Волк и его металлист

Оборотень очнулся в холодном, тёмном и пыльном помещении, и его мгновенно бросило в ледяной пот. Подвал. Три стены были глухие, четвёртая состояла из стальных прутьев — оборотень бросился на них лбом вперёд. Потом ещё раз. Потом вцепился пальцами, лихорадочно задрожав. В промежутки между прутьями был виден привычный человеческий коридор с телефонной тумбочкой и вешалкой — он находился в квартире, но паника от этого меньше не становилась: он не может снова быть заперт, не может быть в подвале, не может, не может, не может… Ошейник давил на горло. Мешал дышать. Оборотень оторвал руки от прутьев и потянулся дрожащими пальцами к застёжке — жгучая боль пронзила тонкую кожу под ногтями до сдавленного скулежа. Оборотень попытался снова — реакция повторилась. — Не пытайся его снять, — глухой голос из темноты заставил его встрепенуться. Раздались гулкие шаги, скрип двери. В коридоре загорелась тусклая лампочка: пришёл Фенрир. Он приблизился к прутьям, опустился на корточки. Оборотень отпрянул в угол. Где-то позади замаячила светлая голова Ксено. В руках он держал видеокамеру. — Записывай, — сухо велел ему Фенрир. Аппарат зажужжал. Оборотень нахмурился: ему не нравился звук. Ладони снова потянулись к ошейнику, и их снова словно опалило огнём. Оборотень тяжело задышал в попытке удержать их на месте и всё-таки отогнуть ненавистную защёлку, но боль была слишком нестерпимой. Беспомощно выдохнув, он опустил руки. Фенрир издал негромкий, полный удовлетворения смешок. — Что… — оборотень прохрипел, с трудом ворочая языком в пересохшем рту, — там? — Всего лишь чистое серебро, — небрежно сказал Фенрир. — Не дёргайся. Домашние псы ходят на поводках. — Я не пёс, — возразил оборотень. Фенрир наклонился к прутьям. — Но и не волк. Его тёмные глаза и насмешливо-уничижительная ухмылка пробирали до мурашек — оборотень отвечал им ненавистным взглядом и сдержанно зарычал. — Подойди ближе, — приказал ему Фенрир. Эти слова повлекли несколько минут мучительных сопротивлений: оборотень не хотел выбиваться из своего тёмного угла, где никто не мог причинить ему боль, но ослушаться Фенрира не представлялось возможным. Он был голоден, измучен жаждой — ни соринки не попало в рот с позапрошлой ночи. И мало-помалу, непослушное тело подтягивалось к ненавистному существу. Когда он приблизился вплотную, покорно запрокинув голову, жёсткие пальцы Фенрира просочились через прутья и грубо провели по изрезанной старым шрамом щеке. Без волчьей шкуры было холодно. Оборотень попытался отдёрнуться, и тогда Фенрир сильно стиснул его за подбородок. — Не. Сопротивляйся. Мне, — с расстановкой проговорил он. Оборотень обмяк, поддерживаясь теперь только его рукой, и на губах Фенрира мелькнула довольная улыбка. — Как же ты уродлив, — пробормотал он. — Прямое подтверждение, что эти сказки про вырождение крови — сущее враньё. Оборотень опустил глаза: он давно не чувствовал себя ни страшным, ни уродливым, но Фенрир возвращал всё позабытое на поверхность. Это злило. — Я хочу поговорить с твоим волком, — сделав усилие, прошипел оборотень. Фенрир коротко рассмеялся. — Мой волк почти мёртв. — Я хочу поговорить с ним, — повторил оборотень. Фенрир повертел его голову из стороны в сторону, изучая — затем разжал руку. — Кто ты? — он с подозрением сощурился. — С кем я разговариваю? Ты в человеческом теле, но звучишь как тварь. Ты Ремус, или ты волк? — Я буду говорить только с твоим волком, — упрямо сказал оборотень. Фенрир замолчал и отодвинулся. Посмотрел на Ксено — тот послушно держал жужжащую видеокамеру на оборотне — и ушёл на кухню. Вернулся с пластиковой бутылочкой воды. Вода. Оборотень жадно впился в неё глазами. Когда Фенрир отвинтил крышку и чуть наклонил, роняя капли на пол, не удержался от жалобного скулежа. Ухмылка снова заиграла на лице Фенрира. Оборотень уже успел понять, что его мучения этому существу приятны. — Отвечай