Где небо горит

Буквально через час с начала тренировки воины смотрели на омегу с непониманием — но уже не осмеливались ему возражать. Они, конечно, всё ещё осознавали, что сильнее, выше и числом больше. Кто угодно из них мог бы схватить этого парня, прижать к стене и заставить забыть, где верх, где низ. Теоретически. На практике же — никто даже не дёргался. Словно что-то сместилось. Стало неважно, сколько у кого мышц или званий. Люк не просто их зацепил — он врезался в их восприятие, как стрела в щит. Теперь каждый из них хотел быть замеченным. Хотел, чтобы омега — этот странный, хладнокровный командир в чужой пятнистой форме — посмотрел в его сторону. Оценил. Улыбнулся. Подбодрил. Люк вызывал уважение — то, что не выбить кулаком и не купить золотом. Он стоял посреди двора в закатанных рукавах, сложив руки за спиной, будто офицер на утреннем построении. Спина прямая, плечи развернуты, подбородок вздёрнут. Лицо холодное, голос чёткий, рубленый, как отточенный приказ. Его сухая, собранная фигура подчёркивалась непривычной зелёной тканью формы. Тело — не хрупкое, как ожидалось бы от омеги, а тренированное, жилистое, каждая мышца под кожей говорила: “Я — солдат. И я пережил ад”. Тайг, стоявший за его спиной, всё это видел и не мог отвести взгляда. Он — убеждённый одиночка, прожжённый альфа, который десятилетиями отбивался от всех попыток связать его с кем-либо. А теперь — за шесть часов — он уже представлял, как этот омега, суровый и независимый, стоит рядом в их общем доме. Как Люк подаёт ему чашку отвара. Как рожает ему детей. Да, черт возьми, он хотел, чтобы этот омега был его мужем. И он был не один. Половина войска думала о том же самом. Но сам Люк ничего этого не замечал. Он вообще не замечал ничего, кроме своей катапульты — грубоватой, но функциональной конструкции, которая гордо возвышалась в центре двора. Той самой, которую они с Зуки собрали во дворе у Дэйта за неделю бессонных ночей. Это был не просто военный механизм — это был символ. Заявление. Аргумент, сделанный из дерева, верёвок и стального упрямства. Он обернулся к воинам, как офицер перед курсантами, и заговорил. — Это — рычажная катапульта. Сила выстрела зависит от натяжения каната и массы противовеса. Рычаг — основной элемент. Всё просто, если руки растут откуда надо, — он щёлкнул пальцами по деревянному основанию. — Платформа закреплена вот здесь. Натяжной механизм — здесь. Если кто-то забудет, как это работает — будете делать сто раз, пока не вспомните. За следующие четырнадцать дней каждый из вас должен уметь собрать такую штуку с закрытыми глазами и одной рукой, понятно? Солдаты сглотнули, кивая. Кто-то что-то бормотал, кто-то пытался вникнуть… но если бы Люк знал правду, он бы плотно выругался. Половина его слов проходила мимо ушей — омега настолько завораживал их, что они банально теряли мысль. Они смотрели, как у него играют мышцы под тканью, как напрягается линия челюсти, когда он объясняет, как в глазах вспыхивает свет, когда он говорит о механике. И уж когда Люк вдруг резко рявкнул: — Ровняйсь! — весь двор замер. Кто-то даже дёрнулся от неожиданности, но строй не последовал. Люк нахмурился. — По линии выстроились! Быстро! И тогда они шевельнулись, будто кто-то включил тумблер. За несколько секунд выстроились в ровную линию, как по команде. — СМИРНО! — выкрикнул Люк, вздёрнув подбородок. Щёлкнули подошвы над землей, как по щелчку пальцев. Люк даже слегка усмехнулся, видя эту безупречную картину. В этот момент он снова стал собой — командиром. Лейтенантом Лековским, чей отряд вставал под ружьё при одном его слове. Здесь, в чужом мире, он снова чувствовал власть, точность, порядок. Но он всё ещё не знал — войска сделали это не из страха и не из привычки подчиняться приказу. Они сделали это, потому что хотели, чтобы этот омега улыбался. Чтобы он увидел, что они его уважают. Чтобы, может, на секунду — гордился ими. А Тайг, стоящий за ним, всё ещё смотрел на эту прямую спину, на твёрдый шаг, на хищную грацию… и понимал: он пропал. Люк вошёл в его кровь, как яд. И выветриться уже не должен. Ещё через два часа сорок с лишним альф, покрытые потом, грязью и опилками, с азартом валили лес. А в центре всей этой живописной картины стоял он — Лейтенант Лековский. Люк. Омега с прошлым солдата, настоящим командира и характером гвоздя, которым прибивают черепа. Руки за спиной, спина ровная, взгляд