Волк и его металлист

Jolene, Jolene, Jolene, Jolene Oh, I'm begging of you please don't take my man Jolene, Jolene, Jolene, Jolene Please don't take him even though you can. Your beauty is beyond compare With flaming locks of auburn hair With ivory skin and eyes of emerald green Your smile is like a breath of spring Your skin is soft like summer rain And I can not compete with you, Jolene. Звери не притворяются, не стесняются, не врут и не прикидываются. Звери не задаются тысячами «а вдруг?» и не взвешивают сотни «а может?» — звери действуют согласно инстинктам. Идут по велению сердца. Поэтому заметить вспыхнувшую влюблённость в компании волков намного проще, чем среди людей — симпатия Элис была ничуть не менее очевидной, чем интерес Ремуса, и это было тяжелее всего осознавать: не только он влюбился впервые в жизни, но и эти трепетные чувства были взаимны. При одном запахе этой волчицы зверь Ремуса навострял уши, а в сердце щемило желание любить, защищать, кататься вместе по земле и вылизывать друг другу шерсть — волчице хотелось всего того же и возможно немного больше. Может, они не говорили об этом, но оба чувствовали. Но это ведь был волк. Это был волк, это был волк, это был волк… — Этот чёртов волк! — Сириус раздражённо воскликнул, пока Маркус — так звали друга Фенрира с самой выпендрёжной профессией в мире мотоциклов — сосредоточенно потрошил блестящий красный мотоцикл, оставляя от него один металлический скелет. — Уверен, это всё из-за него. Из-за них, всех этих волков. Всей этой стаи! Они вскружили ему голову. — Сколько волка не корми, — вполголоса хмыкнул Маркус. — Животные, все до одного. Фенрир единственный, кто может этому зверю противостоять. — Рем противостоял ему десять лет, это было провальной тактикой, — Сириус поморщился. — Видел бы ты как они грызли друг друга. Сейчас всё наладилось, только… — Только вот слишком наладилось? — Маркус выдал тихий смешок. Сириус нахмурился, но ничего не сказал. Jolene, Jolene, Jolene, Jolene… Перевесившись через байк, Сириус хлопнул ладонью по завывающему в кантри-стиле радиоприёмнику. Следом полился металл, что-то от Iron Maiden — стоящий спиной Маркус рассеянно закачал кудрявой копной в такт, и глаза Сириуса прилипли к его обтягивающим кожаным штанам. — Кинешь отвёртку? — Маркус обернулся. Взгляд Сириуса мгновенно метнулся в пол — искать инструмент. Ему нравилось работать у Маркуса. Может, его братишка и преуспел в музыкальном поприще, но здесь — здесь был его мир. Здесь были байки, настоящие байки, а не то трухлявое дерьмо, которое завозили им в Англии. Глянцевые, новенькие, чистенькие. Сложно было не любоваться ими во время работы. И не думать с горечью о том, что годы, когда мотоцикл можно было назвать разумной тратой, уже прошли. Как быстро они взрослели. И как бессмысленно. Маркус тоже был неплох: за неделю в пропахшей смазкой и шинами мастерской Сириус успел не только воссоединиться с любимым делом, но и многое о нём узнать. Байкер, счастливый обладатель двухтактного и четырёхтактного мотоцикла («Один для города, другой для души», — говорил он с такой небрежностью, словно любой житель Нью-Йорка может себе позволить содержать табун мотоциклов), убеждён, что Фредди Меркьюри спидозник, а ещё заядлый любитель оборотней. Любитель в кавычках — наряду с прочими дружками Фенрира, он мечтал стереть их с лица Нью-Йорка. «В этом городе слишком много заразы для этих последствий биохимического оружия, — говорил он. — А ведь власти шарят за их существование — понятие не имею, почему молчат в тряпочку. Зато катят бочку из-за этих мохнатых на людей вроде нас». «В каком плане?» — не понял Сириус. Маркус поднял на него глаза, чуть помолчал и снова вернулся к байку — дурацкий автомат от хонды, который ни один мотоциклист в своём уме не стал бы покупать, а теперь им надо было привести его в