Где небо горит

Пыль вперемешку с кровью вязла в зубах. В воздухе стоял тяжелый запах гари, горячего металла и смерти — густой, пряный, он щекотал ноздри и вызывал рвотные спазмы. Где-то совсем рядом разорвало мину — взрыв гулко ударил по ушам, вогнал в землю, обдал лицом раскалённым воздухом и осыпал тело грязью и гравием. Год был 2008-й. Россия участвовала в операции помощи одной из стран Ближнего Востока. Границу давно стёрли. Осталась лишь война. Лейтенант Лековский — ещё совсем зелёный, почти мальчишка — с трудом удерживал в руках обмякшее тело товарища. Кровь била сквозь пальцы — багровая, горячая, предательская. Он перехватил его за ремень и, отползая назад, продолжал стрелять одной рукой по мелькавшим между дюнами силуэтам моджахедов. Песок под сапогами был липким от крови, и каждый его вдох отдавался в груди болью — не физической, а той, что приходит, когда умирают твои. Крики перемешивались с рёвом автоматных очередей, визгом снарядов, разрывающим небо, как бумагу. Мир вокруг будто сжался в кольцо — пылающее, безжалостное. Горы гудели глухим эхом боёв, будто сама земля рыдала от боли. — Оставь… меня… — прохрипел раненый, вцепившись в рукав Лековского так, словно от этого зависела его жизнь. — Ну нихуя, — выдохнул тот, не сбавляя хода. — Ты мне ещё пачку сигарет должен… Он подтаскивал его к полуразрушенному укрытию, где подбитый БТР дымил, как чёртова печка. Каждый шаг, каждый рывок — через усилие, через боль, через треск выстрелов и тень смерти, всё нависавшую всё ниже. Он швырнул друга в окоп между бетонных обломков, укрыл грудью, посмотрел в прицел. В магазине оставалось десять патронов. Смешно. Погибнуть — с почти пустым рожком. С юга ползли свои. Крики вперемешку с автоматными очередями. В глаза било солнце. Горло першило от песка и адреналина. — Заберите его! — скомандовал лейтенант. — Живым доведите, слышите? Он посмотрел на них — своих, потерянных, грязных, таких же уставших, как и он сам. — Я — дальше. — Куда ты, блядь?! — крикнули в спину. — Лековский! НЕ СМЕЙ! Он знал, откуда бьют. Там, в старой бетонной будке, окопались трое с «Праги». Пулемётный огонь не стихал, будто дьявол сам крутил ленту. Каждая очередь — как удар кувалдой по телу, выбивая почву из-под ног, дробя укрытия в каменную крошку. Пули жалили рядом, срывая куски камня, свистели над ухом. Он полз — медленно, ровно, как учил дед в своё время, ветеран. “Не рыпайся, не дыши громко. Земля — твоя мать, обними её”. Он считал патроны. Не просто механически — он их чувствовал. Один — на отвлекающий. Один — на верный. Остальные — если успеет. Экономил. Берёг. Он знал, что не вернётся. Но и не мог иначе. Не мог бросить. Он шёл за них. За всех, кого уже не вернёшь. За тех, кто кричал сейчас его имя. Подполз к будке, прильнул к бетонной стенке. Внутри — смех, крики на пушту. Враг не ждал. Он был уверен, что смерть идёт только снаружи. Лековский сорвал с себя гранату. Медленно, как в замедленной съёмке, встал, пнул дверь ногой и с ухмылкой шагнул внутрь. — Дин-дон, ублюдки. Двух он снял сразу. Один даже не успел повернуться. Третий — метнулся к радиостанции, но не успел. Пуля легла ему между глаз, как по учебнику. А потом он услышал щелчок. Под ногами — растяжка. Мгновение — вечность. Он понял. Вспомнил маму. Того же раненого парня, что курил рядом в последнюю ночь. Смех ребят в палатке. Всё сразу. Он бросился вперёд, упал на бомбу, накрыл собой, вцепившись в неё изо всех сил, словно удерживал не смерть, а жизнь. — Вставай… ты дома, милый… Голос. Женский. Тёплый, мягкий, как дуновение ветерка над пшеничным полем. Узнаваемый до боли. Мамин. Он открыл глаза — или, вернее, прищурился сквозь резкий, беспощадный свет. Солнце било в лицо, как вражеская вспышка — ярко, жестоко, ослепительно. Он не сразу понял, что дышит. Что жив. Что это — не ад. Боль пришла мгновенно — волной. Тело ломило, будто его скрутили в тисках и оставили гнить. Кости ныли, мышцы дергались, словно после электрошока. Он осторожно попытался приподняться и сразу застонал — не от раны, нет, — от всей той памяти, что тянулась за ним, как окровавленная простыня. Он сидел. В грязной, изодранной форме — камуфляж, что когда-то был зелёным, теперь почернел от гари, выцвел от песка. На левой груди — герб России, истёртый, но всё ещё яростно живой. Рядом, на груди — запёкшаяся кровь, чужая и своя. Липкая. Горькая. Но тело — целое. Ни пуль, ни осколков. Только боль и тяжесть в груди. Он оглянулся. Лес. Но это был не тот лес, что ты видишь под Кабулом. Не то, что прячется в тенях Панджшера. Это был другой лес. Тихий, словно застыл. Воздух — густой, сладкий, как мёд. Листва — тёмно-зелёная, будто выведенная кистью художника, а не природой. Стволы деревьев — высокие, прямые, как колонны в храме. Где-то в вышине пробегал лёгкий свет — не жёлтый, не белый — скорее серебряный, чуть искривлённый, будто лес не вполне здесь, не вполне сейчас. Птицы не пели. Тишина стояла гулкая, обволакивающая. В ней было нечто неземное. Живое. И всё же трава была зелёной, мягкой. Земля — тёплой. Воздух пах не гарью, не смертью, а чем-то детским. Промокшим деревом. Сухими яблочными корками. Временем, которое прошло навсегда. Он моргнул. Потом ещё раз. Но лес не исчез. Лейтенант Лековский… Нет. Его звали Денис. Просто Денис. Когда-то. Он с трудом поднялся на ноги. Сапоги хлюпнули кровью. На поясе — пустая кобура, нож в ножнах, автомат пропал. Только форма. Только он. Он медленно втянул в себя воздух. Грудь сдавило. Сердце било неуверенно, будто в первый раз. Тело жило, но мозг не верил. “Где я?.. Черт возьми, где это я?..” Он должен был умереть. Он накрыл бомбу. Он… видел вспышку. Слышал, как трескается кость. Помнил, как расплывается свет, как исчезает время. Но теперь он стоял здесь. В этом лесу, в этой невозможной тишине. И где-то внутри — затхлый страх. Тот самый, что приходит не в бою, а после. Когда ты остался один. Совсем один. Он оглянулся ещё раз. Ни следов, ни троп, ни дыма. Ни войны. Только он. Но мысль, упавшая где-то на дно сознания, ударила больнее, чем снаряд: «А где мой отряд?..» Сердце дёрнулось. Он жив. Он цел. И он не понимал, как. Но это было не важно. Главное — найти своих. А там разберутся. В штабе. На передовой. В госпитале. Неважно. Он отряхнул с себя грязь. Она тут же прилипла обратно, словно не хотела отпускать. Снял каску. Провёл рукой по лбу — мокро, грязно, но без крови. И пошёл. В глушь. В глубину леса. Не оглядываясь. Потому что что-то внутри подсказывало: если он обернётся — всё исчезнет. Или он сам. И тогда… тогда война, быть может, и не закончилась вовсе. Она просто сменила форму. Он не знал, где находится. Не знал, как попал сюда. Не знал — жив он или мёртв. Но всё это не имело значения. Срабатывало лишь одно: выжить. Найти отряд. Вернуться к своим. Как в Кабуле, как в Шинданде, как в сто других чёртовых точках. Он шёл, пока не услышал шорох. Едва заметный, но опыт не подвёл — кто-то был сзади. Не зверь. Не солдат. Не моджахед. Кто-то… иначе дышал. Не ритмично, а слишком сдержанно, как хищник. Он знал эти шаги. Преследование. Засада. Лековский метнулся в сторону и прижался к стволу дерева, затаив дыхание. Рука — к ножу. Единственное оружие, что осталось. Простой армейский, с потёртой рукояткой. Верный. Он шагнул в кусты, растворился, будто часть местности. Слился с тенью, как учил инструктор на сборах: не шуметь, не дергаться, смотреть в периферию. Ветка хрустнула — слева. Потом ещё. Из-за стволов показались силуэты. Воины. Но не такие, каких он встречал. Они были одеты странно. Чуждо. Не по-человечески. На них были тёмные, почти чёрные штаны, грубой ткани, затянутые ремнями. Поверх — свободные плащи-палантины до бёдер, словно из плотной кожи. Их лица скрывали капюшоны и железные маски. В руках — длинные мечи, изогнутые, как полумесяц. Ни автоматов, ни радиостанций. Ни одного элемента, свойственного настоящим бойцам. — Что за кино вы тут снимаете?.. — шепнул себе под нос Лековский, брови сошлись в линию. — Киношники, мля? Но “киношники” обернулись. Один подал знак. Другой — вскрикнул на незнакомом языке и указал прямо в кусты. “Твою мать,” — только и успел подумать Лековский, — “они меня видят.” Он взвился из укрытия, как пуля, и рванул навстречу. Первый нападавший размахнулся мечом — слишком широко, слишком медленно. Денис, резко пригнувшись, ударил противника в колено, потом в горло локтем. Враг захрипел и упал. Второй ринулся с фланга — Лековский развернулся, ногой пнул его в грудь с разворота. Удар был точным — как на тренировках. Тот отлетел, захрипев. Двое других пошли в обход — по-парному. Один — влево, другой — резко справа. Лековский, оценив расстояние, метнулся между ними. Левая рука — блок, правая — ножом в живот третьему. Острый металл вошёл, как в мокрый мешок. Кровь брызнула на ладонь. Четвёртый всё-таки задел его — меч скользнул по плечу, прорезал ткань формы, полоснув по коже. Жгло. Но адреналин перекрыл всё. Он отшвырнул последнего воина ногой, резко поднырнул под удар, развернулся и ударил его в затылок рукояткой ножа. Глухой хруст. И тишина. Тела рухнули на землю. Он стоял посреди леса — весь в чужой крови, сам почти цел. Только плечо горело, как будто сквозь него прошёл огонь. Нож дрожал в руке. Сердце колотилось. А вокруг — никакой съёмочной группы. Ни камер. Ни света. Только деревья, только странный ветер, и небо — чересчур высокое. “Это что за хрень была?..” Он отступил на шаг назад, вытер нож о плащ одного из нападавших и всмотрелся в маску. Лицо под ней было человеческим. Молодым. Испуганным. Губы шевелились, будто хотели сказать что-то… важное. — Ты кто, нахрен? — прошептал Лековский. Но ответом была только кровь на губах. И снова — шорох. Но уже не один. Из глубины леса вышли ещё. На этот раз — целая шеренга. Во главе — человек на чёрном жеребце. В плаще, расшитом серебряной нитью, с глазами, что светились, как угли. Лековский сразу понял, кто из всех этот… главный. Не по знакам различия — их тут не было. И не по позе — хотя та, будто высеченная из камня, говорила многое. Он просто чувствовал. Как чувствовал старших офицеров в Афгане, когда те выходили из вертолёта в обгоревших беретах, с лицами, на которых не было ни страха, ни эмоций. Только суть — сталь. Этот был не стар. На вид — тридцать, не больше. Но в глазах — столетия. Тьма, собранная в двух точках. Взгляд, от которого хотелось отвести глаза, но не мог — потому что ты уже на прицеле. Он не кричал, не подавал команд — просто стоял. И этого было достаточно, чтобы тишина упала, как гильза на каменный пол. Генерал. Лековский выпрямился, встал грудью к нему, расправил плечи. Он не умел пятиться. Даже когда на “духов” шёл один с ножом в руке, потому что патроны кончились. — Чо за цирк?.. — глухо бросил он, глядя прямо в чёрные глаза. Генерал шагнул ближе. Плавно, будто не шагал вовсе — скользил, как волна над пеплом. Денис напрягся. Мышцы под формой свело. Нож — в ладони. Сердце — гулкое, как барабан перед боем. Мужчина остановился в полуметре. Спросил что-то. Язык — чужой. Ни одно слово не цеплялось за смысл. Не арабский, не фарси, не пушту. Не язык вообще. Просто — звук, который проникал в голову и будто давил изнутри. Лековский поморщился. — Чего, блядь? — вскинул бровь, едва заметно подался вперёд. Ответа не последовало. Генерал просто занёс руку… и ударил. Как молотом. Лековский не успел даже уклониться — всё поплыло. Удар в висок. Звёзды. Края неба потемнели. Он рухнул на землю, не осознавая, что потерял опору. Но инстинкт был быстрее рассудка. Он встряхнул головой, резко поднялся, оттолкнулся от земли, будто его подбросила волна. И уже через мгновение накинулся на противника. Его движение было резким, как разряд в сухую погоду. Снизу вверх — кулак в челюсть. Генерал отшатнулся, но не пошатнулся. Лековский перешёл в ближний бой. Нога — в бок. Разворот — локтем в висок. Подсечка. Всё, чему учила его война. Всё, что выжгло в нём пламя. Воины вокруг вздрогнули, подняли оружие, готовые броситься… но генерал поднял руку. Нет. Он хотел сам. Удар — встречный. Лековский увернулся, спиной к