Волк и его металлист

«Английская свинья! Английская свинья!» Он сидел на асфальте в Кардиффе и наблюдал, как компания детворы тыкала пальцами в пухлого мальчика с дурацкой стрижкой под горшок. Мальчуган ревел басом, замахивался на них палкой, но справиться с оравой не мог. Хвостатый комок ещё только-только устраивался в душе Ремуса и почти не давал о себе знать — он учился. Смотрел. На мальчика, на смеющихся детей и на невысокую фигурку, которая метнулась из кондитерской лавки к ним. Хоуп. Он родился с любовью к Хоуп — безграничная любовь сына к матери, которая постоянно нуждается в подтверждении взаимности. Он восхищённо смотрел, как она, не размениваясь на лишние причитания и оханья, деловито разогнала детвору и помогла пострадавшему подняться. Тот с громким хныком отдёрнулся — отбежав на безопасное расстояние, высунул язык и басисто прокричал: «Тупая валлийка!» Волчонку не понравилось — в груди шевельнулось чувство протеста. «Зачем он так сказал?» — в возмущении воскликнул Ремус. Хоуп вздохнула, подняла его и отряхнула от уличной пыли: «Потому что, мой славный Реми, он очень напуган и обижен. Но у него есть все шансы поумнеть». Провал. В таз с розоватой струйкой стекала вода. Ему было вдвое больше лет, знакомые улочки Уэльса сменились серой Англией, и он тонко всхлипывал, пока смоченное водой полотенце обжигало свежие раны. Хотелось кричать, но не было сил. Хотелось залечить рвущий душу вой игрой на скрипке, но сил не имелось и на это. Полнолуние забирало всё. «С мамой было не так», — он хныкнул, когда Лайелл попытался вытереть залитое кровью лицо. Лайелл крепко прижал щуплое тельце мальчика к себе — тогда боль взорвалась с новой силой, стягивая старые и новые раны. Волчонок был напугал и мелко дрожал — эта дрожь противным чувством тошноты передавалась и Ремусу. Отец беззвучно плакал ему в плечо. Провал. Средняя школа, ухмыляющийся Питер. Его щёки лоснились от жира, а из дешёвого портфеля с отлетевшей защёлкой торчал шоколадный батончик. «Э! Ловите вора!» Волк был хитрее и старше, но всё ещё допускал проколы. Его бросили на пол, скрутили, выдирая конфету из крепко сжатых пальцев — он ненавидел шоколад, но Ремус его ел, а Ремусу нужны были силы, чтобы играть на скрипке. Но сверху навалился Джеймс, и добыча смялась, превращаясь в кашицу. «Никогда не отбирай ничего у моих друзей», — пропыхтел он, разжимая стиснутый кулак Ремуса. Жажда справедливости пылала в его возмущённых глазах. «Он ещё у Лили спёр», — фыркнул Питер. Это было неправдой, Лили носила свою еду в плотных бумажных пакетах, которые громко шуршали при любом прикосновении, да и независимо от этого он не крал у своих. Даже не зная их, Ремус понимал, что у них всех было украдено достаточно ещё при рождении. Когда последовал очередной пинок, он сжался в комок и беззвучно закусил губу, сдерживая крик — удар пришёлся на недавний рубец. Детский мир мало отличен от взрослого. Провал. Их старая квартира в Англии — тесная кухня, старинные часы от предыдущих хозяев, сваленные как попало тарелки и чашки. Сидя на подоконнике, он сжимал в трясущихся пальцах смычок и механически водил им по воздуху. Скрипка лежала в распахнутом чехле. Потом отбросил. Зарылся пальцами в волосы и зажмурился, подтягивая колени к груди. Он хотел домой. Он. Хотел. Домой. «Рем», — к нему подлетел Сириус, секундой назад он был в ванной, но вот уже здесь. Словно почуял. Вовремя сдержал бурю, замыкая его съёженное тело в объятия. Тёплые ладони мягко