Где небо горит

Дэйт вёл Иррана за повод, идя медленно, будто специально замедляя шаг, чтобы не тревожить того, кто сидел на спине зверя. Люк сидел неровно, слегка наклонившись вперёд. Его руки держались за гриву, но пальцы не сжимали её — он будто забыл, что делает. Взгляд был отрешённым, пустым. Всё его тело дрожало, то ли от холода, то ли от истощения, то ли от остаточного адреналина. Кровь засохла пятнами на груди, шее, щеках. Он почти не дышал. Возле дома их уже ждали. Киг вышел во двор, услышал топот копыт и обернулся. При виде окровавленного, полуголого Люка, сидящего, как статуя, на чёрном Ирране, он выдохнул и с ужасом прижал руку к груди. — Так… правду говорят, — пробормотал он, будто самому себе. — Пророчество… не врали… Он смотрел не на омегу. Он смотрел на кровавые потёки на его коже, на нож в его руке, и на то, как животное, признанное священным, спокойно и без тени враждебности несло на себе человека, которому не полагалось даже приближаться к нему. Дэйт ничего не сказал. Он подошёл, мягко коснулся Люка за талию и с лёгкостью, свойственной лишь альфе, снял его с Иррана. Люк не сопротивлялся, не вздрогнул, не осознал. Он даже не понял, что оказался на земле — ноги его чуть подкосились, но Дэйт удержал. В этот момент из дома вышла Мила. На мгновение она застыла на пороге, оглядев Люка с головы до ног. Её брови поднялись. — В дом такого не пущу, — резко сказала она. — Девки! Несите ванну! На улице мыть будем! Из дома высыпали девушки — служанки, помощницы, те, что всегда были где-то на фоне. Сейчас они суетились, быстро установили большую деревянную ванну посреди двора, принося вёдра с горячей водой и ароматные масла. Кто-то уже тащил полотенца, кто-то — мыло. Дэйт, не говоря ни слова, передал Люка в руки девушек, и вместе с Кигом скрылся в доме. Генерал на ходу отдал короткий приказ воинам: — Никто не выходит во двор, ясно? — Голос был твёрдый. — До особого распоряжения. Девушки начали действовать. Люка аккуратно раздели — с него стянули окровавленные штаны, оставляя нагим, но он не сопротивлялся. Он сидел на деревянной скамье, застыв, будто не чувствовал ни холода, ни прикосновений. Его всё ещё трясло. Мокрые туники прилипали к телам девушек, их волосы липли к щекам, на груди блестели капли воды, но Люк не смотрел. Он не замечал ни стыда, ни скромности, ни желания. Он был как за стеклом. Они тёрли его мочалками, отмывая кровь, осторожно поливали из ковшей голову и плечи, шептали что-то между собой, но не к нему. Он сидел тихо, глядя в землю, будто вглядываясь в чью-то кровь, запекшуюся в грязи под ногами. На кухне было тихо. В углу потрескивал очаг, запах трав и жареного мяса висел в воздухе, но ни Дэйт, ни Киг не притронулись к пище. — Так это правда… — начал старик, глядя на генерала. — Что он сделал это сам? Дэйт сидел, откинувшись на спинку лавки. На лице — резкие тени от огня. Он выглядел уставшим. Странно… сломанным. — У меня не осталось причин сомневаться, — медленно проговорил он. — Я сам видел. Он… — он замолчал, поджав губы, будто не верил словам, которые собирался сказать. — Он убил двух драконов. С одним ножом. Грудью пошёл на одного из них. А потом… выжил. Киг хмыкнул, склонив голову. — Даже альфа, хорошо вооружённый, не смог бы справиться с одним. Не без помощи. А у него… нож. — Даже не острый, — Дэйт усмехнулся, но в голосе не было радости. Только мрачное напряжение. Киг молчал, глядя на него долго и пристально. Потом тихо спросил: — Ты за него боялся? Дэйт резко обернулся, взгляд стал колким. Но потом, словно сдувшись, он только кивнул. — Да. До тошноты. — Он провёл рукой по лицу. — Я… Я думал, что он умрёт. Что