Где небо горит

Утро следующего дня выдалось сдержанно-серым. Холодные облака висели низко над крышами крепости, но дождя не было, и земля уже не дышала ночной влагой. Весь двор был пропитан ощущением начала — будто сама тишина знала, что сегодня будет положен первый камень в фундамент чего-то нового. Зуки принёс деревянные заготовки — кривоватые, но ровно выструганные — и сложил на стол, где вчера лежали чертежи. Люк уже был там. С волосами, снова собранными в высокий пучок — упрямо и намеренно, как знак. — Начнём с основания, — сказал он. — Вот этот квадрат, видишь? Должен быть абсолютно ровным, иначе рычаг перекосит, и бросок уйдёт в сторону. Зуки кивнул, присаживаясь. Люк продолжал: — Ось ставим в центр. Просверлишь отверстия здесь и здесь, — он указал пальцем. — Это точка вращения. Ось должна быть крепкой, но подвижной. Дерево лучше пропитать маслом или смолой. Иначе — трещины. — А тетиву как натягивать? — уточнил Зуки, перебирая в руках куски сыромятной кожи. — Снизу делаем фиксатор. Петлю. Она держит рычаг в натянутом состоянии. Когда отпускаешь — срабатывает выброс. А чтобы не разбивалось, делаем амортизатор. Подкладку. Может, свёрнутая ткань, может — мох. Что найдём. Работали слаженно. Зуки пилил, строгал, сверлил, Люк подсказывал — точно, спокойно, уверенно. Он больше не напоминал растерянного пришельца. Сейчас он был тактиком. Командиром. Мастером. Его руки часто ложились на дерево — показать, направить, уточнить. И с каждым касанием что-то внутри конструкции выправлялось. Ближе к полудню их выдернул Киг. Вышел во двор с нахмуренным лицом, увидел, как оба склонились над миниатюрной основой катапульты, и загремел: — Эй! Вы или едите, или сдохните на месте! Я вас как детей, клянусь Гардой, уже зову по пять раз. Люк и Зуки нехотя подняли головы, переглянулись — и всё же пошли. В обеденной зале, за тяжёлыми дубовыми столами, уже сидели воины. Люк с Зуки сели рядом. Каша, солёная рыба, хлеб, вода. Еда была простой, но сытной. — Смотри, если заменить этот узел кольцом, натяжение будет равномернее, — говорил Зуки, ковыряя хлеб. — Я вчера подумал, если взять жилы побольше, натяжка увеличится. — Главное — не переборщи. Нужно, чтобы срабатывание шло мягко, без рывка. Модель всё покажет. — Люк тоже ел, но почти машинально. Его голова работала. Разговор их был живой, наполненный техническими терминами, измерениями и примерами. Киг, сидевший рядом, сначала хмыкал и морщился, а потом стал слушать. Всё больше, всё внимательнее. Он смотрел на Люка, и внутри него что-то медленно переворачивалось. Перед ним сидел не омега, не «прекрасный и тонкий сосуд» — а человек, крепкий, мыслящий, опасный. Воин. Мужчина с умом и огнём в груди. — Вы когда успели так сдружиться? — пробурчал он, но без злобы. — Умному учиться интересно, — бросил Зуки с усмешкой, и Люк улыбнулся краем губ. После обеда Люк вернулся на двор, к столу, где всё ещё лежали чертежи и древесные обломки. Зуки остался дорабатывать модель — он уже вошёл во вкус, подгонял углы, вымерял фиксаторы. Люк, убедившись, что тот всё понял, встал, размял плечи. Ему нужно было найти занятие. В их мире, на войне, в минуты затишья между боями, в перерывах, когда всё замедлялось — они играли в карты. Он хорошо помнил пальцы своих сослуживцев, отстукивающих по потёртому пластику, перешёптывания, напряжение, азарт. Здесь карт не было. И никто о них, похоже, даже не слышал. Он прошёлся по двору, нашёл пару кусков толстой коры, аккуратно снял их с дерева. Взял нож у Зуки — тот только кивнул, не отрываясь от модели. Снова устроился за тем же столом. Сгладил первую заготовку. Потом вторую. Потом — ещё десяток. Начал рисовать. Тонкие чёрные линии — уголёк всё ещё лежал в сумке. Рисовал масти: пики, червы, трефы, бубны. Рисовал аккуратно, сосредоточенно. У него был вкус, и в каждой карте чувствовался стиль — суровый, простой, как у бойца, прошедшего чистилище. Фигуры он делал нарочито жесткими: короли с шрамами, валеты в латах, дамы — с лицами полными решимости. Ветер трепал карты, но он прижимал их рукой, продолжая работать. Это была не просто забава. Это был жест. Он возвращал себе мир. Строил его заново, по кусочку. Здесь, в этом странном месте, где омеги стелились, а альфы властвовали, Люк создавал порядок, где правила знал