божеский вид. «СПИД, — он кратко пояснил. — Эта зараза не берёт оборотней, но они могут быть носителями. А половые связи, знаешь ли, у них ещё беспорядочнее, чем у…» «У геев не беспорядочные половые связи!» — Сириус разъярился: ему уже было неловко от того, что этот почти незнакомый, но очень крутой парень знал о его ориентации. Фенрир явно не позабыл упомянуть об этом факте! Слово «нас» долетело до него с запозданием — и Сириус поражённо примолк. Взгляд заострился на блестящей серьге в мочке правого уха Маркуса. «На это всем плевать, — спокойно возразил тот. — Скоро будет гей-парад — думаю, обвинения полетят из каждого утюга». Больше вопрос своей ориентации он не поднимал, но Сириус не мог перестать замечать, насколько напомаженным байкером он был. От куртки до брюк запакован в блестящую чёрную кожу, ногти крашенные, а на глазах, вроде как, подводка — но сказать наверняка было нелегко. Иногда Сириус пялился слишком долго. Иногда Маркус пялился в ответ. Тогда происходила вспышка, что-то странное, что-то такое, что чувствуешь на танцполе, когда какой-то парень с третьим бокалом пива впивается в тебя глазами и ты точно знаешь, что он в своих фантазиях уже несколько раз красочно отымел тебя на обоссанном полу публичной уборной. Можно отвернуться и продолжить танцевать, а можно подсесть рядом на барный стул. Немного флирта, и вот — желанный для обоих момент разврата. Ремус никогда на него так не смотрел. Сейчас за дымкой обиды сложно было припомнить, как Ремус смотрел — Сириус принимал его замкнутое поведение, в котором улыбки можно было пересчитать по пальцам, а смех ценился на вес золота. Это же Рем. Его Рем. Именно из-за его сдержанности так щемило сердце, когда он жался лбом к груди. Когда по ночам, сам не давая себе отчёт в действиях, пододвигался ближе к Сириусу и сопел носом ему прямо в ухо, заставляя улыбаться. Он не удостаивал своего внимания ни девушек, ни парней, и Сириус был тайно этому рад: когда глаза Рема заволакивались плёнкой возбуждения, а на щеках вспыхивал румянец, это случалось исключительно с ним, часто в постели — странно, грязно, стыдно говорить, но в такие моменты он чувствовал, словно принадлежит Ремусу. Только он. Он один во всём мире. Он прижимался к нечеловечески жаркому телу Ремуса и отдавался весь до последнего вдоха. Неважно, что они делали и делали ли что-то вообще: когда мишура из одежды спадала, а их тела соприкасались, Сириус принадлежал ему без остатка. Как же легко задувается огонёк свечи от случайного ветерка. Вот уже неделю они не произнесли об этом ни слова — Рем велел забыть, и Сириус не мог ослушаться. Он злился на себя за эту слабость, но, в конце концов, что ему — вымаливать у Ремуса внятный ответ? Какой ответ может быть внятнее того, что уже прозвучал? Одна неосторожная фраза — и вот везде чувствуется подвох. «Я не гей», — сказал он, и эти три слова теперь стучали в башке Сириуса. Они целуются — и Ремус не гей. Они спят вместе — и Ремус не гей. Он отсасывает ему, вкладывая в это немой вопрос, который ему нельзя задавать: как ты можешь не быть геем, если тебе такое нравится, как ты можешь, как ты можешь… Может, это с ним что-то не так? Рем мог запасть на него потому, что он, ну… не совсем парень? Что за чертовщина, конечно, он парень! Длинные волосы ничего не значат. То, что он пялился на Маркуса не столько насмешливо, сколько с завистью, когда тот преспокойно прощеголял с блёстками под глазами — тоже. Нет, он просто… чёрт, а может, это просто его судьба — совращать гетеросексуалов? Смешно, но ведь правда. Регулус предъявлял. Джеймс. Ремус не предъявлял, но был прямым подтверждением. А может, Ремус на него не запал? Использовал? Чувствовал себя обязанным? Ремус никогда не смотрел на других парней — зато он шёл под ручку с рыжей девчонкой, о которой Сириус старался не думать. Может, это