его порвут на куски. А я стоял и не мог сдвинуться. Даю голову на рассечение, я готов был прыгнуть на арену…Я просто… Он замолчал, стискивая кулаки. Киг посмотрел в огонь, медленно кивнул. — И что ты чувствуешь к нему? — спросил он. Дэйт не ответил сразу. Только прошептал: — Я не знаю, что чувствую. И в этом признании была куда большая угроза, чем в любой битве с драконом. Дэйт определенно проникся уважением к этому парню, но так же его раздражал. Альфа сам не понимал причины, но запах этого омеги - словно струны дергали в его душе. Что то было в этом запахе, то что альфа никогда не чувствовал… Это было то, что не было у других омег. Да, Дэйта восхищала сила Люка, он никогда прежде не видел таких сильных и смелых омег, и без спорно красивых. Люк был чертовски привлекательным, таких красивых омег и вправду не было у них. Но на фоне своей красоты — так невозмутимым и дерзким, генерала бесило еще больше. Еще и омега вырождался так, как матерый альфа, который прошел всю войну и отсидел в темнице. Язык у Люка был знатно так подвешен. А еще омега был неописуемо умен, его идеи были словно… из другого мира? Но в итоге это так и есть.. Дэйт был приверженцем того, что все омеги подстилки, ведь тех омег которых он видел, были подвластны инстинктам. Конечно это было естественно, как и альфы которые были подвластны инстинктам — все таки это было заложено природой. Но Дэйт был не таким, годами выработанная сталь и дисциплина — его животные инстинкты сдерживало. Но с появлением этого омеги, начало все трескаться. И это очень злило генерала. Девушки закончили смывать с Люка кровь и грязь — теперь вода в бадье была мутно-красной, а кожа омеги казалась слишком светлой, болезненно чистой. Он по-прежнему не проронил ни слова. Они вытерли его полотенцами, осторожно, будто боясь, что он может рассыпаться. Он не сопротивлялся, не смотрел на них, не выражал ни смущения, ни благодарности. Когда Мила подошла с чистой одеждой и помогала надеть рубаху, Люк вдруг едва заметно вздрогнул. — Тс-с… — вырвалось у него сквозь зубы, лицо на миг исказилось. Мила нахмурилась, аккуратно расправила ткань и провела пальцами по ключице. Её тонкие, натруженные пальцы замерли на правой стороне — кожа там была припухшей, чувствовалась скрытая под ней боль. — Хм… — пробормотала она, прищурившись. — На перелом не похоже… Похоже, трещина. Она отложила рубаху в сторону, явно не собираясь надевать её обратно. Люк моргнул, будто только сейчас ощутил тело, как будто вернулся в него после долгого отсутствия. — А? — спросил он рассеянно и почти безразлично. — Да… наверное. Мила молча обхватила его за талию, поддержала и повела в дом. Вела, словно ребёнка, шаг за шагом, не отпуская. Люк шел как во сне — запоздало, тяжело, словно его ноги не были его. В столовой всё было, как прежде. Киг сидел за столом с чашей в руках. Дэйт стоял, опершись на край стола. Он поднял глаза, когда они вошли. — У него трещина в ключице, — сухо сообщила Мила, не отпуская Люка. — Я обработаю. — Кость? — уточнил Киг, вставая. — От удара? — Или от падения с дракона, — хмыкнула она. — Кто ж его теперь поймёт. Она усадила Люка на табурет, подошла к шкафчику с мазями и вернулась с маленькой деревянной плошкой. Сняла крышку — воздух сразу наполнился резким, горьким запахом горных трав, сожжённой смолы и чего-то холодящего, почти ментолового. — Это сращивает кость, — предупредила она. — Больно будет. Люк только кивнул, устало и коротко. Он даже не посмотрел. Когда Мила коснулась мазью его ключицы, он резко напрягся — будто ток прошёл сквозь него. Плечо дёрнулось, пальцы сжались в кулак. Глаза расширились, но он всё ещё молчал. Дэйт, не