на мои вопросы, и может, я позволю тебе сделать глоток, — сказал Фенрир. — Кто ты? — Волк, — хрипло отозвался оборотень. — И Ремус. Я волк и Ремус. — Как это работает? — требовательно спросил Фенрир. — Я всё в одном. Я его суть. Оборотень, — оборотень продолжил говорить шипящим голосом, жадно всматриваясь в тонкую струйку. Его дыхание потяжелело, а сухой язык нервно прошёлся по зубам. — Волк слишком слаб, чтобы быть один, но слаб и Ремус. Шон вытянул из нас всё. Пришлось объединиться. Фенрир резко встряхнул бутылочку — оставалось чуть меньше двух третей. Измученный взгляд оборотня заострился на её мокром горлышке. Оно приблизилось к нему, почти дошло до прутьев — стоило ему потянуться навстречу, как Фенрир со смешком отдёрнул руку. — Как ты победил Шона? — Это было тяжело, — нехотя признался оборотень. Слова выдавливались из горла с заметным трудом. — Он был силён, очень силён. Готов отдать всего себя за стаю. Он любил их — каждого из них. Он любил даже меня, но защитить их было важнее. Мне казалось, я не справлюсь — но я увидел Сириуса, и это помогло сделать последний рывок. — Сириус, — медленно сказал Фенрир, точно припоминая. Его губы брезгливо скривились. — Этот гомик. Да, чем он важен? Ты его даже не любишь. Оборотень вымученно улыбнулся. — Вы все так убеждены, что я его не люблю, — проговорил он. — Вы верите лишь в ту любовь, которая связана с влечением. Даже Ремус Люпин начал сомневаться. — Возможно, потому что ты насквозь пропах запахом той девицы, — насмешливо сказал Фенрир. — Вызывает вопросы, знаешь ли. — Моя любовь к волчице не делает мою любовь к мальчику менее значимой, — оборотень поднял задумчивый взгляд. — Это разная любовь. Я полюбил её как волчицу, сильную, прекрасную… Но он — мой человек. — О, да? — насмешливо сказал Фенрир. — Знаешь ли ты, что сделал этот человек? Он выдал тебя мне. — Он не сделал этого со зла, — оборотень даже не моргнул. — Я прощаю его. — Боюсь, твоё мнение изменится после того, как ты узнаешь, что он вытворял с моим мальчишкой. Вся та грязь и разврат, которые между ними были — Маркус хороший парень, он обо всём мне рассказал. — Нет ничего, что они могли сделать, что изменило бы моё мнение. — Он легко выпил всё, что я ему предложил, и пошёл за мной не раздумывая ни на секунду. — Это не имеет значения. — Он спускал Маркусу с рук унизительные слова о твоём народе. — Это не имеет значения. — Он пошёл с ним в гей-клуб, накрасившись как шлюха. — Это не имеет значения. — Он позволял трогать себя. Он мог тебе изменить. Маркус рассказывал — твоя шлюха так и сочилась желанием. — Это не имеет значения. Фенрир усмехнулся, наклоняясь вперёд: разговор его заметно забавлял. — Для тебя ничего не имеет значения? — он спросил почти ласково. — Ничего, — оборотень ответил без раздумий. — Нет ничего в этом мире, что Сириус Блэк может сделать, чтобы я его разлюбил. — И почему же? Теперь улыбнулся оборотень. Совсем немного — одними уголками губ. — Ты бы понял, если бы не загнал своего волка так глубоко, — задумчиво сказал он. — Но я расскажу тебе, Фенрир. Я был пугливым злым существом, когда Сириус Блэк нашёл меня. Моя человеческая сторона разучилась чувствовать, а волчья чувствовала только боль. Но он держал меня в объятиях, и мне становилось легче, он играл мне музыку, и это было волшебно. Я долго пытался понять, что со мной происходит. Почему меня тянет к нему. Я понимал, почему его тянуло ко мне, но как объяснить свою взаимность? Меня не влечёт к мужчинам, но я могу быть с ним. Хочу быть с ним. Ремус Люпин — хочет быть с ним. И ответ я нашёл на поверхности. Оборотень перевёл дыхание и замолчал, глядя в сторону. Глаза подёрнулись мечтательной плёнкой. — Ну? — Фенрир снова лениво тряхнул бутылкой перед его иссохшим взглядом. Взявшись за прутья, оборотень придвинулся ближе, бесстрашно посмотрел Фенриру в глаза и прошептал три слова: — Он мой мальчик. Возникла пауза. — Звучит