Реабилитация

Плейкейр — яма с дерьмом, приют страшных теней,

Бродит смерть за углом, здесь не ищут друзей,

Судьба к детям строга — жизнь дешевле гроша.

Шанс один из пяти — хитрым будь, не зевай,

Хочешь выжить — беги, либо вмиг пропадай,

Жизнь ужасна, если жизнь — лишь фасад.

      …В приюте было много детей, и за всеми ними требовался надзор — на зарплаты работникам уходила крупная доля заработков компании, в последнее время и так ощутимо просевших — и для того, чтобы снизить растраты, был разработан проект «Улыбающиеся Зверята», являющийся частью «Инициативы Больших Тел».       Они должны были стать надзирателями, что всюду сопровождали бы детей, выполняли бы всю тяжелую работу и помогали бы воспитателям-людям, на чью честь оставалась бы непосредственная работа с детьми и контроль всего происходящего в «Плейкейр».       Первой для этой цели была выбрана Бобби-Обнимишка. Детишки-сиротки часто проводили время, смотря кассеты с мультиком про зверят-улыбашек, так что характеры персонажей им были более, чем знакомы — и медведица, как добрая и заботливая, со своей излюбленной фразой «давайте жить дружно!», должна была стать идеальным воспитателем — однако, поскольку она была первым «подопытным», успехом эксперимент №1186 не обвенчался — и, учтя все ошибки, следующим для «оживления» был выбран Щенок-Денёк — эксперимент №1187.       «Щенок-Денёк должен стать хорошим лидером, оптимистичным и дружелюбным, всегда готовым вести за собой сирот — но и в то же время внимательным, послушным и легким на подъем, чтобы минимизировать шанс нанесения травм детям, воспитателям и создателям — всем, кто должен был контактировать с экспериментом…» — писал доктор Сойер несколькими днями ранее. Наконец-то пришли результаты тестирования детей на игровой станции, и сейчас им с командой специалистов предстояло выбрать того самого ребенка, что подарит жизнь Пеклопсу.       По результатам тестирования Кармелло Даниэль подходил едва ли не идеально: здоровый, крепкий и уверенный в себе. Однако, его поведение и характер были просто ужасны: он прославился как жестокий, конфликтный и строптивый ребенок, что отбирал игрушки у младших и частенько привлекал к себе внимание тем, что провоцировал драки на пустом месте. Другие дети в большинстве своем тоже не подходили именно из-за характеров: кто-то был слишком мягким и неуверенным, чтобы стать хорошим лидером, а кто-то, напротив, слишком уперт… В конце концов, выбор пал на Эндокарда Энтони — и пусть тот немного уступал по «физическим» характеристикам, в плане характера он был просто идеален: в меру уверенный, но податливый и слушающий взрослых, ответственный и активный — Энтони то и дело участвовал в разных приютских активностях, его можно было часто увидеть в разных кружках и клубах — в то же время, остальные дети буквально тянулись к нему, а он отвечал им взаимностью, никогда никому не грубя и не отказывая. Не остался без внимания и факт того, что ему удалось успокоить крошку Жасмин Ли, чье поведение после ухода Мишель и Мэри стало еще хуже, чем было до этого, а также, что ему удалось хотя бы немного, но все же «приучить» Теодора к социуму — время от времени тот появлялся в музыкальном кружке, наигрывая одну и ту же мелодию раз за разом, пока не станет получаться хорошо. Энтони сидел рядышком, подсказывая и помогая:       — Если… свет погас вокруг… — он тихонько напевал слова песни, поочередно зажимая нужные аккорды, как вдруг сбился:       — Тени замы… ой, нет, не так…       — Ничего страшного, давай еще раз. Вот сюда, — тут же подсказал сидящий рядом Тони, — тени замыкают круг…       Оставался финальный выбор между ним и Даниэлем — и тот, на самом деле, был едва ли не очевиден. Пусть Энтони и проигрывал Дэну в физиологическом плане, все понимали, что работать с первым будет намного проще. Проблема была лишь в том, что по какой-то причине несколько необходимых документов на него были где-то утеряны — и Харли Сойер открыл электронную почту, набирая сообщение в IT-отдел с просьбой немедленно найти их.

