Kneel

— Правило первое — не дразни меня. Не провоцируй, не подначивай, не раззадоривай, — мурлычет чужой голос, медленно смещаясь в сторону, словно его обходят по кругу. — Не то, чтобы я это контролировал, — бурчит МакТавиш, недовольно поджимая губы. — Ну да, о чём это я, — явно позабавленный, фыркает лейтенант. — Но ты ведь постараешься, да, Джонни? — Да, сэр. Соуп неспешно делает себе кофе, беззаботно треплется обо всём подряд и понимает, что ляпнул что-то не то, только когда загривком чувствует оскаленную пасть нависшего над ним зверя. — Джонни… — вкрадчиво рокочет тот, опаляя жаром шею. — ЭлТи, я случайно! — взвизгивает сержант, вжимая голову в плечи. У него внутренности сжимаются от первобытного, неконтролируемого страха перед хищником, и все инстинкты вопят о том, что надо бежать, спасаться, забиться в самый дальний угол, задержать дыхание, зажав рот ладонями. Может быть, тогда чудовище его не заметит, не найдёт, не пойдёт по следу, отвлечётся на другую добычу? Может быть, тогда он спасётся? — Ты дрожишь. Тебе страшно, Джонни? — обманчиво ласково мурлычет зверь, почти касаясь губами его уха. — Н-нет… — враз севшим голосом отвечает шотландец, не смея пошевелиться. — Врёшь! — рявкает лейтенант, отчего Соуп вздрагивает. — Мне страшно, — всё-таки признаётся он свистящим шёпотом. — Но не только… Он чувствует, как вместе со страхом что-то томное, вязкое, порочное внутри разгорается, тугими жгутами вьётся, оплетая позвоночник, растекается под кожей алым маревом, вгрызаясь в мышцы сладкой дрожью. Оно страх на корню душит, переламывает — перемалывает, лепит из него что-то новое, что требует, жаждет почувствовать, как крепкие зубы смыкаются на коже. Оно безмолвно воет, кричит, судорогой по телу пробегается, заставляя повернуть голову, подставляя беззащитную шею под острые клыки. Гоуст это замечает, вспыхивает ещё сильнее, шумно носом воздух тянет, словно принюхивается, и МакТавиш слышит, как в его глотке клокочет едва сдерживаемое рычание. Он Джона за шкирку вздёргивает, как нашкодившего котёнка, за собой тянет стремительно, так, что сержант едва успевает ноги переставлять, спотыкаясь на каждом шагу. — Правило второе — будь послушным. Я говорю — ты делаешь. Не споришь, не сопротивляешься, не юлишь, — голос мужчины, тягучий, словно патока, окутывал, оплетал Соупа крепкими верёвками, не давая сдвинуться с места. — Ну, это просто, — беззаботно пожал плечами шотландец. Он всё-таки солдат, и подчиняться приказам для него вполне естественно. — Даже если я в любой момент могу сказать тебе уйти? — спрашивает лейтенант. Джон хочет возмутиться, но быстро спохватывается. Ведь не из простой прихоти ЭлТи придумывает эти правила. Так что… — Да, сэр. Его приводят в гостиную, выталкивают на середину комнаты. — Раздевайся, — приказывает британец, замирая в нескольких шагах от него. Его голос становится ещё ниже, глубже, он ощущается, словно твёрдая рука на загривке. МакТавиш это ощущение хорошо помнит ещё со времён того памятного разговора у лейтенанта в кабинете. Только тогда это ощущалось мягче, нежнее, оно исподволь направляло, уговаривало. Сейчас же фантомная ладонь давит сильно, уверенно, так что попробуй взбрыкнуть — и услышишь, как трещат кости. И Соуп нерешительно тянет с себя футболку, чувствуя, как румянец расползается по коже. Он никогда не был стеснительным и гордился по праву своим телом, но с Гоустом всё было иначе. Мужчина обходит сержанта по кругу, скользит бесшумно, даже шелест его шагов тонет в длинном ворсе ковра. Кажется, стоит только закрыть глаза, и можно представить, что МакТавиш здесь совершенно один. Вот только он каждым