Волк и его металлист

Будь это маленький городок посреди штата Колорадо или Индианы, новость о внезапном диком звере и паре-тройке свихнувшихся людей, уверяющих, будто своими глазами увидели обращение оборотня в свете закатного солнца, разлетелась бы от дошколят до стариков. Но в Нью-Йорке странное явление можно списать как на самокрутку, выкуренную в честь парада несколькими минутами раннее, так и на влитые пять пинт пива. Последнее, чему здесь удивляются люди, это странным животным на улице. К тому же волк был осторожен. Волк держался тени и тесных закоулков, где его вид вызывал разве что испуганное оханье у очередного пьяницы или дранного кота. Последних в Нью-Йорке было особенно много — при виде волка одни вскакивали на дыбы с грозным шипением, другие с жалким мявком удирали со всех пят. Волк был голоден, как всегда, но сейчас они его мало заботили: куда важнее было добраться до стаи. Путь ему предстоял долгий. Волки могут разгоняться до тридцати миль в час, вожаки до всех сорока. За полчаса в волчьей шкурке можно вылететь из Бронкса в Бруклин — а чтобы добраться до нужного леса, ему понадобится не меньше шести часов. Леса Нью-Йорка ещё не закатаны в лужайки, как произошло в Шотландии силой англичан, и всё же они во многом покорены людям, разбиты на парки и приключенческие тропы. С каждым поколением оборотням приходилось искать убежище всё дальше. Однажды человек задавит каждый нетронутый уголок природы — но сегодня волку ещё было, где искать дом. Одна только странность была в этом всём: этот запах, запах знакомых оборотней, не принадлежал голосу, который волк слышал месяц назад. И когда этот низкий, глухой вой послышался в совершенно другом направлении, волк остановился. Навострив уши, поджал левую лапу и обернулся на горящие в спустившихся сумерках высотки: где-то там он бросил своего мальчика, и именно оттуда его звал голос. Вой пугал волка. Пригнув уши, он тихо зарычал. Он продолжил путь, но беспокойство о мальчике замедляло мягкий волчий шаг. Мальчик мог уйти по вою — ему было свойственно уходить, и ноги всегда приводили его в самые запутанные места. Люди часто теряются — должно быть, поэтому привязывают себя верёвками к одомашненным волкам. Один такой, маленький и похожий на клубок пыли, попался волку по пути. Человек маленького волка, девушка с запахом дурманящей травы и дешёвой косметики, испуганно взвизгнула и подхватила его на руки. Тот ожесточённо затявкал — предупреждение. Не так давно волк бы сообщил мягким облизыванием и вилянием хвоста, что он такой же, он одомашненный — этой ночью волк глухо зарычал. Домашние волки в стаю не бегут. Когда часы в Нью-Йоркских домах пробили два часа ночи, а луна безжалостно короткого летнего дня упала совсем низко, волчьи подушечки лап наконец-то почувствовали прохладу влажного лесного покрова. Ноздри защекотали запахи деревьев, бьющей в жилах мелкой живности крови, мокрых камней у ручья и резкой, помеченной стаей территории — волк застыл, поражённый этим богатством. Принюхиваясь, он не смел сделать и шаг — ещё ни разу этот волк не слышал настолько прекрасных запахов. Здесь был простор. Отсутствовали стены. Никакой тьмы подвала, давящего потолка, мерзкого холода, от которого шерсть покрывалась тонким слоем льда. Никакого одиночества. Волк хотел бы, чтобы его мальчик увидел это. Его бы поразили эти просторы, он непременно понял бы волка, они смогли бы вместе здесь резвиться и играть, кататься в листьях и грязи, но мальчика не было. Зато здесь и там из чащи леса выглядывали глаза волков — хитрые, любопытные, слегка настороженные. Волчата выглядывали из-за ног своих мам, и некоторые смельчаки стремились подойти ближе, но их мгновенно приминали лапами. Вышел вожак, тяжело ступая на своих тяжёлых лапах — крупный зверь с густой бурой шерстью. Он был выше, шире и заметно сильнее чужестранца — при его виде стоило бы припасть к земле и низко завилять хвостом, но волк лишь медленно подошёл. Пусть остатки его стаи чахли где-то под кроватями в судороге, не смея ослушаться жестокого запрета — быть людьми, они должны быть людьми — и всё же он тоже был вожаком. Волки чувствовали это. Вожак — чувствовал. А о жестоком секрете чужестранца знала только маленькая рыжая волчица. Вожак и чужестранец обнюхались. Слегка прирыкнули друг на друга, — кто-то из волчат испуганно запищал — а затем вожак дружелюбно боднул волка своей широкой головой и лизнул в нос. Тогда рыжая волчица выпрыгнула из стаи, едва ли не сбивая волка с лап. Принюхавшись, тот вскочил от радости и уже сам повалил её на землю: это была она, она, волк знал её запах, она помогала его мальчику, и он был вскружён, он был так ею вскружён. Она ласково лизнула волка в ухо, и он задрожал от восторга. Над лесом поднялся хор — волк и волчица присоединились к пению луне. А потом побежали с остальными наперегонки, скрываясь в самой чаще леса. Волчья песнь закончилась, но душа волка выла до сих пор — он был свободен. Он был дома.