грязно, но предположим, — наконец, скучающе сказал Фенрир. — Что это означает? — Что он мой мальчик. — Мне кажется, ты не очень страдаешь от жажды, — Фенрир снова опасно качнул бутылку. Пальцы оборотня сильно сжали прутья — сделав усилие, он расслабился и выдохнул. — Нет связи крепче, чем связь между мальчиком и волком, — пояснил он. — Она возникла ещё во времена первого огня, когда первый смельчак кинул ошмёток мяса под ноги нашему давнему предку, а тот, вместо того, чтобы разорвать мальчишку на куски, лёг рядом. Чтобы быть с человеком, нужна сила — нужно пожертвовать природой и выбрать каменные дома. Это окупается сполна, но нужно приложить усилие. Научиться не видеть в человеке врага. А после этого они могут быть какими угодно, Фенрир Грейбек: добрыми, злыми, жестокими, мягкими — и мы продолжим их любить. Нам плевать на предательства, измены, ошибки. Мы любим их безвозмездно. Он чуть помолчал, прикусив губу, и снова мягко улыбнулся. — Люди видят любовь в страсти — волки в преданности. У оборотней всё сливается воедино. Это совсем другие чувства, но они так же сильны. Сириус единственный человек, которому я хочу быть предан — как и я единственный оборотень, которого он желает. Я начал догадываться об этом, когда простил его за поцелуй — мне было так легко это сделать, потому что я осознал, как мало значения это имеет для меня. Даже если бы он разлюбил меня и ушёл, он всё равно остался бы моим мальчиком — никто не может отобрать у меня эти чувства. — Значит, ты комнатный пёс, — усмехнулся Фенрир. Потянувшись вперёд, щёлкнул его по носу острым ногтем и проворковал: — Ручной пёсик. На месте твоего мальчика мог оказаться кто угодно — достаточно было кинуть шматок еды. — Я не забиваю себе голову домыслами и догадками, Фенрир, это прерогатива людей, но смело предполагать, будто любой человек способен приручить, — зашипел оборотень. — Смело предполагать, будто на месте меня не мог оказаться кто угодно другой для Сириуса. Смело предполагать, будто человек выбирает зверя, а не наоборот. Смело предполагать, что приручение — не взаимный процесс. — О, надеюсь, твоя человеческая сторона в восторге от того, что волчья страхивает её с извращенцем! — Но я не волк, — возразил оборотень, не обращая внимания на смешки. — И не человек. Я оборотень. Я обитаю на стыке двух миров и мои волчьи желания неотделимы от человеческих. Меня нельзя судить по человеческим или животным меркам: я отдельное. Я иное. И я верен Сириусу Блэку. Ухмылка Фенрира стала ещё более издевательской. — И тем не менее, ты сбежал от него при первой же возможности. — Ты не можешь винить меня за это, — оборотень вдруг ощетинился, вскидывая голову. — Ты запутал моё сознание. Ты оставил на Сириусе свой запах, а я не выношу твой запах, я бы убил тебя, если бы мне выпал шанс… Он вдруг обмяк, прижимаясь к прутьям лбом. С губ сорвался вздох. — Но я был запутан невзирая на то, что ты натворил, — тихо произнёс оборотень. — Я другой с ними. С ней я смеюсь. Это не вина Сириуса — просто я сдерживаю себя с людьми. Я был лишён общения с себе подобными двадцать лет, и это… тяжело. Люди могут контролировать инстинкты, но я не человек. Я хочу быть с ними и с Сириусом одновременно, я не вижу несправедливости в своей связи с волчицей, и она не видит, ведь это иное — но Сириус чувствует иначе. Это объяснимо: он человек. Я принимаю это. Поэтому чтобы остаться с ним, Ремус Люпин должен будет сделать выбор. — Отречься от нормальной жизни ради извращённых отношений с самовлюблённым мальчишкой, который требует слишком многого от жизни, — усмехнулся Фенрир. Оборотень резко поднял взгляд. — Почему бы ему не требовать? — он спросил с вызовом. — Он имеет право требовать этого и намного большего. Он прожил в ненависти всё своё детство, но сохранил горячее сердце. С ним жестоко, больно, плохо обращались, но он не разучился любить. Он настолько силён, что боится