вообще всё враньё, может, это было сказано в порыве злости, да они вообще вместе семь лет, как он может быть не гей! Может, всё дело в этой чёртовой стае? Достаточно было один раз к ним заглянуть, чтобы понять, что до добра они не доведут! — С годами они становятся злее, знаешь ли, — Маркус не отступал, разгоняя паранойю Сириуса всё сильнее. — Волки. Тот волк, с которым ты встретился семь лет назад, может быть далеко не тем волком, которого ты видишь сейчас. Твой Люпин сам может этого не замечать. К тому же он валлиец, они те ещё медленные овцы… — Эй, — Сириус резко прервал его. — Оставь эту хрень при себе. — Сам знаешь, что это правда, — Маркус хмыкнул. — Я серьёзно. Мы не в сраном Средневековье, чтобы судить людей по их национальности. — Менталитет никто не отменял. — Да похрен, — Сириус пробормал скорее по причине того, что понятия не имел о значении этого слова — а затем гневно дёрнулся к Маркусу. — Слушай, ты клёвый и всякое, но если ты позволишь себе в сторону моего Люпина такое высказывание, клянусь, я… — Боже, — губы Маркуса расплылись в не самой приятной, но определённо намекающей улыбке. Подавшись вперёд, он прошептал Сириусу почти в губы. — Он тебя не заслуживает. Тот отшатнулся и моргнул, не понимая, что думать: после таких слов тяжело продолжать спор. К тому же Маркус был чуть выше и несмотря на всю свою напомаженность, ощущался внушительно сильнее — с таким не очень-то и хотелось спорить. Ему вскоре пришлось отлучиться — на пороге возник парень, у которого характерная форма и шлем в руках обозначала принадлежность к байкерскому сообществу. Чтобы не мешать им переговариваться, Сириус отошёл к единственному окну в мастерской с большой рамой, расчерчивающей стекло на маленькие чёрные квадратики. Оттуда Маркус его внезапно окликнул: — Мы собираемся погонять. Хочешь с нами? — С вами? — недоверчиво переспросил Сириус. Он знал, конечно, что у этих прихвостней Фенрира какая-то своя тусовка, но был уверен, что ему туда доступ закрыт, он же… не свой. — Ну да, — Маркус пожал плечами. — Полезно проветрить мозги. К тому же, — он ухмыльнулся и похлопал по сидению распотрошённого до внутренностей мотоцикла, который не только стал на порядок легче и скоростнее, но и приобрёл такую красоту своим изящным видом, что Сириус не мог оторвать от него взгляд. — Этот боббер нуждается в обкатке. Думаю, его хозяин не открутит такую красивую башку как у тебя за самовольность. И это вогнало в краску. Да чёрт. Сириус никогда не гонял на боббере. На его низкий рёв оборачивались все прохожие, а бьющий в лицо ветер сам собой растягивал губы в улыбку. Он провёл вечер в компании парней, которые были ему слишком неинтересны, чтобы запоминать их имена, но которые в целой массе чертовски напоминали ему о доме. Остроумные, сдержанно-приветливые, имеющие странноватые националистские замашки, которые звучали особенно ярко в их пренебрежительном подшучивании на тему «рыже-мохнатых» — Сириус чувствовал себя рядом с ними очень неправильно, и в то же время, было в этом какое-то облегчение. Он не мог объяснить это чувство, от которого было паршиво и приятно одновременно. В основном это было из-за Маркуса, который всё время на него смотрел — а он смотрел на Маркуса. Какие-то человеческие коды, транслирующие в сознание расплывчатую мысль: то ли «он тебя не заслуживает», то ли «давай трахнемся прямо здесь, на этой трасе, на виду у этих людей», чёрт разберёт. — Неплохо скачешь, ковбой, — он прокомментировал с ухмылкой, когда Сириус, излишне красуясь своими очень небольшими навыками в вождении, крутанулся на мотоцикле, и он разозлился на то, что снова никак не смог Маркуса осадить. Зато именно здесь, на отшибе Бруклина возле океана, в голову Сириуса плюхнулась безумная идея, как всё можно исправить. Зайдя в ближайший ювелирный магазин, он реализовал её без раздумий.