***

Пробуждение было непривычно дурманящим: тело человеческое, но сознание словно до сих пор принадлежало волку. Приподнявшись на локтях, Ремус смазанным взглядом окинул представший перед глазами пейзаж: лесные деревья, названия которых ему были неизвестны, безмятежно развалившиеся здесь и там оборотни, ещё только-только просыпающиеся ото сна, колючие кусты и примятая следами лап трава. Издалека слышались визги и смех волчат. На зубы налип привкус кролика — Рем машинально провёл по ним языком. Его не заботило, что он лежит совершенно голый посреди леса, ровно как и не смущало, что рядом было множество таких же обнажённых оборотней. Мужчины и женщины разных возрастов ещё только-только начинали приходить в себя и входить в свою человеческую сущность: старуха с дряблой кожей и обвисшей грудью одевалась у всех на виду, малютки с жадным причмокиванием пили у матерей молоко, дети согнулись у ручья голышом, пытаясь выловить палками рыбёшку и возмущённо завопили, когда несколько парней с гиканьем прыгнули в воду — это всё казалось настолько же обыденным, как упорно долбящий в высоте крон деревьев дятел или бегущая по веткам белка. Единство с природой. Идиллия. — Так и знал, что ты объявишься, чёрт дери! — перед глазами замаячила улыбчивая мордаха Гарета — уже одетый, он протянул Ремусу клетчатую рубашку и какие-то брюки. — Славная ночка, а? Ремус рывком сел на влажную от росы траву и стряхнул налипшую на спину землю. Глаза зашарили по оборотням и почти сразу же выцепили среди них Элис — она стояла к нему спиной и отжимала мокрые после ручья волосы большим полотенцем, о чём-то негромко разговаривая с другой девушкой. Рядом на камнях лежало её лёгкое платье на бретельках. Элис неожиданно обернулась и с лукавой улыбкой посмотрела на него в упор — стоило бы смутиться, отвести глаза и в спешке прикрыться, но вместо этого Рем продолжал смотреть то в её хитрые глаза, то на крохотные рыжие веснушки на её пояснице. Лишь спустя несколько секунд, не сводя внимательного взгляда, неспешно втянулся в брюки. Затем накинул рубашку на испещрённую шрамами грудь. Она снова улыбнулась, и мышцы пресса дрогнули — где-то там отозвалось естественное мужскому организму тепло. Рем знал, что неплох собой. Не лицом, возможно, но с годами всё меньше значения придаёшь недостаткам и всё больше тому, что исправимо — крепкое тело, которое несложно подправить при помощи волка, например. Элис его оценила. И часами раннее, когда они вместе возились как щенята под лунными лучами, трепля друг другу уши, и сейчас. А он оценил её. В сознании толкнулось мутное чувство вины: Сириус точно не пережил бы его мысли в эту секунду. Ремус успокаивал себя, что это лишь мысли — не более. Он не собирается с ними ничего делать. — Пить хочешь? — Гарет лёгонько потряс его за плечо. Усмехнувшись, Ремус поднялся. — Желательно что-нибудь покрепче воды. Возле нескольких машин, среди которых Ремус распознал и грузовик Ларри, был разбит небольшой лагерь: здесь лежала дополнительная одежда, вода, спиртное (Гарет сразу запустил в сваленные кучей банки пива лапу и кинул одну Ремусу), небольшое количество провизии — в ней не было сильной нужды, волки заботились о том, чтобы напитать организм до следующей ночи — и медицинская аптечка на случай ран. Они чаще всего были у тех, кто пришёл в стаю недавно: научиться отпускать себя не так-то легко, если привык годами сопротивляться. Одному такому, молодому волчонку, которого Ремус периодически видел в пабе с ирокезом, Шон забинтовывал