оголившимся участком кожи чувствует чужой голодный взгляд. Горящие огнём жёлтые глаза, не человеческие, хищные, режут словно скальпель, кислотой обжигают, улавливая каждое его движение. От столь пристального внимания в груди разгорается смущение, и лёгкий стыд обжигает глотку. Он чувствует, как горят уши, когда избавляется от последнего предмета одежды, отбрасывая его куда-то в сторону. На контрасте с полностью одетым Гоустом Джон чувствует себя неловко и с трудом подавляет желание прикрыться. Только вот Соуп не собирается себя обманывать, всё это ничуть не уменьшает его возбуждение. Оно всё так же тлеет внутри, огненными языками внутренности облизывая, для него смущение, страх и стыд — что хворост для костра: сожрёт и не подавится, лишь сильнее взметнётся ревущим пламенем, рассыпется снопом искр, от которых мышцы сладкой судорогой сводит, затрещит ломотой в костях, словно сухими ветками. — Хорош, — выносит свой вердикт Гоуст, останавливаясь напротив. Пристально смотрит, и в его глазах тоже пламя плещется. Красное, жёлтое, чёрное сменяет друг друга в диком калейдоскопе. Вспахивает золотом тёплое одобрение, тут же сменяется алой похотью и жаждой, короткий взмах светлых ресниц и первобытное, смоляное, пугающее в глубине зрачков разливается. У Соупа от этого дыхание сбивается, и член заинтересовано дёргается. Лейтенант это видит, щурится заинтересовано, хмыкает, что-то для себя подмечая. Он подходит ближе, почти вплотную становится и МакТавиша ведёт от ощущения ровного жара его тела. На контрасте с прохладным воздухом в комнате это почти обжигает. — ЭлТи… — умоляюще шепчет шотландец, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, тянется к мужчине, но, поймав острый взгляд, отдёргивает руку. — Третье правило — ты меня не трогаешь. Я сделаю почти всё, что ты захочешь, но руки, ноги и прочие части тела ты держишь при себе. — Так не честно! — тут уже Соуп не может сдержать возмущения. — Не буду я бревном лежать, когда ты… — Джонни! — жёстко одёргивает его Гоуст не терпящим возражений тоном. — Объясни хотя бы почему, — мрачно бурчит МакТавиш, стараясь заглушить вспыхнувшую было обиду. Повисает долгая пауза. — Мне… Неприятно, когда до меня дотрагиваются, — наконец немного нервно объясняет британец, громко сглатывая. — Я могу это перетерпеть, но… Это некомфортно. Долгое время прикосновения означали для меня только боль и опасность и… Мне жаль… — Ничего страшного, ЭлТи, ты не виноват в этом, — мягко подбадривает его сержант, тут же успокаиваясь. Он разберётся с этим позже, а пока не стоит лишний раз нервировать мужчину. — Я сделаю это. — Расскажи, чего ты хочешь? — ответный шёпот тихим рокотом переливается, ввинчивается прямо в мозг новой вспышкой возбуждения. Гоуст ведёт ладонью вдоль его скулы, по линии челюсти, но не дотрагивается до кожи, дарит лишь фантом прикосновения. — Покажи мне, где ты хочешь, чтобы я до тебя дотронулся? Что мне сделать, чтобы тебе было приятно? Соуп хрипло выдыхает, облизывает пересохшие губы. Он хочет прильнуть к протянутой руке, хочет на колени грохнуться, уткнуться носом в пах мужчины, вдохнуть тяжёлый мускусный запах, хочет упасть на стоящий рядом диван, ноги развести широко, по-блядски бесстыдно, и чтобы его драли безжалостно и жёстко, до звёзд перед глазами, до сорванного голоса, так, чтобы он потом сидеть не мог неделю и ходил еле-еле. Но просить о таком он не может. — И последнее — никакого секса с проникновением. — ЭлТи! — буквально взвыл МакТавиш. — Ты издеваешься?! — Джонни, — устало вздохнул Гоуст. — А ничего, что я тебя банально порву? — Ведро смазки и основательная, длительная