Волк и его металлист

Дар речи к Ремусу Люпину вернулся не раннее чем через полминуты — к тому моменту Сириус явно устал стоять в одной позе. — Было бы неплохо получить ответ, знаешь ли, — он неловко улыбнулся, качнув ладонью с кольцом. Дешёвое, без изысков, но явно не первое попавшееся — Сириус позаботился о том, чтобы на нём не было сколов и неровностей. Он всегда так заботился о них. Об их отношениях. Сердце сжималось от этого осознания. Ремус медленно выдохнул. — Боже, — проговорил он севшим, особенно низким голосом. — Сириус, встань. На лицо Сириуса легла тень: смущённая улыбка слетела, а взгляд заледенел. — Это значит «нет»? — сдержанно — пока ещё сдержанно — уточнил он. — Это значит «встань», — тихо попросил Ремус. Сириус не сдвинулся с места — а ведь на асфальте было очевидно неудобно стоять. — Сначала мне нужен ответ. — Я не могу тебе его дать… — начал было Ремус, но Сириус резко его прервал: — «Да» или «нет», Рем. Всё просто. — Просто? Всё ни хрена не просто! — Ремус воскликнул, и нервный, несвойственный ему смешок был отчаянной попыткой всё свести в шутку. Сириус на неё не купился. — Просто, — он упорствовал с убийственной логике, и Рем не знал, чего ему хочется больше: сбежать, ударить его или сесть рядом на землю и обхватить колени. — Мы вместе семь лет, ты пообещал, что будешь со мной, так почему бы не закрепить это кольцом? — Я не… Мы даже не можем заключить брак! — Мне достаточно знать о нём просто на словах, — Сириус пожал плечами. Его ладонь с протянутой коробочкой начала дрожать — вероятно, от нагрузки. — Да или нет, Рем? Да или нет? Да или нет? Боже. — Я не могу, — Ремус хрипло выдавил. Он пытался закрыть рот, но тот, предатель, снова и снова разевался, то беззвучно, то вываливая порцию новых слов, а голова потерянно качалась им в такт. — Я не могу бездумно дать тебе ответ на такой вопрос, это должно быть взвешенное решение… — Гетеросексуалы не обдумывают, они становятся на одно колено и женятся, — голос Сириуса стал ещё холоднее. — Я думал, ты из них. — Нам всего двадцать пять! — Все наши знакомые уже переженились и обзавелись детьми. Моего отца сбагрили на мать вообще в шестнадцать. — И поэтому ты решил, что будет классной идеей сделать меня Блэком? Сириус тяжело усмехнулся. — Я не хочу делать тебя Блэком. Я хочу стать Люпином. Его глаза подозрительно заблестели. Он рывком поднялся, сжав злополучную коробочку в кулаке и приблизился к застывшему Ремусу. — Я всё понял, — проговорив, захлопнул коробочку и сложил в карман. Острая жалость заколола внутри Ремуса: в одной футболке Сириус смотрелся таким тонким. Таким хрупким. Он повернулся, чтобы уйти, снова уйти к нему, и отчаяние закололо сильнее. Ремус не знал, сколько ещё этого запаха он может вынести. — Нет, — он умоляюще сказал, делая шаг к Сириусу. Тот не остановился — пришлось схватить его за плечи и силой развернуть на себя. — Нет, не смей! Не смей идти к нему, слышишь? — Почему нет? — хмыкнул Сириус. — Что за вопрос? Шон говорил, что он опасен… — А много ты знаешь о своём Шоне? — рявкнул Сириус. — Ты хочешь правду о той ночи? Вот тебе правда, Рем: ты спелся с шайкой террористов, которые поддерживают ИРА и хотят подорвать консульство Великобритании в Нью-Йорке. О боже. — Что? — Ремус от неожиданности замер. Нет, нет, Сириус не мог быть таким идиотом, он просто не мог… — Шайка террористов, вот что! — Это он тебе сказал? — Ремус измученно поднял глаза на Сириуса. — И