руку. — Если бы меньше на себя злился, прошло бы легче, — он беззлобно ворчал, не обращая внимание на колючие протесты. — Это ведь часть тебя, не вся, но очень большая — её-то ты и отталкиваешь от себя… Увидев Ремуса, Шон одним махом затянул концы бинта. От парня мгновенно след простыл — вероятно, в дни полнолуний были дела куда интереснее, чем терпеть нотации вожака. — Как его родители относятся к тому, что он три дня в месяц пропадает в лесу? — спросил Ремус. — Как и все человеческие родители: с ужасом от собственной беспомощности, — хмуро отозвался Шон, глядя вслед щуплому мальцу. — Люди так легко отказываются от своих щенков. — Моя мать не была такой, — резко возразил Ремус: его задело презрение, с которым отзывался Шон. Тот посмотрел на него со снисходительной усмешкой. — Ты явно родился под счастливой звездой, Ремус. Моя мать думала, что в меня вселился дьявол. Мало что на такое можно было ответить — да ещё и оборотню, вдвое старше тебя. Поэтому Ремус молча отпил от банки. Ему улыбнулась женщина, которую он пока знал только как жену Шона. — Боже, Шон, не мучай его своим опытом. Мы так рады, что ты пришёл, Ремус. Положив Ремусу руку на плечо, она представилась: — Изольда. Мы не сомневались, что ты найдёшь нас. — О, приятно познакомиться, — Ремус торопливо протянул ей ладонь: он не знал, как у оборотней положено, он с женщинами в целом почти не имел дело, Лили не в счёт — снова улыбнувшись, Изольда пожала ему руку. Не зная, как продолжить разговор, Ремус неловко добавил: — Уже узнавали, будет мальчик или девочка? Гарет тихо прыснул, и по его реакции Ремус понял, что сказал что-то не то. Но Гарет был добродушен как всегда, а остальные волки снисходительны — никто не стал поднимать его на смех. — Как правило, оборотни предпочитают не посещать человеческие учреждения, — терпеливо сказала ему Изольда. — И вмешиваться в природный процесс. Её мягкая маленькая ладонь аккуратно спустилась на его запястье. — Хочешь потрогать? Ремус не был уверен, что хотел, но согласился. Изольда опустила его руку на живот. Сперва он ничего не почувствовал — только тепло плоти под тонкой тканью платья. Затем в большой палец неожиданно прилетел толчок. От неожиданности Рем даже вздрогнул. — Боевой, — он пробормотал, улыбнувшись краешком губ. Гарет снова дружелюбно посмеялся над ним. — Да-а, чёрт дери, кто бы там ни был, он уже знает, что когда-нибудь ему вести за собой стаю! — восторженно воскликнул он. — Вырастет такой же, как его папашка, а Шон? — Иди отсюда, Гарет, — Шон тепло рассмеялся, и Гарет заулыбался. Ремус тихо вздохнул, убирая руку. До восьмидесятого года Сириус толком не задумывался ни о их будущем, ни о детях, но с рождением Гарри в нём словно щёлкнул выключатель: пока Лили отходила от родов и вынашивания ребёнка, он и Джеймс изучали, как застёгивать пелёнки, как мыть младенцев, как укачивать, как помогать срыгнуть. Лили смеялась и говорила, что Сириуса стоило оформить как мать вместо неё, потому что она только кормит ребёнка, а её мальчики выполняют всю работу за неё — Сириус возмущённо говорил, что он просто помогает другу, но Ремус видел: это оно. Те самые инстинкты, благодаря которым человечество по-прежнему держалось на плаву. «Мы могли бы быть классными отцами, знаешь ли», — счастливо сказал ему Сириус в восемьдесят первом, когда Гарри было полгода и он научился ползать не задом наперёд, но Ремус даже не посмотрел в сторону зацелованного мальчика. «Я не хочу детей», — просто сказал он. Уголки губ Сириуса