дереву, отпружинил, ударил в грудь, ногой — в колено, но генерал стоял. Камень. Не человек. Его удары были не из злости — из системы. Чистые, жёсткие, математически выверенные. Раз — блок. Два — удар в бок. Три — бросок. Лековский пролетел в воздухе и рухнул на спину. Но тут же перекатился, поднялся на одно колено, выхватил нож — и бросился вновь. Бой длился секунды, но в них — вечность. Денис бил, уходил, дышал коротко. Он не был самым сильным — но был самым живым. На войне он выжил, потому что не сдавался. Не верил в смерть. Здесь — всё повторялось. Но… генерал был сильнее. Он поймал момент, ушёл от захвата, крутанулся — и словно плетью, ударил Лековского в живот, затем сбил с ног, и, пока тот не успел подняться, прижал его лицом к земле. Грубая трава — в рот. Грудь давит, руки заломлены назад. Дышать тяжело. Он чувствовал дыхание врага у уха. Горячее. Живое. Настоящее. И голос. Снова — этот чуждый язык. Тихий, неугрожающий. Как будто генерал спрашивал. Что-то… важное. Денис зашипел, плотно прижав лицо к земле. — Я вообще нихрена тебя не понял, ублюдок… Пауза. Тишина. Генерал не ответил. Он просто смотрел. А небо над Лековским вдруг стало ещё выше, как в том мире, откуда он ушёл — или умер. А может, и не уходил вовсе. Верёвки впились в запястья, словно змея обвила руки — туго, без жалости. Кровь давно перестала циркулировать, пальцы онемели, стали чужими. Его связали к дереву, широкому, мокрому от тумана, с корой, словно покрытой чешуёй. Спина саднила, в голове всё ещё звенело от удара генерала, а перед глазами плыло. Генерал — тот самый, с глазами, как выжженное железо — что-то бросил одному из своих. Воин кивнул, подошёл к животному… и тогда Денис понял: это не лошадь. Зверь был высоким, почти с его рост, но при этом вытянутым, с мощной грудной клеткой и длинным хвостом, обвивающим копытное тело. Копыта, правда, были раздвоены и цокали по земле так, будто вытаптывали саму реальность. Кожа — не шкура, а скорее панцирь, матовый, серый, с лёгким переливом, как у рептилий. Морда вытянутая, ноздри пульсируют, глаза — вертикальные, чёрные, без света. Лековский невольно вспомнил древних гюрз из Дагестанских гор, из тех, что охотятся молча. Существо дышало с гортанным хрипом, словно где-то внутри двигалась печь. Воин вскочил в седло — из плотной, будто склепанной из кости упряжи — и исчез в лесу, оставив за собой удушливый запах, в котором перемешались пыль, серо́вка и тлеющая древесина. Дениса отвезли на поляну — вглубь чащи, туда, где ни одна карта бы не помогла. Где-то в небе метались светляки, но слишком крупные, слишком осознанные, как глаза. Всё было не так. Ни одно дерево не дышало родным лесом. Ни одна тень не лежала спокойно. Голова ныла. Мысли цеплялись за что угодно. Лековский смотрел на костёр, разведённый людьми в чёрных палантинах, и всё больше чувствовал, как теряет реальность. Это был не плен, не пленение. Это был… сон? Пытка? Кома? — Что за херня… — прошептал он в пустоту. Он вспомнил, как был на “точке”. Вспышка. Взрыв. Тело, летящее в воздухе. Он ведь умер, правда?.. Или выжил? Костёр потрескивал. Генерал сидел на корточках у пламени, отбрасывая длинную, искаженную тень. Рядом — двое воинов, без слов. Просто были. Просто ждали. Молча, как смерть. И вдруг снова появился тот зверь. Возвратился из леса. На его спине — человек. Плащ из тёмно-зелёной ткани, с капюшоном, скрывающим лицо. Но не это бросалось в глаза — а походка. Он не шёл, не плыл — он, казалось, скользил над землёй. В пальцах — что-то вроде свитка, хотя больше похоже на сухую жилу, скрученную в кольцо. Он подошёл к генералу. Те перекинулись несколькими фразами. Язык — всё тот же, хлесткий, вязкий, с шипением. Словно разговор змей. Лековский вглядывался, выхватывал интонации, но ни смысла, ни логики не было. Он ощущал себя загнанным волком, которого обсуждают на охоте, не спрашивая его мнения. Затем оба — генерал и человек в зелёном — направились к нему. Денис напрягся. Пальцы стиснулись в кулаки, хотя связаны. Плечи прижаты к