ты повёлся? — Да я своими глазами увидел, — тот процедил сквозь зубы и отвернулся, чтобы уйти. В этот раз Ремус бросился ему наперерез. — Ты не можешь просто оставить меня с этим и уйти! — выдохнул он, преграждая Сириусу путь. — С чем с «этим», Рем? — Сириус тяжело усмехнулся. Он скосил влажный взгляд на дрожащие ладони Ремуса, сжимающие его плечи — затем снова уставился ему в глаза. — С тем, что я тебя люблю, а ты меня нет? — Для тебя любовь кроется в поспешных и глупых решениях? — Ремус выдохнул. — Чёрт, да ты… ты выбрал худшее время для такого предложения! Почему сегодня, Сириус?! — А почему нет? — кадык Сириуса отчётливо дёрнулся. Мутная плёнка на глазах стала очевиднее. — Что изменится завтра, послезавтра? Ты неожиданно проснёшься геем? Глаза Ремуса лихорадочно заметались по его бледному лицу. Он отчаянно цеплялся за рукава футболки и не мог — просто не мог найти нужные слова. Очевидно, почему Сириус сделал предложение. Хотел устойчивости. Хотел подарить их шаткому карточному домику прочный фундамент. Боже, Ремус и сам хотел, но как он мог что-то обещать, когда не понимал самого себя? Всё было так легко в Англии. Так просто — был Сириус и больше ничего. Во взгляде каждого, кроме Сириуса, читалось брезгливое отторжение просто из-за его происхождения. Так легко забыться в одном человеке, когда рядом нет никого. Проходят годы, и этот человек уже не представляет, что может быть иначе — что ты можешь посмотреть не на него. Что он может прийти домой, а тебя там нет. Он веселится с Джеймсом и Лили, он одалживает разваливающийся мотоцикл и гоняет до ночи, а потом он приходит в полночь, и ты там. Ты стал данностью в его жизни — математической постоянной. А сам он что? Кем он приходится тебе? Нужно время, чтобы найти ответ на этот вопрос. Но сроки истекли, терпение Сириуса тоже, и над головой нависал панически давящий вопрос: да или нет. Да или нет. Да или нет. — Я мог бы сейчас быть в Рокфилдском лесу, готовиться с оборотнями к полнолунию, но вместо этого я здесь, на гей-параде, — Ремус тихо проговорил. Сириус вскинул руки. — И мне тебя за это благодарить? — Сириус. — Это ведь ни к чему тебя бы не обязало, — Сириус отвёл взгляд в сторону, и напряжённые скулы проступили на лице. — Просто слова. Но ты… ты не мог мне дать даже этого. — Нет, Сириус, это нечестно, — Ремус беспомощно покачал головой. — Ты не можешь винить меня за то, что я прямо сейчас не могу дать тебе такое обещание! — Но я бы тебе его дал в мгновение ока. — Потому что ты не я, Сириус! — Да, я люблю тебя. А ты меня, очевидно… — Боже, Сириус! — Ремус выкрикнул — так громко, что Сириус вздрогнул, а парочка людей с парада обернулись на них в недоумении. Должно быть, им было странно, что в такой важный день для всего движения какие-то геи беззастенчиво выясняют отношения посреди улицы, так и напрашиваясь попасть в Нью-Йорк Таймс с кричащим заголовком «браки гомосексуалов обречены на провал» — но солнце ползло к горизонту, и выяснять их где-то ещё попросту не было времени. — Боже, боже, боже… — Ремус повторил, мелко качая головой. Он с силой стиснул собственные волосы обеими руками и отвернулся, чувствуя, как ватнеют ноги. Хриплый смешок вырвался из горла: это всё было так глупо. Так глупо! — Ты вообще знаешь, кто я, Сириус? — Ремус обернулся, отойдя на пару шагов, и голос треснул на несвойственно жалобный тон. Сириус отвёл взгляд. — До недавнего времени был уверен, что мой