поползли вниз, но он ни о чём не спросил. И хорошо: всё, что сказал бы Ремус тогда, легло бы тяжёлым грузом вины после смерти Лайелла. — Мы действительно все счастливы, что ты пришёл, Ремус Люпин, — Шон повернулся к нему. — Моё первое полнолуние в стае пришлось на схожий возраст, и это было четверть века назад — клянусь, я до сих пор помню, какое облегчение испытал в ту ночь. Скажи, ты чувствуешь это? — Чувствую, — выдохнул Ремус. — Это было невероятно. Это… — Не представляешь, как жил без этого раньше? — Гарет улыбнулся. Рем кивнул. Он помнил прошлую ночь лучше, чем обычно — чаще в памяти оставались лишь смазанные отрывки, как от сна, но вчерашняя ночь походила скорее на давнее воспоминание. Чувство необъятного восторга, лесной почвы под лапами, игривый взгляд рыжей волчицы, от которого кровь нагревалась в венах, он помнил особенно хорошо. Но лучше всего он помнил осознание свободы. Впервые в жизни, мир не отторгал его — принимал с распростёртыми объятиями. — Я люблю Нью-Йорк, — он признался в порыве чувств и досадливо поморщился: если бы не ссора с Сириусом, всё было бы идеально. — Жаль, Сириус не может это понять. — Хоть день можешь не думать о своём парнишке? — Гарет беззлобно заулыбался. — Чёртовы англичане, в каждой бочке затычка. К нам регулярно один напрашивается. Казалось бы, где в Нью-Йорке можно найти коренных англичан, а? Журналист из безумной газетёнки. Пишет об инопланетянах и конце света в девяностых… Ничего в Ремусе не выдало интерес — разве что едва заметно мелькнувшая искра в глазах. — И что он хочет? — спросил он. — Интервью? — У его девчушки СПИД, — кратко сказал Шон. — СПИД, — медленно повторил Ремус. — А причём здесь вы? Ему показалось, что губы Шона дёрнулись в лёгкой усмешке. — Все знают, что оборотней никакая зараза не берёт. — Погодите. Он хочет, чтобы вы обратили его… жену? — Бинго, дружище, — Гарет хлопнул растерянного Ремуса по плечу. — Поразительно, что он думает, будто всё так легко — один укус и всё… Ремус промолчал: он ни разу не задумывался о том, как это происходит. Он был слишком мал, чтобы помнить. Зато он хорошо знал, что Ксено был последним человеком во вселенной, который стал бы о таком просить. — Эй братья и сёстры, кончаем дрыхнуть! — его лёгкую тревогу перебил Ларри, славный мужик Ларри со своей скрипкой и хрипящим голосом, на который с леса ссыпались бегающие ребятишки и подтягивались остальные оборотни — стая Шона была небольшой, вместе с детьми не более тридцати людей, но Ремус всё равно был поражён её масштабами — впервые он видел их всех в одном месте. — Берём инструменты, кто любит играть и подбираем свои голосовые связки, кто любит петь! Шон, тебя это тоже касается! — Боже упаси, повыть с молодняком я и ночью могу, — Шон усмехнулся, но остался в кругу. На Ремуса со спины налетела Элис, окутывая непередаваемым запахом женского тела — ухватив за плечи, заговорщически прошептала: — Поиграем? Конечно, он согласился. И музыка грянула на лес. Some say the devil is dead, the devil is dead, the devil is dead Some say the devil is dead and buried in Killarney More say he rose again, more say he rose again, more say he rose again And joined the British army. Рем тряхнул головой, поддаваясь живому ритму: хватит думать о Сириусе. С Сириусом он непременно всё исправит — но позже. Всё позже. Музыка тянула его в пляс. — Здорово вчера было, правда? — Элис прокричала Ремусу на ухо, и тот рассмеялся: — Это была лучшая ночь в моей жизни! Он уже с нетерпением ждал следующей.

