Где небо горит

Когда Дэйт провожал Люка до лагеря, в нём кипело сразу всё — ярость, ревность, вожделение и, как бы он сам себе ни врал, тревога. Он едва сдерживал себя, чтобы не закинуть омегу себе на плечо и не утащить в свои покои, запереть на засов и не выпустить до тех пор, пока тот не перестанет рычать, кидаться кулаками и, возможно, начнёт понимать, что давно уже не свободен. Но разумом — тем редким остатком хладнокровия, что у него ещё оставался, — он отдавал себе отчёт: сейчас не время. Не сейчас. Давить сейчас — всё испортить. Люк и так был на грани. Да и поцелуй Тайго — в каком-то смысле сыграл на руку самому генералу. Теперь у него было моральное право. И в руках Люка — перелом. В глазах — злость. В теле — слабость. Самое подходящее состояние, чтобы показать, кто рядом действительно может удержать, а не разбить. Он повёл омегу к лекарю. Тот осмотрел руку и, с тем же спокойствием, с каким кто-то режет хлеб, объявил: перелом. У Дэйта в висках заходили молоты. Он молчал. Слов не было. Хотелось вернуться в таверну и вывернуть Тайго руку в обратную сторону — с хрустом, со вкусом. Но держал себя. Хоть и через силу. Лекарь не был нежен. Он вправлял кости грубо, без наркоза, лишь мазью смягчил ткань, да приговаривал, что к утру всё затянется. Химера побери эту медицину, но работает, пусть и с хрустом. Генерал не доверил бы никому больше и пальцем тронуть Лековского. Он сам взял его на руки — легко, как будто тот и не был солдатом, а был чем-то хрупким, незаменимым и абсолютно его. Люк, бледный, с полуоткрытыми глазами и стиснутыми зубами, откинул голову ему на плечо. Молчал. Может, потому что устал, может — потому что понимал: в данный момент сопротивляться было бессмысленно. И Дэйт нес его. Нес — медленно, уверенно, как сокровище. Как несут того, кого уже давно мысленно заперли в себе. Его омега. Его Лейтенант. И хрен он кому-то его отдаст. Он уложил его в постель. Тихо, как-то даже почтительно. Одеяло, вода, кивок охране у двери. Никаких слов — только взгляд, в котором светилась решимость: теперь всё будет по-другому. Правда, вспоминание, как он вырвал в пылу: «малыш», — до сих пор скребло изнутри. Он бы себе пальцы отгрыз за эту нежность. Но вида не подал. Решил: утром будет вести себя как обычно. Как будто ничего не случилось. Как будто он снова генерал, а не одержимый идиот с больными глазами. Утро наступило сухое, жаркое. Пыль за окнами ещё не поднялась, но уже звенела в воздухе. Люк проснулся резко. Внутри всё было спокойно. И, что удивительно — рука не болела. Ни нытья, ни ломоты, ни онемения. Он даже поворощал пальцами, проверяя: целы. Работают. Чудеса химической медицины местных криволапых ведьмаков. За это — респект. Хотя метод был, мягко скажем, не из приятных. Он сел. Окинул взглядом комнату. Слава богине — у него была собственная комната. Единственный омега в войске, ну не в общей же казарме ему спать. Не хватало ещё, чтобы его по ночам щупали. Или хуже. Устроил бы геноцид. С берцем наперевес. Но, как бы там ни было — утро было бодрым. Пробуждение — полноценным. В полном смысле слова. Да, у Лейтенанта Лековского стоял стояк. Что поделаешь — организм молодой, закалённый, военный, с боевой готовностью на всех фронтах. Сколько там ему лет? 23? Не старик ещё. И тело своё он знал — с уважением, с пониманием. — Ну, с добрым утром, командование, — проворчал он себе под нос, перегоняя взглядом очертания одеяла. Он шевельнул пальцами той самой руки, что ещё вчера хрустела при ударе, а сегодня — будто ничего и не было. Цела. Жива. Работает. И… пригодна к эксплуатации. Так что, не теряя времени, он направился в умывальню. Решительно, как шёл в бой. Спустить напряжение. Потому что с таким стояком идти на утреннюю перекличку — это всё равно что идти в бой с распахнутым кителем. А Лековский таким себя в строю не показывал. Даже если этот грёбаный мир хочет видеть его не солдатом, а омегой — он всё равно остаётся Лейтенантом. И точка. Утро было безоблачным. Сухим, как выжженное поле. Небо, окрашенное в мертвенно-бледный серый, напоминало гробовую крышку — и в воздухе висело что-то недоброе, будто само время задержало дыхание. Все стояли в построении на центральной площади Ноагра. Пятьдесят бойцов — закалённые, молчаливые — оставались в городе, охранять тыл и патрулировать границы. Их отобрали ещё ночью. Пятьдесят