парень. — Вот именно! — Ремус выдохнул, и его голос, то и дело срывающийся на надрывные ноты, был переполнен адским отчаянием. — Это всё, что ты знаешь обо мне — твой парень, Лунатик, изгой общества. Теперь ещё и сошёлся со сраными террористами, потому что, конечно, Рем не может просто повстречать хороших оборотней, их не существует! Его надо защищать, оберегать, но ни в коем случае не грузить своими проблемами, потому что о нет, Рем слишком много перенёс, какого чёрта я буду рассказывать ему о своей матери, своём брате, всей своей сраной семейке, хотя это всё не даёт мне покоя настолько, что я сорвался в другую страну! — Господи, при чём здесь это? — Сириус попытался его прервать, но паника в его округлённых глазах давала Ремусу понять, что он прав. — А ты хоть раз задумывался о том, что мы здесь — из-за тебя? Не из-за Рега, у него-то всё отлично, было бы ещё лучше, если бы ты чуть больше к нему прислушивался — из-за тебя! Потому что тебе хотелось сбежать, ты не выдерживал, а тут твой брат, с которым ты давно хочешь наладить общение, но не знаешь как, и ты приехал в надежде, что ему здесь плохо и ты его спасёшь, как пытаешься спасти меня от стаи, потому что… Если бы я только знал, почему, Сириус! — Ремус воскликнул, пытаясь снова поймать взгляд Сириуса. — Я могу слышать, я могу поддерживать, если ты только откроешься мне! — Это ты не открываешься мне, — Сириус процедил сквозь зубы. Ладони Ремуса задрожали сильнее. — Открыться тебе? Сириус, ты… — он лихорадочно сглотнул, неуверенный, что стоит вести разговор в это русло — но поздно, поздно, всё уже ссыпалось и рушилось с оглушительным грохотом. — Ты хоть раз поздравлял меня с днём святого Давида? — С чем? — Это самый большой праздник в Уэльсе, — Ремус сглотнул. — Знаешь, когда я узнал о его существовании? Несколько недель назад. А до этого… всё было стёрто, Сириус. Я весь был стёрт. Я валлиец, но я живу в Англии и не знаю ничего, что происходит в моей стране, я не знаю собственный язык… — И что, это я тебя стёр? — зло перебил его Сириус, и Рем зажмурился: — Англия! — он взмахнул руками беспомощно и нелепо. — Англия меня стёрла! Потому что в моём окружении не было никого, кроме англичан! Я не чувствовал связи с миром, Сириус, я везде был чужой, и ты замечал это, но тебе это словно казалось данностью. Мне тоже, я понимаю это! Но сейчас… сейчас я соединён с миром, понимаешь?! — Ремус ткнул пальцами себе в грудь, словно это могло ему помочь достучаться до Сириуса, но тот смотрел на него всё с той же болью. — Я чувствую своё место в нём! Мне нравится этот город, в котором все такие же лишние, как я, мне нравится свобода, нравятся те, кого я в нём нашёл… — Да эти люди… — Они не люди, Сириус, и это важно! — Рем перебил его — боже, он никогда не знал, что его это так волнует, но чёрт возьми, его это волновало. — Я не человек — это тоже было стёрто! Я ненавидел волка, а когда перестал, то всё равно относился к нему как к маленькой неприятности три дня в месяц, я ненавидел стаи, ненавидел суть стай, презирал Мальсибера, я боялся его, но презирал, а ведь он… Он был паршивым человеком, но почему в газетах ни разу не было написано о своре волков, которая кого-то загрызла в полнолуние? Почему, Сириус?! Он был паршивым человеком, но он был хорошим волком! А я лишил этого и его, и всех остальных, я запретил им, и они не могут меня ослушаться, я… — А я здесь при чём?! — Сириус выкрикнул плачущим голосом. Слёзы