обволокли лицо и забрались за уши, согревая. Ремус прерывисто задышал. Сириус. Его Сириус. Единственный человек, который видел его в этом городе — иногда Ремусу казалось, в его тяге больше жажды почувствовать себя дома, чем нормального влечения, и тогда его затопляло чувство вины. Он хотел домой, но дом — это где? Отцовская квартира, Уэльс, взорванный берег моря? Там, где он мог играть. Почему? — ему хотелось спросить у волка. Почему волк мог восстановить его тело за ночь, спасти от любой болезни, но не мог убрать эту грёбаную дрожь в руках? Почему лишил его дыхания? «Я отдал бы свою сраную ногу и пару рёбер в обмен на нормальные руки», — сипло прошептал он, и, хотя Сириус мгновенно принялся уверять, что всё непременно восстановится, Ремус знал правду. Он знал, и ресницы намокали сильнее. Он никогда не сможет играть. Провал. Гарри учился ходить. Большой памперс делал его неуклюжим и неповоротливым, а пухлый живот надувался как у лягушки. Он плюхнулся на пол и издал недовольное «а!» — Ремус, единственный взрослый рядом, скучающе смотрел на него с большого поттеровского дивана и выковыривал забившиеся в стыки крошки. Хотелось курить, но Джеймс просил не делать этого при ребёнке. Впрочем, его здесь не было — они вместе с Лили и Сириусом готовили американское барбекью на заднем дворике, через открытое окно доносились обрывки разговора. «Каждый раз, когда я вижу мать, мне просто становится плохо. Это не про страх, не знаю. Может, стыд? Всё такое… странное в последнее время. Я чувствую себя странно. Будто делаю со своей жизнью что-то не то». «А твой… э…» «Его парень, Джеймс». «Да, Ремус, твой парень! Что он думает?» «Не хочу, чтобы он знал об этом вообще. У него своих проблем достаточно. Ещё и Рег давно не писал. Остаётся ныть только вам». «Можешь ныть нам с утра до ночи, Бродяга. Для чего ещё нужны друзья?» Они засмеялись, и Ремус отвернулся от окна. Гарри сделал свои первые шаги, но он об этом никому не рассказал — позже вечером они все обрадовались, что стали свидетелями такого знаменательного события. Провал — и он дёрнулся на загремевшей цепи, распахивая мокрые глаза. Очередное возвращение в тьму.

***

Он умирал. Именно это происходило — смерть. С каждым часом дыхание оборотня становились всё тяжелее: сознание Ремуса Люпина гасло. Оборотень не мог существовать одновременно Ремусом и волком. Он сходил с ума. Его рвало на части. То волк вытеснял человека, и всё сужалось до желания вырваться на волю, то человек волка, и паника расширялась до невообразимых размеров. Он метался между сном и бодрствованием, человеческим и звериным. Детали утекали как вода сквозь решето: воспоминания, страхи, мысли — всё смешалось. Голод давил, синяки горели. И всюду его преследовал грохот — жуткий грохот цепи. Среди этой мучительной пытки послышался скрип засова. Оборотень инстинктивно бросился к выходу, уже не помня, зачем ему нужно выбраться, просто чувствуя невероятную нужду это сделать — цепь отбросила его назад. Дыхание сдавило, а перед глазами заплясали цветные точки. Сквозь них оборотень с трудом разглядел тонкую фигурку Ксено. — Не дёргайся, хуже сделаешь, — полушёпотом сказал парень, протягивая рубашку и штаны. — Одевайся. Ты промёрз насквозь. Он моргнул, потерянно глядя на ткань. Осознав происходящее, впился в неё ломкими когтями. Принялся напяливать на себя лихорадочно, суетливо и неумело — руки попытался всунуть в штанины, ноги в рукава. Одежда была чем-то смутным, из дальнего сна. Он помнил, что