***

      Энтони сидел на пуфике в общей гостиной Дома-Милого-Дома и читал книгу, взятую из мини-библиотеки в школе. Внезапно, входная дверь хлопнула — и подняв голову, Тони увидел там вошедшего Дэна:       — Дэнни!       Он услышал его, и, помахав в знак приветствия, подошёл ближе — а затем уселся в соседнее кресло-мешок. Даниэль выглядел чрезмерно задумчивым, и казалось, словно его что-то беспокоит:       — У тебя все хорошо? — Спросил Энтони, — выглядишь… подавленным. И возмущённым.       — Линда опять на детей наорала… — выдал он начистоту, ничего не тая, а затем уставился в стенку напротив. — Жалко мне их почему-то. Маленькие ведь.       — Маленькие? Ты про младшегруппников? Где Теодор?       — Да. И про него тоже. — Угрюмо выдохнул он.       — Прости, но ведь ты сам их недавно пугал своими байками…       В глубине души Энтони понимал, что перед ним сидит тот самый Даниэль, что забавы ради пугал и дразнил детишек, разбивал окна в приютских зданиях, ввязывался в драки и провоцировал конфликты. Он не верил, что тот был способен на эмпатию.       — Да ладно я, — отмахнулся Дэн, — я то их просто пугал, а она… Как с цепи сорвалась и наорала. Причем, наорала она на них буквально ни за что. Они же не виноваты, что у неё просто было плохое настроение. Это несправедливо и неправильно! Нельзя так…       Повисла небольшая пауза, во время которой каждый думал о своём — и как только Тони открыл рот, чтобы нарушить её, Даниэль внезапно произнес:       — Знаешь, я не хочу с ней общаться. Она слишком агрессивная, раздражительная и несправедливая. Я хочу общаться с тобой. Тони, мы же друзья, правда?       Энтони сцепил пальцы на руках, примерно понимая, к чему ведёт друг.       — Да. Мы и так хорошо общаемся, Даниэль.       — И мы будем дружить?       — Да.       — Всегда?       — Да.       — Обещай.       — Что-что?       — Клянись, что пока мы в Плейкейр, мы всегда будем вместе.       С задумчивым прищуром посмотрев другу в глаза, спустя пару секунд Энтони все же с улыбкой протянул ему руку для рукопожатия:       — Без проблем.       Даниэль тут же плюнул на ладонь и повторил его жест, но Тони отдернулся:       — Даниэль! Фу!       — Да что сразу «фу» то? Чтоб крепче было! Все так делают!       — Никто так не делает, Дэнни. Это неуважительно.       — Тоже мне, нашёлся тут… тепличный ребёнок.       — Я не буду тебе руку жать.       Закатив глаза, Даниэль цыкнул и вытер руку об штаны, а после чего вновь протянул её — и в этот раз Энтони принял рукопожатие, легонько пожав ту в ответ.