***

Элис смеялась. Она смеялась очень долго, а её смех был не похож ни на один, какой Рем слышал до этого: громкий, расслабленный и непринуждённый — большинство девушек словно стесняются так смеяться, даже тихое хихиканье прикрывая ладонью. Этот смех невольно заражал и самого Ремуса, отображаясь на лице неловкой улыбкой. Хотя ситуация стоила в лучшем случае нервного смешка. — Гей-парад? — отсмеявшись, повторила Элис. Ремус обречённо кивнул: — Да, я пойду на гей-парад. Это случилось сегодня утром. Тридцатое июня — день, когда он планировал набраться храбрости и попросить у Сириуса разрешения провести полнолунные ночи с другими оборотнями. Ремус никогда не проводил волчьи ночи в стае Мальсибера. Они смеялись, говорили, он сам не понимает, от чего отказывается — но он и не хотел понимать. Мстительная мысль, что ненавистный волк будет трястись в пугающей темноте подвала, скрашивала боль во время полнолуний. Компенсировала. Он наказывал самого себя. Сейчас Ремус думал о том, что волк никогда не имел нормального полнолуния. Ночи в детской комнатке с Хоуп сменились на подвал, а подвал сменился на квартиру и Сириуса с гитарой. Ни разу в жизни волк не был выпущен на волю резвиться под лунными лучами, играть с другими волками и охотиться на мелкую живность. Это казалось несправедливым — он ведь столько делал для Ремуса. Это было меньшим, чем Ремус мог ему отплатить. Сириус мог бы понять. Мог бы, да, но сейчас их отношения настолько зыбко держались на плаву, что Ремус был заранее настроен на провал: чувства Сириуса напоминали хрупкую колбочку химической жидкости, способную взорваться от малейшего чиха. Может, они не вели себя иначе, по-прежнему целовались перед уходом Сириуса на работу (теперь у него была работа и тайно Ремус этому был очень рад), по-прежнему по вечерам занимались сексом. Окутавший Сириуса запах стал настолько отвратительно привычным, что Рем научился не вгоняться от него в холодный пот: он всё так же позволял Сириусу держать его по ночам в объятиях и всё так же нашаривал его ладонь, чтобы переплести пальцы. Но теперь там, где раньше свернулась клубком безмятежная радость и удовольствие от единения, поселилось отчаяние. Оно сияло во взгляде Сириуса, когда он, утром водя пальцем по небритой щетине Ремуса, всматривался ему в глаза в попытке найти одобрение — но сталкивался лишь с растерянностью. Они боялись неизбежного. Оттягивали его как могли. Пока им это удавалось, но просьба Ремуса могла всё пошатнуть. Ему так и не пришлось испытать их отношения на прочность — Сириус позаботился об этом первым. Сегодня утром, когда Ремус чистил зубы рядом с пускающей в ванной кораблики Луной (к неудовольствию Регулуса, приезд малышки затянулся, и речи о передаче её матери пока не шло), расхаживающий в одном белье Сириус просунул вклокоченную от сна голову в дверной проём и протараторил в одно слово: «Завтра гей-парад». Пена зубной пасты капнула с подбородка Ремуса на грудь, спутываясь в шрамах и тонких волосках. «Какой