подготовка, и всё будет в шоколаде, — не отступается сержант. — Всё равно нет, — решительно припечатал мужчина. — Это ведь не единственная причина? — подозрительно нахмурился Соуп. — Да. — Но другую причину ты мне говорить не хочешь? — Да. — Я могу попытаться тебя переубедить? — с надеждой тянет шотландец. — Или так, или никак, Джонни, — бескомпромиссно отвечает лейтенант. — Есть, сэр, — печально соглашается МакТавиш, теперь уже даже не пытаясь скрыть обиду в голосе. — Я хочу… — сержант растерянно моргает. Так много доступных вариантов, так много ограничений, он просто не может выбрать, чего ему хочется. — Я хочу почувствовать тебя. Хочу, чтобы ты сам решил… Сам нашёл… Твой способ… Он окончательно путается в словах, но слышит одобрительное урчание. Кажется, Гоуст его понял, и эта идея пришлась ему по вкусу. — Хорошо, Джонни, — рокочет он, приподнимая лицо парня за подбородок, наконец дотрагиваясь до него, отчего тот облегчённо выдыхает, но тут же давится воздухом, когда во взгляд лейтенанта вмазывается, впечатывается, как птица в лобовое стекло. Там, за внешним напускным спокойствием, черти беснуются и бушуют лесные пожары, там уже ничего человеческого не осталось, лишь дикий зверь ярится, ведомый инстинктом, истекает жаждой и похотью, желанием подчинить, подмять под себя, доказать своё главенство. И только железный самоконтроль британца его внутри удерживает, но только всё равно тот находит лазейки, просачивается по капле сквозь крошечные трещины, проявляет себя в чуть подрагивающих руках, в рычащих нотках в голосе, в порой резких, рваных движениях. — Я буду изучать тебя. Подробно, тщательно, не упустив ни единого миллиметра, ни одного потаённого уголка. Всего. Везде. Найду все места, которые заставляют тебя дрожать. Все точки, которые сводят тебя с ума. Его голос обволакивает, последние мысли из головы выбивает, электрическими разрядами по нервам пробегается. Он ведёт руку ниже, обводит кадык кончиками пальцев, накрывает горло жёсткой ладонью, чуть сдавливая, ещё не перекрывая кислород, но затрудняя дыхание. Соуп от этого выдыхает сорвано, подбородок вздёргивает, открывая больший доступ к шее. — Пожалуйста, — сбивчиво шепчет он, с силой сжимая руки в кулаки, до дрожи, до сведённых пальцев, лишь бы не вцепиться в лейтенанта в ответ. — Пожалуйста, что? — мурлычет Гоуст, обводит большими пальцами разлёт ключиц, пробегается лёгкими касаниями по крепким плечам, скользит к загривку, царапая короткими ногтями. — Я хочу… — МакТавиш вздрагивает от пробежавшего вдоль позвоночника разряда тока, стыдливо прикрывает глаза. — Ты говорил, что хочешь пометить меня… — И? — в голосе лейтенанта сквозит самодовольная улыбка, он явно понял, на что шотландец намекает, но всё равно продолжает дразнить его. — Я хочу, чтобы ты сделал это! — быстро тараторит Джон, краснея ещё больше. — Хмм… Даже не знаю, — в притворной задумчивости тянет старший, ведёт черту от ключиц парня вниз к животу, надавливает на мышцы пресса, словно хочет запустить руку в его внутренности, перебирает пальцами тёмные волоски, идущие дорожкой к паху. Соупа от этого дугой выгибает, он дёргается, ведёт бёдрами, надеясь почувствовать хотя бы лёгкое прикосновение там, где хочется больше всего. — Пожалуйста, ЭлТи… — в отчаянии скулит сержант, уже даже не понимая, чего хочет больше. — Спокойнее, Джонни. Ещё не время. Гоуст вновь ему на живот давит, теперь уже всей ладонью, останавливая, заземляя, но МакТавиша от этого только сильнее ведёт. От того, насколько большие у него руки, жёсткие, сильные, с шершавыми подушечками пальцев, слегка царапающими нежную кожу при каждом прикосновении. Он