***

      Проходил очередной медосмотр — один из заключающих — и в этот раз туда явились лишь те несколько детей, кто был выбран для участия в эксперименте №1187, а именно — Даниэль и Энтони.       Пришли они туда вместе, и пока Дэн рассказывал товарищу, как утром распугал подготовишек с детской площадки, среди медработников Тони глазами выискивал отца, с которым они не виделись уже около двух недель — однако, его нигде не было — и это казалось ему очень уж странным. «Как же так, мы же договаривались встречаться во время осмотров и тестирований…»       В конце концов, после осмотра он решился подойти к одной из медсестер и напрямую спросить об этом:       — Извините, — тихо начал он, — вы не знаете, где доктор Дэйбрейк? Обычно он проводит осмотры, а сегодня его нет…       Она обернулась и увидела светловолосого мальчика-сиротку, что теребил манжету рубашки. Она знала, что дети любили его, преимущественно за доброе отношение, так что этот вопрос не показался ей чем-то странным:       — Дэйбрейк? Боюсь, он уволился… Недели две назад, если не ошибаюсь.       В тот же момент Энтони показалось, словно из его легких внезапно выпустили весь воздух, а мир замер.       «Что значит — уволился?!»       Смотря прямо перед собой широко распахнутыми, невидящими глазами, он сделал шаг назад.       А затем еще один.       И еще один.       И еще.       А затем подорвался с места и со всех ног пустился в Дом-Милый-Дом, оставив в недоразумении как стоящего неподалеку Даниэля, так и персонал — а чуть позже та медсестра рассказывала коллегам:       — Он такой странный, — говорила она вполголоса, — задал мне простой вопрос, на что я ответила, как полагается — а он так отреагировал… Стоял и молча смотрел на меня, а затем вдруг страшно побледнел, и глаза такие — большие-большие! А потом попятился назад, развернулся и убежал к Дому-Милому-Дому… Я так и не поняла, в чем было дело.       Что произошло в Доме-Милом-Доме, когда Энтони взбежал по лестнице и заперся в своей комнате, знал лишь Энтони. Сказать по правде, он и сам не помнил, что делал: лишь шагал взад-вперед по комнате и тихо повторял одни и те же слова голосом, который был словно чужой:       — Меня оставили. Меня оставили! Отец оставил меня в приюте!       В сердцах раскинув руки в стороны, он с напором оглядел комнату, словно в ней был кто-то, кто мог его услышать, словно был кто-то, кто мог бы его выслушать и поддержать — однако, было тихо. Казалось, что даже воздух в ней застыл, был вязкий и тяжелый — в безмолвии полумрака за всем этим наблюдал лишь один зритель: потрепанная игрушка Пеклопса, гордо выпрямившись, сидела на тумбочке и взирала на мальчика.       — Теперь я официально сирота. У меня больше никого нет, кроме «друзей». — Сказал Энтони.       Догдэй все так же безмятежно смотрел на него и молчал.       — Но Даниэль меня не поймет. Рэйчел рассказать я не могу. Теодор слишком мал. Мишель забрали. Мишель теперь счастлива в новой семье. А меня оставили на произвол приюта. Теперь я один. Я не знаю, что делать. Ты слышишь меня? Мэри Пэйн говорила, что игрушки живые, что они слышат. Но теперь и её забрали в семью. Ты слышишь меня, Догдэй? В семью! Их всех забрали в семьи! А меня оставили. Слышишь? Оставили!       В груди его бушевала буря. Тони посмотрел на счастливое лицо, на глазки-бусинки Пеклопса — и взгляд Щенка вдруг показался ему таким пустым и притворным, а набитые синтепоном лапки такими невыразительными и противными, что гнев и отчаяние тотчас охватили его; он схватил Догдэя за лапу, швырнул на пол — и разрыдался.       — Ты игрушка! Просто игрушка, игрушка, игрушка! — кричал он, — ты ничего не слышишь, ты набит синтепоном! Ты ничего не чувствуешь! У тебя нет сердца!       Догдэй спокойно лежал на полу у стенки с запрокинутыми за голову задними лапками и отбитым кончиком носа; впрочем, он не терял своего достоинства и словно назло, продолжал улыбаться. Энтони сел на кровать и закрыл лицо руками.       