говоря ни слова, подошёл, присел рядом, протянул руку и мягко взял Люка за ладонь. — Не держи, — негромко сказал он. — Кричи. Он сжал ладонь омеги, тёплую, дрожащую. Их пальцы переплелись. Люк повернул на него голову. В его взгляде было что-то почти насмешливое. Какой-то тень привычного упрямства. — Не буду, — процедил он сквозь зубы. И не крикнул. Терпел. Всё время, пока мазь проедала его плоть, как огонь, сращивая трещину изнутри, будто плавя её. Он сидел, стиснув зубы, только дыхание сорвалось один раз — прерывисто, резко. Но ни звука боли. Когда всё было закончено, Мила вынесла еду. Горячий суп, лепёшки, тушёное мясо с овощами. Поставила перед Люком. — Ешь, — велела она. — Ты весь день ничего не ел. Организм после шока — слабый. Люк посмотрел на тарелку. Медленно. Затем ещё медленнее поднялся. — Не надо, — выдохнул он и вдруг резко вышел из кухни. Дэйт шагнул за ним. Во дворе Люк не успел дойти до стены — опёрся о бочку с водой и вырвал всё, чего в нём даже не было. Только горечь. Только жёлчь. Сухие рвотные спазмы дергали его тело, и он, шатаясь, чуть не упал на колени. Он был белый, как мел. Лицо заливал пот. Шатало. Штормило. В ушах звенело. Дэйт не колебался. Он подошёл, подхватил его на руки — легко. Люк не сопротивлялся. Он даже не осознал, что происходит. Голова его упала на плечо альфы, волосы были влажные и пахли мылом и кровью. Дэйт отнёс его в комнату, уложил на постель. Люк едва что-то различал — силуэты, свет от лампы, приглушённые голоса. Он не понял, как оказался в кровати, но почувствовал, как кто-то укрывает его, осторожно, почти нежно. Последнее, что он уловил перед тем, как провалиться в сон, — это знакомый запах кожи, тёплая ладонь на лбу и глубокий, дрожащий выдох совсем рядом с ухом. Во сне было тихо. Не звенящей, мёртвой тишиной — а спокойной, как в утробе. Воздух казался густым, и ветер ласково трепал волосы. Люк сидел верхом. Под ним дышал, вздыхал, двигался мощный, живой зверь — чешуйчатая шкура была тёплой, словно камень, долго лежавший на солнце. Они летели. Он не видел земли, лишь бескрайнюю высь. Под ним — облака, вокруг — небо, где не было ни дня, ни ночи, а что-то промежуточное, как время между сном и пробуждением. Дракон дышал медленно. Его дыхание отдавалось у Люка в груди. — Ты проснулся, дитя моего рода, — сказал вдруг дракон. Голос. Он был… неправильным. Он был не хриплым, звериным, каким ожидалось от исполина. Он был знакомым. Тёплым. Женским. Голосом говорила мама. Та, что из «другого» мира. Мама Дениса Летовского. — Мама?.. — вырвалось у Люка. Но он не знал, кому он это говорит — себе или сну. — Я не мама, но её голос — единственный, через который ты примешь меня, — мягко объяснил дракон, не поворачивая головы. — Ты всё ещё боишься своей истины, Люк. Или… Денис. Ветер стонал. Крылья дракона плавно рассекали воздух. — Твоя душа, Денис, была рождена здесь. В этом мире. Много веков назад. — Голос был неспешен, спокоен, как речь матери, укладывающей спать. — Ты был последним. Последней надеждой. Последним из рода, созданного для великих дел. Но тогда мир не был готов. А ты был слишком молод, чтобы не сгореть. Дракон замедлил полёт. Люк ощутил, как тот будто завис в небе, в самой середине времени. — Потому богиня Химера, великая, дикая, но мудрая, перенесла твою душу. В другой мир. Дала тебе другую мать, другой дом. Дала тебе обычную жизнь. Чтобы ты прожил её. Чтобы ты стал собой. Люк молчал. В его груди что-то зудело. Мутило. Но не страх — узнавание. Словно чья-то старая, забытая истина вытягивалась наружу. — Ты вернулся, — продолжал дракон. — Именно тогда, когда пришёл срок. Мир зовёт тебя. Народ нуждается в тебе. Не как в убийце драконов. А как в том, кто соединяет. Кто разрушает и воссоздаёт. Как в сущности. — Я… просто человек, — прошептал Люк. Голос дрогнул. — Нет, — ответил дракон. — Ты — звёздная кровь. Ты носишь память, которую никто уже не помнит. Ты — судьба этого мира. Его пульс, его последняя весна. От тебя зависит, будет ли расцвет. Или мрак. Люк сжал кулаки. Он хотел отвергнуть это. Хотел проснуться. Но что-то в нём знало — это правда. — Не избегай своей сущности, — прошептал дракон, поворачивая голову. Огромный глаз, наполненный древним светом, посмотрел прямо на него. — Не отрекайся. Всё уже написано. И ты — не ошибка. Ты — то, чего ждала сама ткань мира. — А если я откажусь? — спросил Люк, глядя в эти глаза. — Если не хочу быть… никем? — Тогда мир рухнет. Не сразу. Не громко. Но медленно, незаметно, как гниёт корень великого дерева. Пауза. — Но ты не откажешься, — сказал дракон. — Потому что ты уже выбрал, когда прыгнул на дракона с одним ножом. Ты уже сражаешься, Люк. Люк резко проснулся, словно вынырнув из глубокой воды. Грудь ходила ходуном, волосы липли к вспотевшему лбу, простынь была влажной от пота. Он сел, хватая воздух ртом, будто только что бежал марафон, и не сразу заметил, что рядом с кроватью сидит Мила. Девушка тоже дремала, сгорбившись на краю стула, но дернулась и тут же проснулась, испуганно глядя на него. — Ты как? — быстро спросила она, подаваясь вперёд, — Что случилось? Тебе плохо? — Нет, всё нормально, — сипло ответил Люк, вытирая лицо ладонями. — Просто… сон. Кошмар. Уже всё. Он даже попытался улыбнуться, но вышло криво. Мила всё ещё смотрела с тревогой, но кивнула, не настаивая. Через какое-то время Люк встал и вышел из комнаты. Тело всё ещё ныло — плечо тянуло, кожа побаливала от ссадин, но на удивление, главное чувство, которое теперь доминировало в нём, было одно: голод. Дикий, непреодолимый, как у зверя, что три дня не видел еды. Он спустился по лестнице, целеустремлённо направляясь в сторону столовой, и на повороте — бах! — столкнулся лбом с кем-то. Прямо перед ним стоял Дэйт. Альфа как раз собирался войти в столовую и застыл с поднятой рукой, но Люк не дал ему ни шанса на речь: — Только не смей говорить, что мне опять нельзя есть! — прошипел омега грозно, хищно щурясь. — Иначе я тебя сожру на завтрак. Серьёзно. Со шкурой. Дэйт открыл рот, моргнул… и был мягко, но решительно оттеснён плечом в сторону — Люк, не сбавляя шага, прошёл мимо и с грохотом плюхнулся за стол. — Я просто… хотел спросить, как ты… — пробурчал Дэйт, подходя ближе и усаживаясь напротив. Люк уже стучал ложкой по столу, как барабанщик перед боем. — Несите жрать! — бодро, громко, в полный голос прокричал он, — Я пиздец какой голодный! Из кухни поспешно выглянула девушка, видимо, из тех, кто только что мыл посуду, и исчезла обратно. Дэйт же усмехнулся, откинулся на спинку стула и, привычно глядя на Люка с ленивой насмешкой, пробормотал себе под нос: — …и как ни в чём не бывало. Люк не услышал. Он с жадностью ел первую тарелку супа, будто собирался втянуть её целиком. Пожалуй, если бы ему сейчас дали дракона, он бы и его съел — с хрящами, крыльями и хвостом. — Я поражаюсь, — пробормотал Киг, сидящий чуть в стороне и наблюдавший за происходящим, — куда ж в тебя лезет-то, сынок. Ты ж омега вроде как… хрупкий… Люк молча доел первую тарелку, поставил её в сторону и без всяких слов начал вгрызаться во вторую. Дэйт между тем куда-то вышел, сказав, что “надо проверить караул”, но судя по лёгкой ухмылке, он просто оставил Люка в покое — будто позволил отдышаться после бури. А Люк ел. Он был жив. Он чувствовал, и этого было достаточно.