показаться слабым даже на секунду. А я чувствую его боль каждый день. — Значит, ты с ним из жалости, — торжествующе сказал Фенрир. Оборотень наклонил голову вбок. — Я не умею жалеть. Но я мог бы поддерживать — если бы он мне позволил. Он… он ведь такой чувствительный на самом деле. В нём столько трепета… Иногда он смотрит на меня и мне кажется, я почти нащупал его ядро — но он снова прячется, как улитка в раковину. Я понимаю его: я тоже боялся, что, узнав, какой я на самом деле, он откажется от меня. — Сейчас боишься? — хрипло спросил Фенрир. Оборотень кивнул. Это вызвало очередной смешок. — А ты не просто пёс. Ты кастрированный пёс. Ещё один камень в его неустойчивую броню. Скулы дрогнули: оборотень не знал, сколько ещё выдержит. — Физическая близость не обязана строиться только на влечении плоти, и когда я с ним, мне хорошо на всех уровнях, не беспокойся, — глухо прорычал он, метнув на Фенрира яростный взгляд. Тот смеялся. — Но не так, как с женщинами. — Не так. Иначе. Но не хуже. — Ты врёшь. — Я так чувствую прямо сейчас, — оборотень стиснул зубы. — Это может измениться. Я меняюсь каждый день, Фенрир, я ничего о себе не знаю — и это у меня человеческое. Ни один человек не знает себя до конца. Не знать — это нормально. Меняться — нормально. Ошибаться — нормально. Но одно остаётся неизменным: когда я думаю о Сириусе, мне становится легче. Мне легко быть сильным ради него. Если бы я мог, я положил бы всю природу у его ног. Так я победил Шона. Фенрир долго молчал, лениво разглядывая оборотня — в тишине было слышно только тихое жужжание камеры. Спустя минуту Фенрир поднялся. — Обрывай запись, — небрежно сказал он Ксено, не сводя взгляда с больших глаз за прутьями. — Пока достаточно. — Ты обещал дать ему воды, — флегматично напомнил Ксено. На лице Фенрира снова заиграла садистская ухмылка. — Пусть попросит как следует. «Как следует» — оборотень понимал, что хотелось увидеть Фенриру. Он и Мальсибер были из одного сора — и Фенрир был хуже, намного хуже Мальсибера. Оборотень мог быть выше этого, но жажда одержала верх: медленно улёгшись на пол, собирая на локтях и бёдрах пыль, он поднял блестящий взгляд и заскулил — только тогда Фенрир просунул горлышко бутылочки сквозь прутья. — Ты жалок, — он процедил сквозь зубы, пока оборотень жадно хлебал воду. — Как кто-то может быть так силён и так жалок одновременно? Дрожь, прокатившаяся по телу оборотня, не ускользнула от хищного взора. Хотелось соскользнуть в свою звериную сторону: волки не чувствуют стыда, им проще перевернуться на спину под прицелом десятков глаз или принять давящий на шею ошейник. Пить из рук мучителя — тоже. Жаль, что он был не волк. Так жаль. Смятая бутылочка полетела ему в лицо. — Как благодарят хорошие псы? — шёпот над головой заставил ладони непроизвольно сжаться в кулаки. Подтянувшись к прутьям, оборотень вяло лизнул пахучую ненавистным ароматом ладонь. Она грубо потрепала его по волосам — затем крепко сжала, натягивая у корней и вызывая дёрганый протестующий звук. — Ты мог его не убивать, — тихо выдохнул оборотень. Когда в лицо полетел плевок, зажмурился. — Ты знаешь, кого за это всё благодарить, — прошипел Фенрир. — И не надейся: за тобой никто не придёт. Он ушёл, знаком веля Ксено тоже уйти. В прихожей выключился свет, стало темно как ночью — и оборотень снова обезумел. Он бросался на прутья, выл, бросался, скрёбся, снова бросался, сбивая ладони в кровь. Когда оборотень обессилел окончательно, то забился в угол и затрясся в тихих человеческих слезах. «За тобой никто не придёт, — отдавалось эхом в голове. — За тобой никто не придёт». Было проще обратиться, но у волка не было сил. Было проще стать окончательно человеком, но Ремус по-прежнему был слишком слаб. Он оставался на стыке: ни то, ни другое. Ему чудилось, что он снова в бомбоубежище, снова маленький, снова ищет Хоуп — только в этот раз полнолуние обещало быть вечным.