брызнули из его глаз, и Ремус знал, что Сириус сейчас ненавидит самого себя — всегда ненавидел показывать свои слабости. И через всю ту боль, которую Ремус испытывал в ту секунду, мелькнула неожиданная мысль обнять Сириуса, сказать ему, что это нормально, он может быть таким. Рем даже сделал движение в его сторону — но Сириус отшатнулся. — Почему ты говоришь мне об этом так, будто я в этом виноват? — слезливо воскликнул он. — Почему ты говоришь об этом только сейчас? — Я не знаю! — Ремус закричал в ответ. Он с силой стиснул нижнюю губу и отвернулся, чувствуя, как дрожь переходит из рук на всё тело. Чёрт возьми. Как паршиво складывались слова. — Ты здесь ни при чём, Сириус, — он сипло прошептал, чувствуя подбирающиеся к краям ресниц слёзы. — Клянусь, ты ни при чём. Просто у тебя были Лили, Джеймс, его родители — у тебя всегда были люди, которые тебя любили. К которым ты мог пойти. У тебя был выбор, с кем побыть: со мной или с кем-то из них. У меня не было такого выбора — либо ты, либо одиночество. И в дни, когда ты выбирал не меня, я был в одиночестве. — Ты был со мной только потому, что больше не с кем? — он услышал над головой ломкий голос Сириуса и шмыгнул носом. Машинально утёр его рукавом — как в детстве, когда вся его одежда была насквозь пропитана соплями — и покачал головой. — Тогда почему, Рем? Он беспомощно пожал плечами. Что он мог сказать, если ответ до сих пор не был найден? — У тебя были друзья, — тихо повторил вместо этого. — И семья. — Хорошенькая семья, — горькая усмешка больно ударила по сердцу. — Может, у тебя не было кровной семьи, но у тебя всё равно была семья. Я никогда не ревновал тебя, и ты сейчас скажешь, что это потому что я не гей, но на самом деле потому, что бессмысленно ревновать человека, перед ногами которого весь город. Ты мог уйти от меня в любой момент. И ты уходил. Ты на месяц ушёл от меня к Джеймсу, когда умерли его родители. Ты при первой возможности нёсся помогать с Гарри. Я принимал это. — Потому что Гарри единственный ребёнок, которого я выращу, — пробормотал Сириус. Рем зажмурился. — Я, — он сделал вдох, — принимал это. Я понимал, что жизнь не строится на отношениях, у тебя есть общение за их пределами, даже если его нет у меня. А сейчас оно появилось впервые — и ты думаешь, что я тебя не люблю. — Я так думаю, потому что ты не… — Чёрт возьми, Сириус, да какая нахрен разница, кто я, я оборотень и псина, это куда сложнее ориентации! — Ремус неожиданно вспылил и снова закусил губу, чтобы не дать прорваться слезам. — У тебя были люди, которые понимали тебя без слов — я с таким столкнулся впервые! Я впервые оказался с теми, с кем не надо объясняться — они сами понимают. И про оборотней, и про… про то, каково это — родиться на несвободной земле. — А я никогда не смогу этого понять, потому что человек и англичанин, — закончил за него Сириус. Ремус покачал головой, но он продолжил дрогнувшим голосом. — Потому что быть геем и несвободным в своей семье недостаточно, нет, это мелко в масштабах оборотней и захваченных стран… — Да если бы ты хоть об этом говорил — было бы легче! — Ремус задрал на него мокрый взгляд — Сириус тоже был заплакан, на щеках блестели влажные дорожки. — Это несправедливо к тебе, но ты тоже несправедлив ко мне! Ты же тоже молчишь о своих проблемах, будто я не могу их понять. Ты говоришь о них с Лили, с Джеймсом, но не со мной… — А оно тебе нужно? — Сириус вдруг всхлипнул — отчётливо