***

— Они сделают это в последнюю ночь обращения, — Фенрир хмуро процедил сквозь зубы. На его теле появилось много новых шрамов — тот, что рассёк бровь и терялся в седеющих волосах, он промакивал тряпкой. — Я заметил двух из них несколько дней назад на Второй авеню — подозреваю, заложили взрывчатку. — Будто это так легко сделать, — скептически фыркнул Сириус. Фенрир резко обернулся. — Ты недооцениваешь этих тварей. Тонкие сволочи, они все. Всегда работали исподтишка. Как псы, подкладывающие мины под танки во временя Второй мировой… Он мрачно покачал головой. Сириус промолчал. Покосившись в зеркало и заметив остаток подводки, заслюнявил пальцы и торопливо потёр веко. Он ушёл после вчерашних позорных слёз домой, но долго там не вытерпел: слишком тошно было находиться рядом с младшим братом и Ксено. Последний, по крайней мере, ничего не сказал на его возвращение в полнолуние без Ремуса, а Луна так вообще решила встретить его с лучшим в мире криком «обнимашки!», зато Регулус вздумал прицепиться. Сначала попытался рассказать ему какие-то свои новости, какую-то хрень о своей замечательной музыкальной карьере — Сириусу не нужно было очередное напоминание о своей несостоятельности, он оборвал брата злобным «пошёл нахрен, Рег, я не в настроении», но нахрен Рег решил не идти. «Где потерял своего гетеросексуального парня?» Это выбило Сириуса из колеи: недавно он разревелся как девчонка (Ремус тоже плакал, они оба рыдали как младенцы, но почему-то это не имело значения), Рем сбежал от него к волкам, Сириус гад и паршивец, который ни черта не знал о своём парне, а теперь ещё и оказывается, что Регулус в курсе происходящего. «Не твоё дело, придурок, — Сириус процедил ему сквозь зубы. — Вали на свои идиотские металлистские концерты, вали на свои идиотские металлистские интервью, вообще не понимаю, что ты здесь делаешь — разве ты не должен быть уже космически богат и снимать жильё где-то на бродвейской улице?» «Я не растрачиваю деньги на ерунду, как некоторые, — Регулус насмешливо отозвался. — Серьёзно, Сириус, это было очевидно. Не понимаю, как ты не догадался раньше. Зато вот ты вмазался в него с первого взгляда. Кого попало не тащат отмываться в ненавистный дом после лужи — знаешь, ты уже тогда казался более жалок, чем он…» Сириус едва удержал себя от затрещины. Ему стало так тоскливо от этого осознания: он мечтал ударом проломить возникшую между ним и братом ледяную стену, но только сбивал её прочнее. «Зачем ты мне это всё говоришь, Рег?» — Сириус устало спросил вместо этого. Ожидающий нападки Регулус растерянно мигнул. «Ты иначе не слышишь», — наконец, прохладно отозвался он. Когда он ушёл, Сириус рухнул ничком на кровать. Его не любят. Конечно, его невозможно полюбить. Люди делятся на две категории: одни его презирают открыто, другие тайно. Ремус использовал его, как его использовал Регулус, — сейчас в тех детских слезах чудилась манипуляция, хитрый манёвр заставить старшего брата заступиться — как его использовали Джеймс и Лили, ведь именно он помог им сойтись, а помимо этого он восполнял мечту Лили иметь друга-гея, он осуществил желание Джеймса иметь брата и лучшего друга-панка, который будет всегда на его стороне. Всегда на стороне Джеймса — чуть собьёшься с курса и произойдёт то, что произошло, когда он отказался ехать на концерт. Всегда соглашаться с Лили — одно робкое предположение, что она неправа, и можно мгновенно получить по яйцам. А здесь никому от него ничего не надо, поэтому Ремус уходит, поэтому Рег не понимает, какого хрена он приехал — действительно, а что за чёрт он здесь делает? Почему он решил, что Нью-Йорк будет хорошей идеей? Нью-Йорк разрушил всё — послужил наглядной иллюстрацией того, что он ни для кого недостаточно хорош. Только для маленьких детей, в глазах которых он крутой дядя Сириус с классными волосами и умением заплетать самые