Время шло, и мало-помалу он перестал плакать. Терять самообладание было настолько не похоже на него, что Тони и сам удивился подобной реакции — а затем поднял голову. Щенок-Денёк все еще лежал у стенки, краем глаза смотря на него — однако, в этот раз с каким-то сочувствием. Возможно, то было лишь самовнушение, но тем не менее, Энтони охватило раскаяние: он встал с кровати и присел на корточки около Пеклопса. Ситуация напомнила случай с Жасмин, когда та швыряла бедную игрушку об стены — он понимал, что сейчас, по сути, поступил точно также — и пса, много чего повидавшего в своей коротенькой жизни, стала неимоверно жаль.       — Ах, Догдэй, — сказал он со вздохом, осторожно оттряхивая того от пыли, — ты не виноват, что ты — игрушка. Точно также, как и Даниэль не виноват, что у него нет сердца. Зря я о нем плохо сказал. Все мы разные. Может, это даже и к лучшему…       Вдруг, раздался стук в дверь; Энтони тут же подскочил с пола, оперативно вытирая лицо рукавом рубашки, и посадил Щенка на тумбочку, где тот раньше и сидел, а затем и сам сел на кровать, словно ничего и не бывало. Дверь приоткрылась — в получившейся щели сначала показался чей-то глаз, русые волосы — а затем мелькнула синяя клетчатая рубашка, и он понял, что то был Теодор Грамбелл.       — Энтони? Все хорошо? Я зайду?       Он не умел отказывать.       Отвернувшись лицом к окну, дабы младшегруппник не видел его покрасневших глаз, он кивком разрешил тому войти, поджав колени от некомфорта обстановки. Теодор закрыл за собой дверь и подошёл к кровати, а после чего тихонько присел рядышком:       — Мы с Рэйчел шли с занятия в драм-кружке, и вдруг увидели тебя, бегущего к Дому-Милому-Дому, и я подумал, что, возможно…       — Спасибо за беспокойство, но все хорошо. Не стоит переживать.       Его голос, максимально лишённый какой-либо эмоциональной окраски, был сух и зажат — и услышав его, Теодор сразу понял, что что-то здесь нечисто: если бы все было действительно хорошо, то он бы не бежал со всех ног в свою комнату и не прятал бы лицо!       — Все… точно хорошо?       Энтони упрямо продолжал смотреть в сторону окна, крепко поджав губы. Он смог немного успокоиться, однако теперь, когда Тео спросил об этом вновь, ситуация вновь накрыла его с головой, заставляя по новой окунуться в тяжёлые чувства. Всё внутри словно сворачивалось тугим комком, и тем не менее, он медленно кивнул, все ещё пряча лицо. «Всё же, у него что-то случилось» — догадался Теодор.       — Тебе тяжело, да? — Тихо спросил он, пододвинувшись немного ближе к другу.       В носу снова защипало, глаза заслезились — и Тони часто-часто заморгал, а после этого помотал головой из стороны в сторону, мол «нет». Он надеялся, что гость просто уйдёт, поняв, что разговор не планируется.       Но Тео было восемь. Он не то, что не понимал намёков — он вообще не понимал, что происходит — почему друг так упрямо избегает зрительного контакта и скрывает, что тяготит его сердце — а понимал лишь то, что тому сейчас как никогда нужна поддержка.       Прошло пару минут, и Тони вдруг осознал, что больше не ощущает на себе взгляда Теодора: тот как-то подозрительно затих, занимаясь чем-то своим, и Энтони захотелось посмотреть, чем же именно.       Осторожно повернув голову, он бросил беглый взгляд на друга, однако тут же удивленно вскинул брови: Тео сидел на его кровати, скрестив ноги, и держал руки в воздухе, странным образом извернув пальцы.                          Сосредоточенно прищурившись, он двигал ими в воздухе, словно что-то перебирал — и Энтони все же решил спросить:       — Что ты делаешь?       Теодор отвлёкся от своего занятия и поднял голову — их взгляды встретились:       — Играю. — Кратко ответил он. — Тебе ведь нравится музыка?       Тони пригляделся, и на этот раз узнал позицию рук — они лежали таким образом, словно в них друг держал гитару, а пальцы перебирали струны.       — Но у тебя нет инструмента…       — А ты представь, что есть. Мэри Пэйн всегда говорила, что если хорошенько представить, то все возможно…       Повисла небольшая пауза — каждый думал о своём. Теодор то продолжал «играть», то настраивал свою «гитару» — А Энтони вновь окунулся в мысли о семье.       — Мэри Пэйн… Как думаешь, где она? С кем она сейчас? Счастлива ли она… В своей новой семье?       — Да. Она всегда говорила не терять позитивного настроя. Если есть фантазия — всё будет хорошо.       Это было последней вещью, что сказал Тео — он наконец закончил с настройкой гитары, так что выпрямил спину и тихонько запел ту самую песню, которую они учили:

Если свет погас вокруг,

Тени замыкают круг,

И пейзаж знакомый вдруг,

Узнаешь едва…

***

      Проведя ещё немного времени с другом, Теодор наконец ушел, сославшись на то, что скоро будет обед. Они были в разных возрастных группах, а столовая лишь одна — и младших кормили раньше, чем средних, так что Энтони попрощался и закрыл за Тео дверь. Вместе с уходом друга из комнаты пропала и музыка, и разговоры, и, казалось, свет — даже искусственное солнце словно стало светить приглушённей — а Тони вновь вернулся к своему безмолвному зрителю, что видел и его вспышку гнева, и слезы, и разговоры — и мальчику тотчас стало стыдно. Не только перед игрушкой, как бы абсурдно это не звучало, но и перед Теодором. Он не был обязан его успокаивать, не был обязан присутствовать — и как бы Энтони не был благодарен Тео, что тот был рядом и смог облегчить его состояние, стыд и чувство вины брали свое — так что с этого момента он поклялся себе, что больше никогда ни перед кем не заплачет.       Тем не менее, время шло, жизнь продолжалась — но Энтони понимал, что прежней та больше не будет. Правда, что ему внезапно вскрылась, отравила смысл происходящего, и отныне любое свой поступок он рассматривал через призму «что-то не так»:       «Меня не могли оставить без причины. Я сделал что-то не то. Я был недостаточно хорош, и от меня решили отказаться? Я был плохим ребёнком?»       Они продолжали общаться с Даниэлем, однако и эта область потерпела некие изменения. Со временем Дэн понимал, что Энтони не так уж и плох, как тот думал на первый момент — помимо того, что из общения с ним Дэнни извлекал немало выгоды, общаться с Тони было приятнее, нежели с Линдой, и постепенно общение с ней сошло на чистую формальность — осталось лишь на времена, когда нужно «похулиганить» — а за друга он скорее воспринимал именно первого.       Энтони же имел несколько другой взгляд на эту ситуацию. Даниэль был первым, кого он встретил в приюте и выбрал, как потенциального «друга», однако это общение несло ещё и другой смысл, а именно — сохранение тайны о том, что по ночам он периодически ходил на встречи к отцу. Когда-то Даниэль смог подловить его на этом, и договорившись «дружить», Тони был уверен, что в безопасности — однако отныне было уже слишком поздно заботиться о чем-либо. Как бы не было больно признавать, по-настоящему они никогда не дружили; Энтони был прекрасно наслышан о фразе «с кем поведешься, от того и наберешься» — и вспоминая слова отца о том, что с Даниэлем не нужно общаться, потому что он плохой — был уверен, что подвёл и разочаровал того.       «Он говорил мне не общаться с ним, а я все равно продолжил, думая, что смогу изменить. Изменился лишь я. Я его разочаровал, и он решил отказаться от такого ребёнка. Я должен был лучше выбирать окружение».       Энтони продолжал ходить в драм-кружок и отныне проводил там львиную долю свободного времени, общаясь преимущественно с ребятами оттуда — с Рэйчел, Теодором (что чаще всего просто сидел и смотрел из зала) и другими. Он звал туда и Даниэля, однако тому это было все так же неинтересно, как и ранее — так что общение потихоньку угасало посредством того, что времени вместе они практически не проводили. Дэну было интересно портить жизнь другим — Энтони предпочитал воздержаться; Тони проводил много времени за уроками и дополнительными деятельностями приюта — а Даниэль это все в гробу видел, однако все равно пытался выцепить минутку, чтобы пообщаться с другом, который с каждым днем все больше и больше отдалялся, с головой погружаясь в учёбу.       Энтони не говорил ему, что общение стоит прекратить, ибо боялся, что то может показаться грубым, однако тем не менее, старался максимально его минимизировать — Дэн же совершенно не мог понять, что вообще произошло с его другом и почему он его избегает.