и громко, как не позволял себе ни с кем. — Тебе так нужно всё это дерьмо, вся эта грязь, с которой я живу каждый чёртов день?! — А тебе так нужен гетеросексуальный оборотень с трясучкой в руках? — губы Ремуса задрожали. Сириус снова всхлипнул. — Не знаю. Мне кажется, я ему не нужен. — Это не так… — А та девчонка? — Сириус болезненно поморщился сквозь слёзы. Ремус растерянно уставился на него. — Элис?! — Ты любишь её? — Что? — Любишь? — Я не знаю! — Ремус простонал. Он зажал уши, с трудом поддаваясь волчьему порыву завыть, забиться в скулеже, хоть как-то выразить рвущуюся наружу боль. — Боже, Сириус, я ничего не знаю, пожалуйста! — Но я тем более не знаю! — выдавил тот и отвёл взгляд в сторону, тяжело задышав. Ремус наблюдал за тем, как он покрасневшими пальцами утирает ресницы, и чувствовал себя гадко от понимания, что это всё — из-за него. Боже, боже, почему он не мог просто понять себя, почему всё было так гадко, почему он не мог дать Сириусу нужный ответ, почему не мог просто сказать, что у них всё будет хорошо?! Если бы он знал, что Сириус чувствовал себя так же, что тоже винил себя за всё, ему было бы легче. Но они молчали. Они же так хотели всё исправить. Они оба мечтали найти выход из этого лабиринта собственных перепутанных чувств, хотели внезапно обнаружить лазейку, которая вывела бы их наружу — это чувствовалось в каждом слове. Не было злости, не было обиды и ненависти друг к другу, хотя со стороны, глядя на двух вопящий парней, можно было подумать иначе — просто наружу выплёскивалась боль, и ей невозможно было найти конца. Ей не было конца. Они оба устали. Они оба хотели догрести до дна и остаться в живых. Остаться вместе. Но всё говорило об обратном. — Ты сам сказал, что я не интересуюсь твоей жизнью, — сказал Сириус — прозвучало бы жестоко, если бы дрожащий голос не срывался через слово. Ремусу от этого хотелось скулить. — Я видел вас, кстати. Вы держались за руки, и ты выглядел по уши втюрившимся. Думаю, Лайелл будет счастлив, узнав, что… — Он умер четыре года назад! — заорал Ремус. И стало тихо. Стало очень тихо. Потому что на это — на это уже ничего не скажешь. За четыре года Сириус не узнал о смерти Лайелла, а Ремус ему не рассказал. Он плакал, но осознавал это скорее из-за расплывшейся картины перед глазами, нежели из-за чувств: в душе резко стало пусто. Штиль после бури. Нью-Йорк плыл и расползался кляксами, а волк деликатно постукивал хвостом, напоминая, что скоро его время. — И что теперь? — Сириус посмотрел на Ремуса красными от слёз глазами. Тот вяло пожал плечами. Он взглянул на закатное солнце — потом на Сириуса. Волоски на руках становились пышнее и жёстче, вокруг них прорастали новые, пробивались и на постепенно звереющем лице, и на заостряющихся ушах. Вскоре из замшевой куртки выпутывался волк. Сириус не раз подшучивал, что эта одежда портит весь пугающий эффект обращений — сложно бояться зверька, который пытается вылезти из человеческих брюк. Но сейчас он попятился от него: возможно потому, что луна ещё не взошла, возможно потому, что это происходило средь улицы. Волк приблизился к нему, глядя тоскливыми глазами Ремуса Люпина, лизнул мокрым языком в ладонь. После этого развернулся и побежал. Сириус подобрал его одежду. Повернулся на шатких ногах к перилам моста и вдруг ударил по ним кулаком. Потом ещё и ещё, стараясь перебить рвущиеся наружу рыдания. По улицам Нью-Йорка бежал волк — бежал по запаху стаи.