суперские косички — но детей у него не будет. И хорошо: когда они вырастут, то поймут, какой он на самом деле. Регулус на сцене, Ремус в стае. А ему двадцать пять и всё, на что он годен, это держать в руках гаечный ключ. Недостаточно хорош. Недостаточно хорош. И это только его вина. Ремус прав во всём, что сказал ему: Сириус не замечал раньше ничего, о чём он ему сказал, потому что был чёртовым эгоист, который за семь лет даже не удосужился узнать сраную ориентацию своего парня — а кому нахрен сдался капризный эгоистичный педик? Разве что человеку, которому плевать. Который просто хочет его трахнуть. С этой мыслью, выпив пару банок пива, Сириус в три часа ночи пошёл к Маркусу — хотя свет в мастерской не горел, тот оказался на месте и открыл дверь. «Выглядишь не очень, детка», — он заметил, и Сириус схватил Маркуса за края кожанки, вдавливая в стену. «Да похрен, — он выдохнул сквозь стиснутые зубы. — Давай сделаем что-нибудь классное». «Что-нибудь?» — даже в темноте было видно, как Маркус изогнул бровь. Он посмотрел на жалобно стискивающие его куртку ладони Сириуса, затем резко ухватил за запястья и сжал. Пальцы разогнулись — Маркус завёл их Сириусу за спину. Наклонившись, прошептал на ухо: «Конкретизируй». Драматично разбиться на байках Маркус ему не позволил — вместо этого предложил пойти в гей-клуб. «Поверить не могу, что ты до сих пор ни разу в них не был, — он усмехнулся. — Первый гей-парад, первый гей-клуб — я как будто наблюдаю за твоими первыми шагами в гей-мир». Сириус хотел уточнить, откуда Маркус знал, что он был на гей-параде, но тот сбил его с толку следующими словами: «Но на моих условиях. Я накрашу тебя как девчонку». «Что!» — Сириус оскорблённо вскинулся. Он выдернул ладони из рук Маркуса — тот резко пришпилил его к стенке, в которую недавно был втиснут сам. «Успокойся. Я видел, как ты на меня смотришь, когда я чем-то мажусь. Твоей смазливой мордашке пойдёт». «Да я не…» «Я знаю этот взгляд, Сириус. Это не «мне нравятся такие», это «я хочу быть таким», есть принципиальная разница. Что, я неправ?» Сириусу понадобилась минута мучений, чтобы выдавить из себя блеющий ответ: «Прав». «Вот и будь паинькой, — Маркус ему улыбнулся. — И забудь на время про своего идиотского оборотня — мир на нём не зациклен». И он сдался. Маркус был настоящий маньяк, у него имелся целый арсенал косметики — от туши с помадой до блёсток всех цветов радуги. Он нанёс ему тонну этой дряни на лицо, и Сириус возненавидел себя за то, как чертовски ему понравилось — и подставлять своё лицо под чужие руки, подчиняясь негромким указаниям, и видеть потом конечный результат. Маркус выбрал чёрные и фиолетовые тона — это смотрелось пугающе, непривычно, и так похоже на него. «Тебе нравится», — Маркус не спросил, а констатировал факт. И усадил его позади себя на мотоцикл. Первый поход в гей-клуб. Что-то настолько сакральное, что Сириус не смел об этом мечтать, потому что был уверен, Рем такое не любит, Рему такое не зайдёт — случилось с этим напомаженным байкером в обтягивающих штанах. «Пей», — Маркус протянул ему коктейль, и Сириус его взял. Сверкающий напиток с кубиками льда и кругляшком лайма, так не вовремя напоминающий ему о полной луне. «Я не должен быть здесь,» — пробормотал он, исподлобья косясь на окружающих его повсюду парней. Одни танцевали, другие расслабленно трепались о чём-то с напитками на балкончиках, третьи зажимались по углам. От оглушительной музыки Сириус не слышал собственных слов — Маркус не воспринял их тем более. Решительно взяв Сириуса за руку, он вывел его на танцпол. «Симпатичный прикид, красавчик», — ему плотоядно бросил какой-то парень в поблескивающей стразами майке, и Сириуса как огнём обожгло: на него никогда не смотрели так. Семь лет назад он пришёл бы в восторг. Сейчас это вызывало смятение. Но он был зол, поэтому ответил лёгкой улыбкой. Маркус