люди ходят в этом тряпье, чтобы скрывать свои тела друг от друга, но совершенно не помнил, какие дыры для чего предназначены. — Ты неправильно одеваешься, — заметил Ксено. Но не всё ли равно, как скрывать себя? — Не всё ли равно? — оборотень беспомощно прошипел, дёргаясь на цепи. Ксено подобрался к нему и коснулся локтя. Когда беснующийся зверь застыл, помог одеть рубашку — без лишней бережности, но очень осторожно. Поправил ворот. Оборотень подслеповато сощурился на него и хрипло спросил: — Как долго я здесь? — Порядка тридцати часов. Всего тридцать. Ощущалось по меньшей мере как тридцать дней. Он рассыпался, отчуждался от реальности. Терялся в собственном сознании. А Ремус всё не выходил. — Ты должен помочь мне уйти. — А ты поможешь мне? — тихо спросил Ксено. Оборотень втянулся в брюки. — Нет. Но ты знаешь, что он не поможет тебе тоже. — Он не сказал «нет». — Он никогда не скажет «да», пока ты ему ещё нужен, — отрывисто сказал оборотень. — А потом он убьёт и тебя. Ты знаешь об этом. Взгляд Ксено остекленел, теряя любой оттенок. Оборотень встрепенулся: до того Ксено выглядел потерянно, напугано, а теперь попросту никак. Он знал этот взгляд — этот взгляд забыть было невозможно. Взгляд его отца. Лайелл не смог жить без Хоуп, но Ксено мог быть лучше. Должен был быть лучше. А оборотень должен был ему помочь. — Я не виню тебя, — проговорил оборотень, не спуская с Ксено внимательных глаз. — Я бы тоже предал весь мир ради тех, кого люблю. Но твоя помощь Фенриру приведёт лишь к тому, что твоя дочь станет сиротой — если ты поможешь мне, я сохраню вас обоих в живых. Ксено снова замолчал — в этот раз надолго. Но когда оборотень уже потерял всякую надежду, его тонкие бледные пальцы вдруг потянулись к вгрызшемуся в кожу ошейнику. Раздался щелчок: застёжка разомкнулась. Оборотень был свободен. — Быстрее, — прошептал Ксено. И оборотень нетвёрдой походкой заковылял вслед за ним к выходу. Клетка оказалась всего лишь этим: клеткой. Обыкновенная глухая клетка посреди квартиры. Полдела было сделано — осталось выбраться на улицу. Дверь не поддалась. — Он запер нас, — Ксено прокомментировал очевидное. Оборотень раздражённо ударил по косяку. — Мы высоко? — Пятый этаж. — Надо вскрыть замок. Покопавшись в многочисленных карманах своих мешковатых брюк и прочесав свои лохматые кудри, Ксено выудил булавку. Он неуверенно воткнул её в замок и провозился не менее минуты, прежде чем оглянулся на оборотня и признался: — Я не умею. Оборотень попятился назад. — Отойди, — лихорадочно приказал он. Ксено сразу понял, что произойдёт дальше. — Вряд ли твоему телу это пойдёт на пользу, — тактично заметил он. — И если бы ты смог это осуществить… Договорить он не успел: оборотень с разбега влетел в дверь. — …то покинул бы это место ещё вчера, — закончил Ксено. Качнувшись, оборотень сполз на пол: боль взорвалась в области лба и отдалась эхом по всем ноющим после избиения Фенрира точкам — чудо, что удалось сохранить сознание. Чудо, что он и вовсе ходил после часов в скрюченном положении. Чудо, что он всё ещё не утратил разум. И глупо, так глупо было бы всё потерять сейчас. Железный, немного ржавый и очень резкий запах защекотал ноздри. Оборотень опустился на уровень дверного замка. Он встрепенулся, принюхиваясь к замочной скважине, затем встал — появилась новая идея. Ключи. Люди всегда хранят запасные ключи. Ключ нашёлся по запаху ржавчины в нижнем ящике письменного стола под завалами бумаг — среди них оборотень нашёл