тяжёлый, оценивающий, как у надсмотрщика в Сибири. Ни крика, ни суеты — всё шло по его словам, как по уставу. — Зуки слушать так же, как и меня! — рявкнул он, не повышая голоса, но так, что эхом отдалось даже в кронах деревьев. — Считайте его своим наставником. Он плотник от Бога. Объяснит, как обрабатывать древесину. Вникнуть, понять, сделать. Не как на войне — хуже. Тут думать надо. — Есть, сэр! — прогремело в ответ хором, ровно и без запинки. Люк довольно хмыкнул. Вот теперь это всё начинало напоминать тот порядок, к которому он привык. Он шагал меж работающих, как по плацу. Осанка — словно палка вбитая в позвоночник, рукава закатаны, а лицо — словно высечено из камня. Солдаты — громадные, мускулистые, с топорами и пилами — работали, как зачарованные. Они ловили каждое его слово, каждый взгляд. Кто-то втайне мечтал, чтобы этот омега хоть раз задержал на нём взгляд. Хоть раз. — А теперь, все дружно, — сказал он, вытягиваясь во весь рост. И, глядя на ритм ударов и резов, запел: — Расцветали яблони и груши, Поплыли туманы над рекой… Голоса подхватили: — Выходила на берег Катюша, На высокий берег, на крутой… Ровно, в такт, будто и не прошло столетий и не разделяли их миры. Люк поймал себя на мысли, что сейчас он — снова в строю. Снова в своей стихии. Эти здоровяки, что с утра разглядывали его с похабными ухмылками, теперь — как мальчишки, которым впервые дали в руки оружие и поставили задачу. Он научил их петь Катюшу. За час. Это ли не победа? Он сдержанно, но довольно кивнул, продолжая идти меж стройных рядов валящих лес. Поймал взгляд. Тайго. Альфа, как с обложки постапокалиптического боевика: длинные чёрные волосы в косе, тату на плече, кожаные штаны, шрам под глазом — сам бы себе позавидовал. И этот самый Тайго… смотрел на Люка так, будто выбирал обручальное кольцо. Люк тяжело вздохнул. С тоской посмотрел на мускулистые спины солдат. Вот почему я омега? — пронеслось в голове. — Если бы был альфой, всё было бы проще. Ни объяснять, ни доказывать ничего не пришлось бы. Был бы как они — здоровый, сильный, с кулаками, как кувалды… Но прежде чем он успел пожалеть себя до конца, Тайго подошёл ближе, блеснул грудной мышцей и заговорил с тем голосом, от которого, наверное, обычные омеги падали в обморок: — Только скажи — и эта ночь будет нашей, — ухмыльнулся он, подавшись вперёд. — Зачем выбирать среди них, когда перед тобой я? Люк моргнул. Оторвался от мыслей. Повернулся медленно, словно танк на учениях. — Ты сейчас… это серьёзно? Ты ко мне, что ли, подкатываешь? — приподняв бровь, спросил он, хищно усмехаясь. — Одно слово, и ты получишь всё, что захочешь, — прошептал Тайго, пододвигаясь ближе, как удав. Люк улыбнулся в ответ. Улыбка у него была прямая, как лезвие ножа. — Конечно, милый, давай. Нагибайся, и я прям тут тебя отжарю, — выдал он с хищным блеском в глазах. Тайго завис. Завис конкретно. Люк захохотал. Настоящим солдатским, хриплым, грудным смехом. — Может, наоборот? — нашёл в себе силы продолжить Тайго. Люк хлопнул его по плечу, словно бывалого товарища по оружию: — Нет, мальчик. Я не принимающий, я — дающий. И если вдруг у меня встанет на тебя, то только при условии, что у тебя отрастёт грудь. Можно даже первого размера, хотя лучше второго — люблю, когда в ладонь помещается. Альфа застыл, пытаясь осмыслить эту фразу. Мозг закоротило. Люк же, насладившись молчанием, наклонился. До подбородка дотянулся едва — Тайго выше был заметно. И тихо сказал, почти ласково: — Я изврат. Женщин люблю. Только женщин. И в койку затащить меня может только грудь и длинные ноги. Так что — не напрягайся. Он развернулся и ушёл, оставив застывшего Тайго одного в поле. Тот, казалось, не только покраснел — он побелел, посерел и снова покраснел. Выражение лица было… неприлично невпопад. Такой здоровяк, в шрамах и коже, а смущается, как восьмиклассница, которую назвали красивой. Люк хмыкнул. Удовлетворённо. Повернулся обратно к войску. — Молодцы, ребята! — кивнул он. И те, словно огонь в сердце получили — стали работать втрое усерднее. Теперь они работали не ради приказа. Ради похвалы. Ради омеги, который напоминал им, что такое настоящий командир. И Люк, стоя посреди заваленного поляны, с пением Катюши в ушах, вдруг понял: он снова дома. Пусть дом этот странный. Но он построит в нём всё заново. Сначала — дисциплину. Потом — катапульты. А потом, быть может, и покой.