других, из сотни лейтенанта Тайго, должны были отправиться в Лаур — соседний город, захваченный недавним рейдом захватчиков. Операция была рискованной: много уличных боёв, мало данных, и практически ноль поддержки с воздуха. Оставшиеся сто пятьдесят, под командованием генерала Дэйта, готовились к более масштабной задаче — к оттеснению сил противника у самой границы. И с ними шёл Люк. Как координатор артиллерии, инженер, стратег. Или просто как человек, которому нельзя приказать остаться — он бы всё равно пошёл. Люк натягивал перчатки, собираясь идти к катапультам на последнюю проверку, когда случайно услышал разговор двух бойцов, переговаривающихся у Ирранов: — Тайго-то с нами не идёт. — Как не идёт? — Его отряд на Лаур отправляют. Сегодня же. Через час уже выступят. Сначала — тишина в голове. Потом — короткое и резкое: Нет. Люк понимал — что возможно из этой войны, может вернутся не каждый. А перед смертью, нужно прощать все обиды. Так было в его мире, так и в этом — он решил. Он считал Тайго своим другом, товарищем, братом по мечу — хотя и не умел Люк обращаться с мечом, но таких друзей, он не хотел терять. И было не важно, что произошло ночью. Тот поцелуй показался пустяком, ведь не может же такая глупость разрушить дружбу? Видимо, Лековский слишком верил в дружбу с Тайго. Вспомнив о своем отряде, о товарище которого он тащил перед смертью — он не хотел, что бы, когда умрет либо он, либо Тайго — что бы последним воспоминанием была их ссора. А Лековский, как никто — знал, что когда умеряешь, вспоминаешь абсолютно все, а потом жалеешь, что не поступил иначе. Поэтому он выпрямился. Глянул через плечо, как будто кто-то мог его остановить. Никто не остановил. Все были заняты своими делами. Он шагнул — быстро, целенаправленно. Солдат. Человек, идущий через вражеский огонь. И если бы кто-то в этот момент встал у него на пути, он бы просто прошёл сквозь. Тайго стоял возле строя — доспехи уже на нём, лёгкий дорожный плащ переброшен через плечо. Он отдавал последние приказы и о чём-то говорил с сержантом, когда услышал быстрые шаги. Повернулся. — Люк, я… — начал альфа, но не успел. — Заткнись. — Голос Люка хлестнул, как пощёчина. Он подошёл вплотную, уставившись на него снизу вверх с такой яростью, будто собирался ударить. — Не смей. Слышишь? Не смей умирать. Что бы, блядь, живым вернулся. Ты понял меня, Тайго?! Тайго застыл. Его рот чуть приоткрылся, будто он хотел что-то сказать, но вместо слов — молчание. Глаза, в которых на миг вспыхнуло удивление, быстро потеплели. И он улыбнулся. Той самой тёплой, тихой улыбкой, от которой у Люка внутри что-то вздрогнуло. Этот омега, холодный и отстранённый, со своей язвительной манерой, сейчас стоял перед ним — не потому что влюблён. А потому что дружба для Люка была не менее сильным чувством, чем любовь. И Тайго это знал. И ценил это, чёрт возьми, больше всего. — Я вернусь. — Просто. Честно. Как солдат даёт клятву перед боем. — Но и ты обещай… Люк кивнул, резко, будто всё ещё был в гневе — а потом, без всякого предупреждения, притянул его к себе. Обнял. Крепко, по-мужски. Не как омега. Не как тот, кто ниже по иерархии. А как Лейтенант Лековский. Солдат, который не прощается — но прижимает к себе, потому что вдруг может быть всё. Тайго выдохнул. Закрыл глаза. Его руки сомкнулись на спине Люка, и в груди что-то зашевелилось. Что-то, что он долго прятал. Что-то, что горело в нём всё время, пока он молчал. — Что бы ни произошло, — прошептал Люк ему в плечо. — Ты будешь моим другом. Понял? Навсегда. — Всегда, — ответил Тайго так же тихо. И сжал его ещё крепче. Они стояли так секунду, другую — как будто время дало им отсрочку. А потом Люк отступил. Хмыкнул, словно хотел что-то ещё сказать, но передумал. Развернулся, не глядя, и ушёл к Дэйту. Быстро. С горящими щеками и странной болью в груди, которую не вытоптать ни сарказмом, ни бронёй. Через час ворота Ноагра распахнулись. Пятьдесят бойцов Лейтенанта Тайго, стройные, молчаливые, с тяжёлыми лицами — двинулись вперёд. Тайго шёл впереди — плащ за спиной, меч за плечом. Он не оборачивался. Но его пальцы слегка сжимались на рукояти меча, словно он всё ещё чувствовал в руках тепло чужих плеч. Он знал, ради кого он возвращается. И знал, что даже если для Люка это просто дружба — для него это было всё. И он обязательно вернётся.