исследования по волкам, напоминающие те, что разыскивал по Англии его отец в поисках лекарства. Как давно Фенрир пытался понять свою суть? Сколько лет занимался её разрушением? — Нет ничего более человеческого чем жажда устранить неясное, — пробормотал Ксено. Покосившись на оборотня, спросил: — Когда вернётся Ремус? Оборотень молча отпер дверь — он не был уверен, что Ремус сможет вернуться вовсе, но говорить об этом сейчас было лишним. Надо было вырваться. Им не хватило двух, может, трёх минут — а может, всё было рассчитано именно так. Может, их побег был ожидаем. Потому что едва они отошли от многоэтажного дома, как холодный голос за их спинами с корнями выкорчевал тоненькие ростки надежды, что всё покончено: — Это было большой ошибкой, парень. Чертовски большой ошибкой. Фенрир Грейбек вышел из тени, пригвождая их к земле одним свирепым взглядом. От него пахло оружием, которое он наставил на Сириуса — не было сомнений, что он не побрезгует его применить. — Стой за мной, — оборотень прошептал Ксено. Лицо Фенрира обезобразилось ухмылкой. — Ты думаешь, что сможешь его защитить? — насмешливо сказал он. — Вернись на место, щенок. Это был приказ — приказ от вожака. Оборотень ощутил тягу подчиниться ему, подняться по лестнице и заползти в свою клетку, но сейчас, вне клетки и без пьянящего серебра под носом, противостоять своей природе было проще. Ксено за спиной затаил дыхание — оборотень чувствовал его страх. — Не приближайся, — он рыкнул, когда Фенрир сделал к ним шаг. Тот рассмеялся. — Ты ошибаешься, думая, что можешь противостоять мне, Ремус Люпин. Но чем дольше ты будешь сопротивляться, тем мучительнее я тебя сломаю. Я… — Ты сильнее, — перебил его оборотень. — Да, — с удовольствием согласился Фенрир, — я сильнее. — Ты сильнее, — полушёпотом повторил оборотень. — Ты сильнее его, я знаю. Фенрир сощурился. — Какого дьявола ты несёшь? Оборотень не ответил: закрыв глаза, он попытался настроиться на волну затаившегося в сердце опасного человека существа. Оно было там. Пряталось, но было живо. — Не ты, — объяснил за него Ксено. — Он говорит с твоим волком. — Люди мнят себя верхом природы, но их сила имеет вес только пока мы им позволяем, — глухо проговорил оборотень. — Не позволяй ему. Не позволяй. Тело Фенрира напряглось — будто бы против его воли. В глазах блеснуло что-то странноватое. Звериное, почти. — Что ты… какого чёрта… — он прохрипел, дёрнувшись. Возвращение к себе было лишь вопросом нескольких секунд: пара мгновений, и вот Фенрир снова глухо рассмеялся. Рывок — и он достал пистолет. — Не пытайся задобрить мою шавку мотивационными речами, Ремус Люпин, она давно мертва, — издевательски сказал, взводя курок. — А сейчас такая участь ждёт вас обоих. — Я бы крепко задумался над этим решением на твоём месте, Грейбек. Они обернулись — Фенрир, Ксено и оборотень. Лицо Ксено осталось таким же невозмутимым, оборотень улыбнулся, а Фенрир неприятно оскалился: вся его стая стояла здесь. Оцепила их полукругом. Здесь был и Гарет, и Элис, и даже Изольда — бледная как снег, она метала в Фенрира ненавистный взгляд. Говорил Ларри. — Думаете, мне чего-то стоит перестрелять вас всех? — медленно сказал Фенрир. — Убирайтесь прочь, если не хотите, чтобы ваши дети стали сиротами. — Они никуда не пойдут, — слева вдруг послышался отчётливый афроамериканский акцент. Лицо Фенрира медленно вытянулась: это была стая из Бруклина. Справа подходила стая из Куинса, а за ирландцами, которым принадлежал Бронкс, выходили