парад?» — переспросил он, утерев подбородок запястьем. «Гей-парад, — Сириус повторил чуть медленнее. — Первого июля. Я хочу пойти». Это было приглашение. Вернее, просьба. Вернее «докажи, что мне действительно не нужно брать в голову твои слова, у нас действительно всё как прежде». Ремус сглотнул. Наверное, так же Сириус чувствовал себя, заходя в паб: чужой мир, мир, в котором его точно вычислят и выпнут как инакового, мир, в котором никто ему не будет рад. Он не хотел идти. Но он кивнул. — Почему ты просто не сказал, что не хочешь идти! — Элис вздохнула, и, хотя её голос сквозил возмущением, он был направлен не на Ремуса и даже не на его парня — просто в атмосферу вселенной, где негласными правилами выведен запрет говорить правду. — Я не нашёл причины отказать, — Ремус пожал плечами, выдёргивая подушку из наволочки. Они вызвались добровольцами и теперь вместе перестилали комнату молодняка, что означало необходимость заменить всё бельё на новое, вычистить пуфики, вытряхнуть ковры, вымыть полы, а игрушки и пледы собрать для стирки в ближайшую прачечную. Дети оборотней сроду обожали валяться в грязи и потому никогда ничем не болели, но сегодня для уборки была особенная причина — рождение будущего вожака. Малыш Шона должен был появиться на свет со дня на день. — Нежелания недостаточно? — спросила Элис: она была занята тем, что сортировала многочисленные игрушки на приемлемые для стирки и загрызенные до ниток. — Он переживает из-за случившейся ситуации… — Ты думаешь об этом с усталостью, — Элис наклонила голову вбок. — Но не с раздражением. — Здесь нечему раздражаться, — Ремус вздохнул. — Я просто не знаю, что с этим делать. Они замолчали — Рем собирал половой тряпкой скопившуюся за многие годы пыль, а Элис складывала готовые к стирке пледы в корзину. Ремус кинул ей завалившегося за подушки плюшевого пса с надорванным ухом, и его пробило странное ощущение: он словно увидел их со стороны. Молодой крепкий парнишка в закатанном до локтей свитере моет полы, а рыжая девчушка сменяет застарелое детское бельё на свежее. Скоро они положат здесь новые ковры, набросают подушек, одеял и корзин с игрушками, и это место заполнится визгом и гиканьем щенят, которые им не принадлежат. Ни один не будет их детёнышем. Впрочем, он никогда не хотел детей. — Мы уезжаем завтра в шесть утра, — сказала Элис, когда с уборкой было покончено, а помещение засияло блеском новой жизни. — Если надумаешь… — Давай поиграем, пожалуйста, — умоляюще перебил её Ремус и обхватил дрожащими пальцами плечи, удерживая неожиданно нахлынувшее волнение. Внимательно взглянув на него, Элис медленно кивнула. Они сыграли несколько песен, известных им обоим, а завершили ирландской балладой «Star of the County Down». Волк ворчал и скулил от приближающегося полнолуния, а волчица смотрела на него искоса. Было многое, что она могла бы сказать, если бы не неумолимая преграда в виде человека, на которого был направлен беспокойный волчий взор. Волк боялся — волчица не знала, как ему помочь.

