Где небо горит

Тропа на границу была разбита, будто сама земля под их ногами когда-то давно взорвалась, и теперь собиралась вновь. Они выдвинулись на рассвете — сто пятьдесят бойцов, молчаливых, как камни, и лишь ветер в сером небе да гул шагов нарушали тишину. Люк шёл рядом с катапультными телегами. Он то и дело оборачивался — проверял, не сбились ли с места опоры, не ослаб ли зажим на стропах, не провисла ли бочка с черным порохом. В его голове крутился расчёт дальности, влажность воздуха, угол наклона. Он даже не заметил, как сжал кулаки. Война. Снова война. Тело шло вперёд, а разум метался между мирами. Перед глазами стояли лица — бойцы в пустыне его старой жизни, где всё было по-другому. Где не было “альф” и “омег”, а был просто он — Лейтенант Лековский. Где враг был чёткий, а не вкрадчивый, вонючий, не играющий на инстинктах. Где не смотрели как на игрушку или собственность. И вот теперь — новый строй, новое дерьмо. Но лица рядом — те же. Знакомые. Каждый из этих ублюдков, что шагал плечом к плечу, стал ему чем-то родным. Будто срастался он с ними на каждой стоянке, в каждом бою, как с теми, кого хоронил в другом мире. Он шёл рядом с генералом, не глядя на него. А генерал… генерал сдерживал себя. Дэйт был тенью. Стальной, молчаливой тенью, что будто выточена из воли. Он пообещал себе — не тронуть. Ни словом, ни взглядом, ни намёком. Не сорваться, не проскользить пальцем по чужой руке, даже если чертово тело его горело в этом походе сильнее, чем порох в бочках. Он шёл ровно, как будто Люка не было рядом. Хочешь дружбы? Будет тебе дружба. Хочешь войны? Получишь войну. Он не сказал ни слова. И от этого всё стало хуже. К вечеру небо опустилось ниже. Серое, тусклое, но без дождя. Земля скрипела под сапогами, а в воздухе висел привкус железа — то ли от пыли, то ли от ожидания крови. Они устроили привал. Сто пятьдесят бойцов разбились на группы — у каждого костра по семь, десять человек. Хмурые, закопчённые лица. Кто-то ел сухие пайки, кто-то затачивал оружие. Люк сел ближе к артиллеристам, его люди всё время крутились возле телег с механизмами, проверяли канаты, натягивали шкворни. Он сам подсел к ним — не потому что хотел, а потому что проще. И снова — эти взгляды. Каждый второй из этих солдат смотрел на него как на сияние сквозь гарь. Люк был для них кем-то вроде призрака из легенды — красивый, странный, бесстрашный. Омега, которого не трахнули, а поставили рядом. Омега, который командовал. Омега, который был солдатом. Но он их не замечал. Ни взглядов, ни приглушённых разговоров, ни восхищения. Для Лековского всё это было просто фоном. Он не чувствовал себя омегой. Он и не был им — не в душе. Он был солдатом, замотанным в чужое тело. Он сидел, держа в руках шайпуш — местный гибрид гитары и лютни, которую ему отдал кто-то из солдат в дороге, «на случай, если скучно станет». Люк тогда лишь хмыкнул. Типа, спасибо, а играть-то всё равно некогда. Но сейчас… Сейчас всё было иначе. Он взял инструмент почти машинально. Как оружие. Как часть себя. Пальцы сжали гриф, прошлись по струнам — медленно, глухо, будто в темноте нащупывал жилу. Струны отозвались тяжёлым звуком, чуть хриплым, как дыхание на морозе. Тишина сползла с костров, как снег с крыши. Кто-то утих. Кто-то повернул голову. Даже храп прекратился. Даже Дэйт замер, сидя чуть поодаль, спиной к костру. Он не поднял взгляд, но каждая мышца на его лице напряглась. Люк пощёлкал пальцами по дереву, словно вспоминая, что вообще умеет делать. Пощёлкал снова. По струнам пробежал звук — уже чище, увереннее. Он поправил одну ноту, придавил ладонь, вдохнул. И вдруг запел. Голос был низкий. Глухой. Будто сам вылез из руин. — Ты стоишь так высоко, только не смотри вниз Сквозь обрывки облаков — этот скользкий карниз… Никто не знал этой песни. Никто не знал, что он поёт. Но они понимали, каждое слово. Звук струился, будто шёл по венам. У одного костра кто-то опустил голову. Другой прекратил точить нож. Шайпуш пел под его пальцами, а голос Лековского будто вырезал что-то из памяти — у каждого своё. У Люка — своё. — Все обрыдло. Под покровом ночи скроюсь от ает всё нутро И твой запах как вызов… Голос дрогнул, но Люк не остановился. —Я бегу через весь город Я как оголённый провод Я твой медленный сюрприз, и нам с тобой не нужен повод… Он пел, глядя в огонь. Но сам был далеко. — Чтоб увидеться скорее После захлопнутых дверей Лови дыхание фонарей… Дэйт смотрел на него. Не мигал. Не дышал. Он чувствовал, как в груди — жжёт. Как будто кто-то расковырял давно зашитое. "Почему он поёт так?" "Почему это звучит… так лично?" — Мир полон войны, Пока я полон тобой. Скажи, какой глубины Небо и