манхэттеновцы. Все стаи Нью-Йорка собрались в небольшом переулке. Фенрир криво ухмыльнулся — Это что за выступление? Разойдитесь к чертям. — Ты давно не нравишься нам, Грейбек, и всё же мы спускали твоё существование с рук, — лениво сказал вожак бруклиновцев. — Но пошёл слушок, что ты убил вожака чужой стаи — и сделал это человеческим оружием. Это был неравный бой. — Он заслужил это! — заорал Фенрир. — Он хотел вмешаться в человеческие события! — И он бы понёс за это наказание, — резко сказал вожак из Куинса. — Но его нет, и спросить с него мы не можем. Зато имеешься ты — и ты поступил как человек. — Паршивый, гнусный человек с ружьём, — подхватил вожак Манхэттена. Стая приглушённо зарычала. — Именно поэтому советую вам не приближаться ко мне, — прошипел Фенрир. Его глаза налились яростью. Он пригрозил им пистолетом, и по стаям пошли смешки: что могла одна человеческая машинка против сотен оборотней? Их было сотни. Потому что Шон был мёртв. Может, Шон был не самым хорошим оборотнем, и тем не менее, он не заслуживал смерти. И те, кто объединились из-за него, исчислялись сотнями. Даже те, кому ещё вчера на Шона было плевать — ощетиненные и злые, они были готовы растерзать Фенрира. Но у оборотня имелись на него другие планы. — Мы тебя не боимся, Фенрир! — выкрикнул Гарет, и оборотень бросился ему наперерез. — Не надо, Гарет, — прошептал он, с трудом удерживая рвущегося к вожаку парнишку. — Не делай этого. — Мы свергнем его! — выдохнул Гарет. — Мы запретим ему быть волком… мы запретим ему! — Не надо, — оборотень внимательно посмотрел ему в глаза. — От этого легче не станет. Шон не вернётся. Но пострадает ещё один волк. Гарет выдохнул, беспомощно глядя на Фенрира. Оборотень столкнулся взглядом с Элис — волчица чувствовала его намерения без объяснений. Всегда чувствовала его, ещё с первой игры на скрипке. Она сдержанно кивнула ему, давая согласие. Тогда оборотень обернулся к Фенриру. К его волку. — Тебе ни к чему эта стая, — сказал оборотень. — Мы можем тебя свергнуть, можем велеть тебе убираться отсюда силой, и ты знаешь это. Но я верю, что ты лучше. Что ты сильнее. И что тебе вовсе не хочется жить в противостоянии этому миру. Разве не так? — Замолчи! — зарычал Фенрир. — Замолчи, чёртова псина! — Я знаю, каково это — всегда быть в тени, — продолжил оборотень. — Быть отвергнутым человеком. Но мы сильнее. И некоторые люди не заслуживают того, чтобы принадлежать нам. Фенрир не заслуживает принадлежать тебе. — Замолчи! — Фенрир попятился, тяжело дыша. — Замолчи, не смей, я не позволю… Его голос становился всё неразборчивее. Что-то во взгляде изменилось. И вдруг он заскулил. Они встретились всего на мгновение — волк Ремуса Люпина и волк Фенрира. Два звериных взгляда, два существа, которые очень хорошо знали, каково жить под гнётом человека. Всего мгновение, в котором было всё: сожаление, вина, принятие. Потом один из них выстрелил себе в голову. Человек снова одержал верх. — Ремус! — оборотень услышал издалека, но не придал значения. У него закружилась голова, звуки доносились как сквозь лесную чащу: волк Фенрира был мёртв, мёртв, он не смог, не смог его спасти… — Ремус, — Ксено потряс его за плечо, но оборотень не видел ничего перед собой. — Ремус, — его позвала Элис, и он пошатнулся. — Ремус! Это был Сириус. Он подлетел к оборотню, падающему на колени возле трупа Фенрира, и подхватил у самой земли. Сириус. Сириус был здесь. Держал его, окутывал своим теплом. И Ремус Люпин очнулся.