***

      Рутина, практически неизменная, вновь их захватила. День в Плейкейр начинался, как обычно — ибо иначе и быть не могло; Даниэль, Энтони, Рэйчел и вся остальная средняя группа сидели в школе на уроке. С начала нового учебного года у них только-только началась физика, и сейчас была именно она — учитель объяснял решение задач, но пока одноклассник стоял у доски и вспоминал формулу для нахождения плотности тела, Энтони ушел вперёд класса и решал уже следующую.       — Дэнни, ты решил четвертую? — Шепнул он другу, а затем повернулся к нему — и увидел, что Даниэль беспечно хихикал о чем-то с соседом через проход, а в его тетради, скорее напоминавшей скомканный огрызок пожеванной бумажки, была записана лишь дата, тема урока и кривенький чертёж к самой первой задаче. Поняв, что у него бесполезно спрашивать что-либо, Энтони обернулся к сидящей сзади Рэйчел, лишь чтобы услышать «а я пока ещё не дорешала».       Внезапно, в класс вошла женщина. Она не выглядела, как воспитатель, да и сироты видели её впервые — они тут же стали перешептываться между собой, спрашивая друг друга, кто это. Тони уловил на себе вопросительный взгляд Рэйчел, в котором читался тот же вопрос, и лишь пожал плечами — а затем услышал его и со стороны Даниэля.       Женщина пробежалась глазами по листам бумаги, прикрепленным к планшету, а затем взглядом окинула класс и подошла к учителю, что являлся для средней группы ещё и классным руководителям. Вполголоса сказав ей что-то, она кивнула — а затем уже настала очередь учителя смотреть на класс:       — Энтони, подойти сюда.       Ошарашенно подняв брови, Тони встал со стула и подошёл к учительскому столу, где встретился взглядом с недавно пришедшей женщиной — и она ему улыбнулась:       — Поздравляю, Энтони. Иди за мной.       Они вышли из здания школы, и как оказалось, вели Тони в Домик Управления. Уже вскоре он сидел перед самой Стеллой Грейбер — управляющей приютом — и та, подобно сопровождающей женщине, тоже его поздравила:       — Поздравляю, Энтони!..       Он не мог понять, в чем дело, да и такое резкое внимания к своей личности казалось Тони слишком странным — однако Стелла продолжала говорить, и стоило ему услышать конец фразы…       — …Тебя выбрали в семью!       …Его реакция была более чем неоднозначной.       Стелла Грейбер все говорила и говорила: насчёт приюта, насчёт времени и места встречи с новыми родителями, насчёт того, как изменится его жизнь и много-много-много о чем ещё — однако Энтони её словно не слышал, лишь машинально кивая. Он был полностью погружен в свои мысли, находясь ими далеко и от приюта, и от Стеллы — как ему казалось, все происходило слишком быстро и сумбурно. Сначала он лишился родителя, полностью того разачаровав — вплоть до решения отказаться от сына — а затем не прошло и месяца, как ему вдруг объявляют, что для него вновь нашлась семья; Энтони же вовсе не знал, как на это реагировать.       Он знал лишь то, что раз в нем разачаровались единожды, то разочаруются и дважды. И трижды. И так далее, и по накатанной: он был уверен, что, общаясь с Даниэлем, набрался от того плохих манер, и более не был достаточно хорош, дабы соответствовать своему былому уровню — не был достоин иметь семью.       В его душе все ещё теплилась обида на отца, однако он отмахивался от неё, как от назойливой мухи, давил каблуком, словно червя, и задвигал в самый дальний ящик сообственного сознания, обещая самому себе впредь никогда к ней не возвращаться. Он знал, что не должен. Он знал, что виноват сам. Он знал, что разачаровал.       «Недостаточно хорош»       Никчемный ребенок, от которого отказался единственный родитель. Ни на что не способный, жалкий, погрязший в сообственной глупости и совершенно недостойный.       В этом описании он видел себя. Однако, время от времени в глубине души пробивалась мысль о том, что он достоин семьи, достоин лучшей жизни, нежели сиротской — ведь всю свою жизнь он так упорно работал, так неужели судьба будет несправедлива? Конечно же, нет — и её подарком стала новая семья. Всё, как полагается хорошим детям.       Против слова приюта не пойдёшь — раз сказано, что тебя забирают, значит так и будет. И в этот раз, раз уж Энтони и выпала честь быть выбранным, для себя он точно решил, что былых ошибок не повторит.       Им будут гордиться. Он будет достоин. Он будет лучшим.