дереву. Глаза — ледяные. Парень в зелёном приблизился и, не говоря ни слова, протянул руку к его лицу, к челюсти. Движение было странно мягким — почти нежным, как у врача… или мясника. Лековский отдёрнулся, рванулся, насколько позволяли верёвки. — Не трогай, сука! — рыкнул он. Генерал молча двинул ему кулаком в висок. Мир потемнел. Лековский опустил голову, дышал, как раненый зверь. Слюна капала с губ. Рука снова легла на его подбородок — уже без сопротивления. Тот, в зелёном, что-то пробормотал и… вдруг горло у Дениса зажгло. Не как огонь. Хуже. Словно внутрь залили кипящую соль. Он закряхтел, вздрогнул, захрипел. Гортань дёрнулась. Казалось, кто-то выжигает из него… язык? Мысль? Душу? Он закашлялся, отдёрнул лицо, будто хотел вырвать чужую руку зубами. — Ты ахуел?! — прорычал сквозь боль. Генерал засмеялся. Глухо. Жестоко. Без души. Смех, будто отскочивший от гробовой доски. И вдруг — понял его. — Ну неужели… — с усмешкой проговорил он. — А теперь… поговорим. Денис резко поднял голову. Зрачки сужены. Пульс бешеный. Он не знал, что страшнее: звери, люди с мечами… или этот генерал, что внезапно заговорил его языком — языком, который был унесён войной, смертью… и, кажется, уже не принадлежал этому миру. Лековский по-прежнему не понимал, на каком языке они говорят. То ли он заговорил на их, то ли они — на его. Звуки казались чужими, но смысл просачивался в сознание, будто по капле сквозь трещины. Они понимали друг друга — и это пугало даже сильнее, чем тварь, похожая на лошадь и динозавра одновременно. К ним подошли двое. Без масок. Черты их лиц были смазаны, как у тех, кто живёт не в теле, а в роли. Они улыбались похабно, лениво, разглядывая Лековского, словно он — мясо на базаре. В глазах ни сочувствия, ни интереса. Только мерзкая маслянистая жажда. — Тебя хоть как зовут, малыш? — один из них сказал это вкрадчиво, почти нежно, но с поддёвкой. Стоял за спиной генерала, который всё так же сидел на корточках, молча глядя на Лековского. Глаза его не мигали. Каменные. Денис чуть приподнял подбородок, плюнул в траву, прямо под ноги, и с медленной, намеренно вызывающей дерзостью повернулся к воину. — Малыш у тебя в штанах, — процедил он с ледяной усмешкой. — А я — старший лейтенант Лековский. Упал отжался блять! Молчание встало, как стена. Все вокруг переглянулись, как будто услышали что-то невозможное. Только генерал не шелохнулся. Он продолжал вглядываться в Дениса так, будто пытался выдрать из него не слова — суть. — Кто тебя послал? — спросил он холодно. Сухо. Как выстрел. В голосе — не гнев. Приговор. Денис оскалился. Возможно, в тот момент следовало объяснить, что он сам не понимает, где оказался. Что это всё — не его мир. Что он… потерян. Но он прошёл войну, спас свой отряд. Видел, как у друзей отрывает ноги. Как “духи” вырезают целые блокпосты ночью. Его учили не ныть. Не унижаться. Не молить. — Тот, кто твою мамку ебал, — усмехнулся он зло, с наслаждением. Вызов. Плевок в лицо чужой власти. И всё же удара не последовало. Генерал, вопреки ожиданию, просто медленно приподнял бровь. Потом лицо его вновь стало непроницаемым. — Кто такая… мамка? — спросил он с явным усилием, будто пробовал на вкус незнакомое слово. Дениса качнуло. Он моргнул. Оторопь сковала мышцы. Он не сразу понял, что ему сказали. И лишь хлопал глазами, как потерянный солдат среди чужих окопов. — Ээ… — промямлил он, сам пугаясь своего растерянного тона. — Я повторяю, — рявкнул генерал, и тут же ударил его кулаком в живот. Всё внутри сжалось. Воздух вылетел, как из пробитой бронетанковой капсулы. Денис закашлялся, согнулся, но даже в этом положении попытался выпрямиться. Боль он знал. Боль он признавал как равного. — Та, кто, блядь, из пизды тебя вытащила! — прохрипел он, и, не дожидаясь следующего вопроса, плюнул в лицо генералу. Горячая слюна ударила по скуле, стекла по подбородку. Мир замер. Тишина стала звоном. Лес будто сжался. Генерал не вытерся. Лишь смотрел. И потом — удар. На этот раз в висок. Резкий, сильный. И всё потонуло в темноте.