он сам. Крепость окутала ночь — не резкая и холодная, а густая, мягкая, словно занавес, что опустился на оживлённый день. Фонари в нишах стен пылали живыми, дрожащими огнями, отбрасывая длинные тени на камни двора. Тишина была тёплой и плотной, её нарушал только скрип дерева, да где-то вдалеке шелест шагов патруля. Люк сидел за знакомым столом, усталым, но удовлетворённым. В кучке рядом лежали высохшие карты — его работа. Он покрыл их тонким слоем самодельного лака, настояв смолу и пепел, от чего древесная кора заиграла тёплым блеском. Они были грубые, резные, но цельные — каждая карта имела свой характер, чётко вырисованные масти и числа, выведенные чётким, твёрдым почерком. Он привычно разложил карты для игры в «дурака». Руки двигались уверенно, будто помнили каждое движение, впитавшееся в подсознание за долгие годы. Он играл сам с собой — перекладывал карты, анализировал, смеялся уголками губ, если делал хитрый ход. Карты были непривычные, шероховатые, тёплые — словно живые. Но он хотел привыкнуть. Приручить их, как приручают зверя. Сделать частью мира. Он был так увлечён, что не услышал шагов. — Что делаешь? — прозвучал голос над самым ухом. — Твою мать! — резко дёрнулся Люк, и карты с шорохом вылетели из рук, разлетевшись по каменному полу. Он выругался с такой привычной яростью, словно был в казарме родного мира. Дэйт усмехнулся — тонко, хищно. — Нервный ты какой. — усмехнулся генерал —Играю… — буркнул Люк, нагибаясь и собирая карты. — С кем? — генерал обвёл двор ленивым взглядом и хмыкнул. — Сам с собой? — И посмотрел на него с той опасливой насмешкой, с какой смотрят на пьяного или полоумного. — Ну да. Сам с собой, — неохотно признал Люк. — Чтобы привыкнуть к картам. Дэйт сел рядом, бросив плащ на скамью. — Показывай. Что это вообще? — Карты. Игра называется “дурак”. Тот, кто проиграл — дурак. Ну, так и называется. Дэйт выгнул бровь. — Это не звучит невинно. Люк усмехнулся. Медленно, подробно начал раскладывать: — Вот это шестерка. Это — семерка. Вот так — до туза. Он старший. Масти — это пик, черва, трефа и бубна. Бьются они по козырю, который мы в самом начале выкладываем вот сюда. Он кинул одну карту в центр — девятку треф. Потом вытащил валета червей. — Если ходят на тебя, ты можешь побить — картой той же масти, но выше, или козырем. Если нечем — берёшь. А кто первым избавился от всех карт — тот выиграл. Дэйт слушал с неожиданным вниманием. Сначала глаза его блестели от скепсиса, но потом взгляд сузился, он наклонился ближе, внимательно следя за руками Люка. Игра пошла. Сначала медленно, потом быстрее. Люк сбрасывал карты, объяснял каждый ход, ждал ответа, давал подсказки. Дэйт играл хорошо, с напором, но грубовато — как воин, не терпящий сложных правил. Он подбирал карты с видом человека, который считает это не важной игрой, а подготовкой к выстрелу. — Ход твой, генерал, — мягко сказал Люк. Дэйт выложил валета. Люк парировал королём. Следующий ход — и карты закончились. — Ну что ж… — протянул Люк, доставая остаток своей колоды. — Тогда… — он взял несколько оставшихся карт и с лёгкой ухмылкой хлопнул ими генералу по плечу. — Это тебе на погоны - Дурак, выходит. Мгновение — и всё стало ледяным. Дэйт медленно встал из за стола. Лицо его стало угрюмым и каменным. — То есть… ты меня за дурака считаешь? Он резко схватил Люка за грудки, притянул к себе, сжав ткань у ключиц так сильно, что рубашка затрещала. — Это просто игра, — выдохнул Люк, растерянно, но сдержанно, не отводя взгляда. — Так называется. Тот, кто проиграл — просто проиграл. Молчание было звенящим. Огонь в факелах дрожал. Тень от Дэйта расплывалась на столе, как от чудовища. С внезапным злым движением генерал смахнул карты со стола — они разлетелись по камням, как вспугнутые птицы. А потом резким толчком кинул Люка назад, прямо на землю. — Играй сам с собой дальше, — бросил зло и, не оглядываясь, ушёл в темноту, скрываясь за резкими вспышками факелов, уводя за собой раздражение, холод и что-то ещё… трудное, сломанное. Люк остался сидеть на земле, медленно втягивая воздух сквозь зубы. Он смотрел на рассыпавшиеся карты. Потом сел ровно, выпрямился. Поднял первую карту. Потом вторую. Он снова собирал их. Как мысли. Как остатки мира, где всё можно было выиграть или проиграть — но без ярости.