***

      То было обычное утро выходного дня — дети только что вернулись с завтрака, и Даниэль проводил время в общей гостиной Дома-Милого-Дома. В ней собрались много сирот, что вполголоса общались друг с другом: кто-то делился последними новостями и свежими сплетнями, кто-то помогал подружкам накручивать кудри на носки, а кто-то читал — однако среди тех самых читающих он не видел того, кого искал все это время. Как бы Дэн не вглядывался, Энтони не было буквально нигде — и в конце концов он решил спросить у остальных, не видели ли они его друга.       Первым, кто попался на глаза, был Ноар Ребелльон — челкастый парень-старшегруппник, не то гот, не то эмо; на самом деле, в стилях и субкультурах он не слишком разбирался, однако каждое утро упорно начесывал длинную черную челку, чтобы та закрывала половину лица, а затем надевал самое несочитаемое, что имел в гардеробе, предпочтение отдавая чёрным, полосатым и в «шашечку» вещам — все, чтобы выделяться из «серой массы».       — Ноар! Эй, Ноар! — Начал Даниэль, подходя к нему ближе, — ты не видел Тони?       — Энтони? Светленький такой? — спросил он, страхивая челку на глаза.       — Ага.       — Не-а. Я его сегодня почему-то вообще ни разу не видел.       Пожав плечами, Ноар отвернулся и вновь занялся своими делами — а Дэн не удержался от едкого комментария:       — Это тебе чёлка на глаза падает, вот и не видишь ничерта.       — Ой, иди куда шёл, — отмахнулся он, привыкший к таким подколам и более не обращающий на них никакого внимания.       Хмыкнув, Даниэль хотел было продолжить домогательства, но вдруг подумал: ведь идти, куда шёл, было действительно хорошим советом. А шёл он куда? В комнату Энтони.       Он знал, что точно найдёт его там. В последнее время Тони частенько стал запираться в ней, в одиночестве сидя на кровати — и глядя на эту картину, Дэнни невольно вспоминал времена, когда тот только-только появился в приюте. Тогда, когда они ещё делили комнату, вечерами Энтони точно также сидел на кровати, головой прислонившись к стенке — однако если в те моменты он выглядел приятно-задумчивым, то отныне его лицо все чаще и чаще обрамляла странная, невесть откуда взявшаяся тень переживаний, тоски и тревоги.       Как оказалось, Энтони про это не рассказывал буквально никому. Ни самому Даниэлю, несмотря на все его попытки разузнать ситуацию, ни Рэйчел — как Дэн позднее спросил у неё — и лишь восьмилетний Теодор подтверждал, что у Тони что-то стряслось, однако на все вопросы отвечал точно так же, как и остальные: растерянно пожимал плечами.       В такие моменты они особенно скучали по Мишель, что могла найти компромисс из любой ситуации, и Мэри Пэйн, что всегда могла поддержать. Её фантазии и свежие идеи — все, что у неё было, однако и те оказали сильное влияние на приютских детей.       Энтони продолжал разговаривать с Щенком-Деньком, ведь выговориться ему больше было некому — и каждый раз, когда Дэн приходил к другу в комнату, он замечал, что состояние игрушки с каждым разом лишь ухудшалось: на самом же деле, после таких «разговоров» Энтони неоднократно срывался на щенка, а затем пинал, рвал и швырял об стены; потом же ему вдруг становилось очень-очень стыдно, и стоило первоначальному напряжению уйти, приходило раскаяние — Тони садился на колени рядом с ним и гладил по голове, извиняясь, обещая больше никогда так не поступать. Обещая контролировать себя. Он копил в себе переживания, копил эмоции — поддерживал идеальный образ — а затем плотину прорывало, он срывался, кричал — и когда от криков болело горло, Тони лишь сильнее корил себя за это.       Корил за срыв. Корил за чрезмерные эмоции. Корил за несоответствие.       Несоответствие стандартам, выдуманным самостоятельно.       Даниэль потряс головой, вдруг найдя себя витающим где-то в облаках. Он стоял перед дверью в комнату Энтони, что внешне ничем не отличалась от остальных — и Дэнни, положив руку на ручку, уже привычно открыл её, не спрашивая хозяина — он всегда так делал, ибо Тони ему никогда ничего не говорил насчёт этого. Однако картина, что увидел Даниэль, была совсем не той, которую он ожидал увидеть.       Обычно в комнате Энтони царил идеальный порядок; сейчас же та выглядела так, словно в ней прошёлся смерч. Всё немногочисленные вещи, что обычно аккуратно лежали в его шкафу, теперь были разложены на кровати — и вместе с ними на кровати стоял рюкзак, в который Тони их и складывал. На тумбочке сидел неизменный Пеклопёс.       Он куда-то собирался.       — Энтони?       Тот тут же подскочил, резко обернувшись на вошедшего:       — О, привет, Дэнни…       — Что происходит? — непонимающе спросил он, глядя на эту картину.       Губы Энтони сначала дрогнули, а затем и вовсе нервозно поджались. Дэн же продолжал:       — Ты что, куда-то собираешься?       — Даниэль…       Сцепив руки за спиной, он несколько раз открывал и закрывал рот, пытаясь выдавить из себя хоть слово — однако те словно застряли в горле, комком перекрыв доступ к кислороду.       — …меня забирают. — Наконец выдал он.       — Что…?       В округлившихся глазах Дэна он смог прочитать весь спектр эмоций.       — Что ты сказал? Повтори, я, кажется, не расслышал.       — Меня забирают, Даниэль.       — Ты шутишь…?       Энтони сглотнул.       — Скажи, что шутишь.       — К сожалению…       — К сожалению? — перебил его Дэн, — к сожалению?! Поглядите-ка, сожалеет он тут!       — Дэнни, послу…       Он пытался объяснить, что к чему, но Даниэль его совершенно не слушал:       — Послушать — что?! Твои счастливые рассказы о том, как обрел новый дом?! Мы же обещали друг другу, что будем вместе! Ты обещал!       — Даниэль! Это не было моим решением. Меня поставили перед фактом!       — Как же, не было! — Всё продолжал он, не желая слушать друга, — давай, беги к папаше! Это небось он за тобой пришёл, да?! Пожил в приюте пару неделек — пора домой?! Ну вот и скатертью дорожка! Сначала Мэри, затем Мишель — а теперь ещё и ты вслед за ними!       — Он не…       — Ну просто потрясающе! Хорошенький, миленький, божий одуванчик Энтони — как же не выбрать такую лапочку?! Глядишь, целая очередь стояла! И все ради тебя!       Энтони оставил попытки что либо сказать. Его все равно перебивали. Подавляя раздражение, он старался оставаться спокойным, судорожно думая, что можно предпринять, но одна фраза:       — Почему ты, а не я?!       …окончательно вывела его из себя.       — Потому что я лучше. — Холодно ответил Энтони.       — Что? — Едко переспросил Дэн.       — Я лучше тебя, Даниэль. Люди всегда отдают предпочтение хорошим детям — и результат ты видишь налицо. Меня выбрали, потому что я им понравился. Меня выбрали, потому что я подхожу. Меня любят, потому что я хороший. А что ты хорошего сделал в своей жизни? Сначала подумай об этом, а затем уже поговорим.       Сложив руки за спиной, он выпрямился и посмотрел на собеседника словно сверху вниз; Щенок-Денёк молча наблюдал со стороны, склонив голову набок.       — Вот ты и вскрыл свое настоящее лицо. Ты вовсе не хороший, а лишь податливый и бесхарактерный. Попросту удобный для окружающих. Поэтому тебя и выбрали.       — Неправда.       — Правда!       — Ты просто мне завидуешь, — хмыкнул он.       — Может и так, но…       — Вот и начни с себя. — Мило улыбнулся Энтони. Схватив с тумбочки игрушку Пеклопса, он запихал её в рюкзак, застегнул молнию и накинул на плечи:       — Был рад знакомству, Даниэль. Надеюсь, ещё увидимся. — Тони продолжал по-доброму улыбаться, словно ничего и не произошло. Даниэль же снисходительно поднял брови:       — Ни Мэри, ни Мишель так и не вернулись… Хотя обещали навещать.       — А я не забуду тебя. Обещаю.       — Ты не держишь обещания.       — Сдержу. — Улыбнулся Энтони. — До встречи, Дэн. Удачи.       И, помахав ручкой, он вышел из комнаты.       — Скатертью дорожка…