беззастенчиво прижимался к его бёдрам, и это Сириус тоже спустил ему с рук. Они пили. Танцевали. Обменивались флиртом с другими парнями. Стыдливое чувство лжи не отпускало Сириуса — сколько бы он не говорил себе, что Ремус это заслужил, Ремусу плевать, он может трахнуться с кем угодно, а Ремус даже не заметит, что-то зудело внутри. Ремусу было плевать — но не ему. От того, как Маркус зажимал его, совсем слегка опьяневшего, у раковины в неоновом свете уборной, становилось только ещё гаже. Когда Маркус сжал его плечи, а их губы оказались слишком близко друг к другу, Сириус сделал усилие и отвернулся. «Я не могу, — выдохнул он. — Извини. Тупо было сюда идти». Но Маркус не отстранился. Он припал губами к шее Сириуса, не убирая рук. Сириус попытался их скинуть — тогда Маркус его сжал. Дело принимало дурной оборот. «Отвали, — зло выкрикнул Сириус. — Я же сказал, что не могу!» «Но хочешь», — настаивал Маркус. «И не хочу!» Самое ужасное, что Сириус хотел — но не с ним. Он хотел, чтобы на него так смотрел Ремус. Чтобы его так держал Ремус. Но этого не будет никогда. «Прекрати ломаться, — Маркус влажно задышал ему в ухо, и тело пробило на дрожь. — Ты сам ко мне пришёл». Сириус дёрнул коленом, попадая Маркусу в пах — отточенное движение, которому его научила Лили. Тот икнул, ослабляя хватку — Сириус отскочил к соседнему умывальнику. Маркус смеялся за его спиной. «И что ты в своём оборотне такого нашёл? — насмешливо крикнул он. — Он тебя даже не любит». Сириус устало отвернулся к зеркалу. Взглянув на своё отражение, ожесточённо включил кран. «Я поговорю с ним, — проговорил он в передышках от смывания косметики. — Когда он вернётся из стаи, я поговорю с ним и закончу всё». Сердце сжималось от одной мысли об этом разговоре — пусть он и был необходим. Маркус перестал смеяться. «Он сейчас в стае?» — тихо спросил он. Сириус равнодушно кивнул. «В полнолуние?» Сириус снова кивнул. Глаза Маркуса округлились: оказывается, если влияние стаи на Ремуса было настолько сильным, что он сбежал к ним на полнолуние, значит, они близки к осуществлению своей цели. Теперь они были у Фенрира — он и Маркус. И хотя больше они не говорили о том, что случилось в ночном клубе, Сириус не мог отделаться от грязного ощущения прикосновений на своём теле. Было дурно. Гадко. И некогда об этом думать: на кону снова стоял Ремус. — Всё, что потребуется, это одной шавке подобраться к рычагу и ткнуть в него носом, — мрачно процедил сквозь зубы Фенрир. — Если выжившие свидетели и останутся, ткнуть пальцем будет не в кого — просто псина бежала мимо. — Что они, мясом на этот рычаг взрывчатки обмазали? — тяжело усмехнулся Сириус. — Вожаки сохраняют ясность ума. — Ремус не сохраняет. — Такой вожак, выходит, — Фенрир отвернулся от окна — теперь он стоял к парням лицом. — Где его стая? — Понятия не имею, где эти обмудки, — Сириус устало пожал плечами. — Рем их распустил и велел быть людьми. Как и должен был. Что ему сейчас в голову взбрело, не понимаю… Губы Фенрира скривились в лёгкой усмешке. — Интересно, знает ли об этом Шон, — вполголоса пробормотал он. — Их надо найти раньше последнего полнолуния, — беспокойно сказал Маркус. — У нас в запасе всего полтора дня, а мы до сих пор не знаем, где они прячутся. — Рем их нашёл по запаху, — пробормотал Сириус. — По запаху, — Фенрир выдал хриплый смешок. — Он уже развеялся — этот запах… — Рокфилдский лес! — Сириуса вдруг осенило. Фенрир застыл. Отдёрнув тряпку от лица, быстрым шагом направился к Сириусу. — Что? — лихорадочно переспросил он. — Рокфилдский лес, — Сириус повторил. — Рем говорил, что они соберутся там. Улыбка на лице Фенрира показалась почти хищной. — Можешь гордиться собой, парень, — сказал он. — Возможно, ты сейчас спас всё Королевство Великобритании. Сириус не ощутил ни радости, ни гордости от его слов. Только надежду, что скоро всё закончится.