твоя любовь… У одного из воинов подрагивали губы. Другой сжал кулак, будто не хотел выдать себя. А Люк продолжал, будто не замечая, что растапливает сердца вокруг. — Ты стоишь так высоко, лучше посмотри вниз Ведь для них ты далеко, эхом слышно лишь визг… Он пел, как будто хотел, чтобы его услышал кто-то конкретный. Кто-то, кто не понимал слов, но слышал всё — интонацию, рваное дыхание, злость в голосе, боль под кожей. — Как сквозь мутное стекло — город слишком зернист Надвигается циклон, смоет слёзы с их лиц… Он сглотнул. В голосе появилась хрипотца. — Или мне всё это снится И к тебе прикоснуться… Словно снова влюбиться… Дэйт закрыл глаза. Медленно. Он слышал в этих словах всё. И ненависть. И страх. И, чёрт возьми… любовь? Нет, не так. Потребность. "Люк… к кому ты поёшь? К кому тянется твоя душа, когда мир кругом горит?” —С тобой не разминуться На запах твоих частиц, от них уже не скрыться Пред тобою падал ниц, успевал перекреститься… ”Люк…” — Я с тобою только ввысь И не знаю границы… Через злобу их лиц… Люк едва выговаривал слова. Голос начал ломаться. Но он не останавливался. — Мир полон войны, Пока я полон тобой… Скажи, какой глубины Небо и твоя любовь… Он не заметил, как по щеке скатилась первая слеза. Даже не моргнул. Пальцы продолжали играть, будто сами, по памяти. Он всё ещё сидел прямо, как солдат. Но что-то в нём… треснуло. — Скажи мені, що ти мене кохаєш Скажи мені, що це мене ти знаєш… Никто не понимал слов. Но сердце… сердце понимало. — Мої риси у собі, такий ніжний цей двобій… Скажи мені, що ти мене кохаєш… Войны слышали этот язык впервые, на который резко переключился Люк. Впервые. Они не знал, что это, никто не понял и слова. Но звучало… как прощание. Как что-то настолько личное, что нельзя прикасаться. — …в полоні твоїх обіймів… Вторая слеза. Люк не смахнул её. Просто перевёл дыхание. Сжал гриф. Спел последний куплет — хрипло, сдавленно. — Мир полон войны, Пока я полон тобой. Скажи, какой глубины Небо и твоя любовь. Последние ноты растворились в огне. Он молча положил шайпуш на колени. Смотрел в костёр. Слёзы блестели на скулах, но он этого не знал. Или делал вид, что не знает. Никто не осмелился подойти. Даже Дэйт. Особенно — Дэйт. Люк пел не для кого-то одного — он пел всем. Своему отряду из прошлого мира, с которым прожил ад. Своей матери, чей голос уже звучал как сквозь вату. Этому проклятому миру. Тем, кто сидел у костра. Тем кто освобождает город Лаур, а так же Тайго….и Дэйту. Он пел себе — тому, кем был, и тому, кем стал. Он просто устал. Устал терять. Война отбирала всех. Она отняла его отряд, друзей, товарищей… Отняла самого его. И, кажется, теперь отнимала и эту жизнь. Он не замечал, как по лицу текли слёзы. Даже не понял, когда заплакал. Просто продолжал сидеть, глядя в огонь, пока тёплая ладонь вдруг не коснулась его щеки — мягко, бережно. Пальцы провели по коже, стирая соль. Люк вскинул голову. Перед ним стоял Дэйт. Суровое лицо генерала сейчас было тихим. Сдержанным. Но не отрешённым. — Ты плачешь, — не спросил, а заявил он спокойно, как факт. Люк дернул бровью. — Пацаны не плачут, — хрипло усмехнулся он, не меняя позы, — пацаны ссут глазами. Он фыркнул, вытер лицо локтем, будто стёр нечто чужое. Но в глубине глаз осталась искра — живая. Дэйт поджал губы. Словно хотел улыбнуться, но не позволил себе. Помолчал. Потом всё же спросил. Тихо. Тяжело: — Кому?.. — голос сорвался, он сглотнул, будто вопрос застревал в горле. — Кому ты это пел? Люк улыбнулся… горько. Словно распробовал что-то, чего подташнивает. — Всем, — ответил он. — Моему отряду… тем, кто погиб. Каждому воину здесь. Тебе. И Тайго. — Он отвёл взгляд. — Война забирает всех. А я… я больше не могу терять… Дэйт не сразу ответил. Он смотрел на Люка — и будто видел ещё одну его сторону. Не ту, что рубит драконов, строит какие то оборудование, предпочитает женщин и посылает всех к чёрту. А ту, в которой было столько боли, что под ней ломались кости. И всё же — стоял. — Это война, Люк, — наконец выдохнул Дэйт. — И на войне мы… теряем. Он замолчал. Потом вдруг усмехнулся, тепло так, — Но сейчас не время сопли разводить. Пора побеждать. Так что… вставай. Пора выигрывать эту чёртову войну. Эти слова — не приказ — были именно тем, что Люк должен был услышать. Он вдохнул глубже. Медленно поднялся. Прямо. Уверенно. — Есть, генерал! — чётко ответил он, резко вскинул руку в приветствии. Одной ладонью прижал волосы к затылку, другой — отдал честь. Дэйт кивнул. Уголки губ чуть дрогнули. Но про себя он думал совсем другое: «Ещё чуть-чуть… и ты больше не узнаешь горечь войны. Только позволь мне. Позволь прикрыть тебя от всего. Просто… будь моим.»