***

— Гей-парад, значит. Это был Рег. Молчаливый и незаметный, он легко выявил момент исчезновения Сириуса с Луной (она должна была показать ему разноцветные браслеты из набора бусин и это было чертовски важно, как и всё, что малышка Луна показывала Сириусу), чтобы просочиться к Ремусу на пару слов. Тот покосился на него и снова вернулся к сбриванию щетины. — Обменяемся вежливостью ради приличия или сразу начнёшь зубоскалить? — уточнил на всякий случай. Язвительный тон Регулуса дал понять, что он выбрал второй вариант: — Очень много пидоров. Аккуратнее там. — Я не боюсь геев. — Вся Америка боится геев, — к ним вклинился флегматичный Ксено. — Почему ты должен идти против течения? Ремус вздохнул: поодиночке он терпел Ксено и общался с Регом с куда большим удовольствием, чем мог признать, но в паре они были невыносимы. Как эти двое спелись? Когда? Ему достаточно таинственного Сириуса в своей жизни, чтобы распутывать тайны этих двух. — Уверен, всё пройдёт хорошо, — ровно сказал он. Регулус ухмыльнулся. — Я слышал, там оргии прямо посреди шествия. — Оргии на фестивалях, а не парадах, — возразил Ксено, и снова уставился на Ремуса. — Но ты всё равно не хочешь идти. — Да, я не хочу идти, какое вам дело! — Ремус вспылил — если так можно было назвать его злобный шёпот, проговорённый в надежде, что Сириус не услышит. — Волчье чутьё редко врёт, — заметил Ксено. — Правда, ты всегда к нему пренебрежительно относился. Как же удачно он свалил — ещё чуть-чуть бы замешкался, и бритвенный станок полетел бы ему в лицо. Ремус почти не спал в ожидании долгого дня и долгой волчьей ночи и теперь чувствовал себя совершенно разбито, в то время как Сириус пребывал на седьмом небе от счастья и ни черта не замечал, а эти двое пришли позубоскалить. — Терпеть его не могу, — Ремус со вздохом пробормотал ему вслед. — Ксено? — Регулус изогнул бровь. — А тебя опасно спасать. Ремус знал, что подразумевался тот давний случай, когда Ксено вытянул его из-под завалов и вызвал скорую, но в сознание вторгся образ Сириуса. Отчаянный мальчуган с невероятным упорством пытается спасти другого мальчишку от волка — и где же они сейчас. Кажется, уже все в этом доме понимали, даже маленькая Луна с её разноцветными браслетиками: у него и Сириуса что-то не то. — Это правда, — согласился Ремус. Регулус молча смотрел, как он смывает пену с лица. — У меня скоро тур, — наконец, негромко сказал. — Тур? — Ремус обернулся. — Полторы недели концертов по разным городам, такая хрень, — Регулус дёрнул плечом. — Пока всё в пределах штата, но Джонсон сказал, если альбом прокатит, дальше будет больше. — Поздравляю, — искренне сказал Ремус. — Ты заслуживаешь этого. Регулус с усмешкой отвёл глаза в сторону — и снова молчание. Ремус зажевал губу. Сполоснув руки, закрыл кран и выпрямился. — Ты когда-нибудь расскажешь ему? — тихо спросил он. — Про то, что было? Ответить Регулус не успел: между ними возник Сириус. — Это тебе, — он всучил брату перемазанную в красках Луну и, сияя, обернулся к Ремусу. — А это, я так понимаю, мне. В его глазах снова был немой вопрос — и снова Рем не знал, как на него ответить.