***

      С тех пор Даниэль больше не видел друга. Тот как пришёл, так и ушёл — максимально внезапно и неожиданно. В приюте была традиция — если находился счастливчик, которого выбирали в новую семью, проводить его в последний путь приходил едва ли не весь приют. Так было и с Энтони: стоя около фуникулера, он видел, что прощаться с ним пришли и старшие, и младшие группы; и ребята из драм-кружка, и из музыкального класса, и воспитатели, и даже другой персонал. Он помнил, как провожали Мэри Пэйн; помнил, как провожали Мишель Браун — и знал, что на счёт три:       — Пока-пока, Тони! — Хором сказали все сироты.       Но среди них не было Даниэля.       Даниэль так и не пришёл попрощаться с ним.       Даниэль сидел в его комнате и слышал, как дети хором попрощались с Энтони. Он хотел быть на его месте. Он хотел, чтобы его заметили. Он хотел, чтобы и его забрали.       Энтони вглядывался в толпу. Он видел Рэйчел, махавшую ему одной рукой, видел Жасмин, которая держала её за вторую; видел Теодора, видел Ноара, видел Линду и остальных знакомых ему детей — но Даниэля не было нигде. Их прошлый разговор закончился на не совсем приятной ноте, и ему хотелось нормально попрощаться с ним — однако, было слишком поздно. Кто-то из персонала взял его за руку и повел вверх по ступеням, ведущим к фуникулеру — и, впоследний раз окинув взглядом приют, успевший стать практически родным, Энтони вдруг понял, что правда привязался как к этому месту, так и к наполнявшим его людям. Он бы действительно хотел вернуться сюда, и без вопросов сделал бы это, была бы возможность — и, припавши к стеклу вагончика, Тони в последний раз смотрел на друзей вдалеке, что становились все меньше и меньше.       Начиналась новая эра его жизни.