонкая, выбившаяся из общей пряди волна светлых волос мягко скользнула по щеке, пока он заправлял её за ухо. Взгляд альфы невольно опустился ниже — к губам. Люк то прикусывал нижнюю губу, задерживая её между зубами, то отпускал, оставляя на ней лёгкий влажный след… и снова прикусывал. Дэйт ощущал, как в груди расползается тугое, почти болезненное желание. Казалось, стоит ему лишь сделать шаг — и он сможет ощутить вкус этих губ, укусить их, лёгкое сопротивление, тёплый выдох… Он с усилием сдержал этот порыв, но внизу живота уже сладко, тягуче заныло, а кровь пошла быстрее. Эти губы были искушением, которое манило сильнее любого вина или победы на поле боя. Но Дэйт тут же взял себя в руки, отгоняя этот дурман, хотя возбуждение никуда не собиралось уходить, напоминая о себе напряжением в паху, благо стол закрывал это. — Знаешь, — сказал генерал, чуть усмехнувшись, — ты опасен ещё и тем, что заставляешь меня забывать, что за стенами шатра идёт война. Люк поднял на него глаза и хмыкнул. — Тогда напомню: к вечеру нас ждут две тысячи свежих врагов. — Я помню, — ответил Дэйт, но из его тона было ясно: отпускать омегу сейчас из шатра он не собирался, поэтому продолжил с интересом смотреть чертежи.