***

Они маршировали с Пятой авеню к Вашингтон-Сквер-парк. Здесь было шумно, тесно, много музыки, скандирований, плакатов и цветастых воздушных шаров. Тут и там мелькали радужные флажки, но не в тех масштабах, в каких будут через несколько лет. Зато людей было тысячи, десятки тысяч — сотни тысяч, волк бы сказал. Участники, зрители, журналисты, даже политики, кто-то клялся, что видел здесь мэра города Коча, и это вполне могло быть правдой — запахи лились отовсюду. Сириус был в восторге. — Круто же, правда? — он кричал, перекрикивая гремящую музыку и крутя головой по сторонам. Ремус ему улыбнулся краешком губ. — Я слышал, в Лондоне валлийские шахтёры пришли на гей-парад в поддержку, — зачем-то сказал он. Сириус машинально кивнул. Нельзя не подметить, что он здесь был как влитой. Может, не был одет так же разноцветно, как остальные, всего лишь футболка с логотипом Pink Floyd и браслет, который он напялил ужасно стесняясь, но делая вид, что ни капли не стесняется. Луна велела, да, именно так. Даже в таком виде, без косметики и тонны проколов — Сириус смотрелся на своём месте. Когда они прошли мимо группы пикетчиков возле католической церкви — более ста полицейских заботливо оцепили дорогу, чтобы отделить их от марширующих — глаза Ремуса вдруг метнулись к странному плакату, выделявшемуся на фоне расписанных сердечками «любовь — это любовь» и «мы хотим жить». Эта надпись гласила настолько странную мысль, что кому-то могло показаться, что ему мерещится — и настолько загадочную, что только у такого существа, как Ремус Люпин, холодок мог пробежаться по коже: «ГЕИ ПРОТИВ ОБОРОТНЕЙ» Плакат держал высокий парень с кудрявыми волосами и в кожаной куртке. Их глаза неожиданно столкнулись, и Ремус поймал ухмылку. Будто он знал. Сириус не заметил ни парня, ни плакат. Он вообще, казалось, не замечал ничего вокруг и одновременно всё: то и дело что-то выкрикивал, кому-то махал рукой, толкал Ремуса с восторженным «смотри-смотри-смотри» — правда, сам упорно не смотрел ему в глаза. Так они в шумной пахучей толпе, где запах Фенрира на Сириусе немного потух на контрасте с новыми ароматами, дошли до самого конца. Что Ремус мог сказать? Это было ярко, захватывающе и выматывающе. И это было не о нём. О Сириусе — да. Но не о нём. Но почему, почему это не могло быть о нём? Эта радость, эта боль, эта борьба. Всё то, через что проходил Сириус. Возможно, будь это и о нём тоже, он ответил бы иначе, подобрал бы слова, которые не ударили бы так больно — но в моменте Ремус думал только о том, что стая Шона, должно быть, уже разбивает лагерь в глухом лесу. И о том, как сильно он хочет к ним. Они стояли на Кристофер-стрит — главной гей-улице Нью-Йорка. Здесь был самый известный гей-бар Стоунволл-инн, возле арки которого толкались цветастые люди в обтягивающей одежде, древний книжный гей-магазин имени Оскара Уальда, возле красной кирпичной стены которого стояли Сириус и Рем. — Это было круто, — выдохнул Сириус. — Ты как? — Устал немного, — честно признался Ремус. Мягко улыбнувшись, Сириус дёрнул его за руку. — Пойдём. Мне надо тебе кое-что сказать. Они ушли от громкой толпы, чему Ремус был очень благодарен, и встали у моста, с которого открывался вид на океан. Солнце висело так низко, что не приходилось поднимать голову — скоро закат. — Красиво, — прошептал Сириус. — Красиво, — эхом отозвался Ремус и прикусил губу. — Нам скоро пора возвращаться. От Манхэттена до Бруклина столько ехать… — Ага. Только сначала ответь на вопрос. — Какой вопрос? Лучше бы он не спросил. Лучше бы не обернулся. Когда посмотрел, было поздно: Сириус стоял с маленькой раскрытой коробочкой в руках, а от её содержимого Ремус потерял дар речи. — Это что? — он тихо проговорил. — Кольцо. Ремус сглотнул. Противный, мерзкий узел затянулся в желудке. — Постой, так, наверное, не очевидно… — Сириус неловко затоптался на месте и, хотя всё было более чем очевидно, сделал всё ещё хуже — встал на одно колено и чётко проговорил отдавшиеся жаром в ушах Ремуса слова: — Ты выйдешь за меня? Он молчал. Долго молчал. Большие отчаянные глаза Сириуса жаждали получить ответ.