уже с ума сходит от того, что лейтенант с ним играется, как кошка с добычей, одними словами, интонациями и почти невинными касаниями доводя до грани. У него от этого стоит так крепко, что уже больно, и всё, о чём он может думать, так это о том, чтобы почувствовать эту широкую ладонь на своем члене, ощутить длинные узловатые пальцы в своей заднице. — Не могу, ЭлТи. Прошу тебя, — Соуп умоляет, просит, взмахивает руками в беспомощности, ногтями себе в бедро впивается в надежде, что это его хоть как-то отрезвит. — Тише, Джонни, тише. Ты же хороший мальчик, ты будешь послушным для меня, верно? — увещевает британец, руку его отводит, ласково пробегается пальцами по красным следам. Сержанта от этого вновь коротит, наизнанку выворачивает, но он с большим трудом собирает разбегающиеся мысли в кучу, возвращает себе осколки осмысленности. — Да, сэр, — дрожащим голосом выдыхает он. — Молодец, Джонни, — довольно мурлычет Гоуст, отступая на полшага, вновь обходит его по кругу, оставляя лёгкие касания то тут, то там. — Такой большой и сильный, но такой податливый, такой покорный. Великолепный. МакТавиша от каждого его слова словно током прошибает, и он не может сдержать тихого стона. — А ещё у тебя явный кинк на похвалу, — хрипло усмехается лейтенант, и Джон вздрагивает от неожиданности, смущённо отводя глаза. — Так может, мне хвалить тебя почаще? — Да… — тихо шепчет Соуп, чувствуя, как горят щёки. — Вот я и нашёл твою первую точку, — урчит британец, подходя со спины, слегка тянет на себя, давая облокотиться на свою грудь, отчего у шотландца колени подгибаются и мурашки бегут по коже. — Умница, Джонни. Думаю, ты заслужил награду. — Пожалуйста… — просит сержант и почти воет, когда чужие руки коротко скользят по его талии и опускаются сразу на член, сжимая так правильно, так необходимо. Его выламывает до хруста в пояснице, когда одна рука спускается ниже, обхватывает яйца, перекатывая их в ладони. Большим пальцем второй руки Гоуст обводит головку, царапая перевозбуждённую плоть грубой кожей, собирает выступившую смазку, ведёт ладонью по всей длине, распределяя её. Он ласкает шотландца так умело и беззастенчиво, что, даже если почти на сухую, этого хватает, чтобы у МакТавиша ноги подкосились, и мужчине приходиться перехватить его за талию, чтобы не дать упасть. Соуп выгибается в чужой хватке, дрожит, мечется, не зная, то ли толкнуться сильнее в эту горячую ладонь, то ли попытаться отстраниться, увернуться от этого острого, почти болезненного наслаждения, что неотвратимо тянуло его к краю. Он стонет громко, рвано, почти не слышит за своим голосом, как лейтенант что-то там ему на ухо мурлычет. И вот, когда до пика ему осталось лишь самую малость, Джон чувствует, как острые зубы в его плечо впиваются. Гоуст кусает крепко, сильно, до режущей боли, до вспышки перед глазами, и это оказывается той последней каплей, что швыряет сержанта за грань. Боль с удовольствием переплетается, яркими искрами вспыхивает в оглушающем оргазме, что волной прокатился по телу. Он все мышцы судорогой сводит, ударной волной проходится по нервным окончаниям, крошит кости в пыль, оставляя после себя ослепительное белое ничто. МакТавишу кажется, что он на несколько секунд отключился, ведь приходит в себя только тогда, когда лейтенант бережно опускает его на что-то мягкое. В голове абсолютно пусто, лишь лёгким перезвоном слышатся отзвуки угасающего наслаждения, да дробный звук бьющего набатом сердца. Он не может пошевелить даже пальцем, а перед глазами стелется вязкий туман. В губы утыкается что-то холодное и мокрое, и Соуп внезапно осознает, что ему нестерпимо хочется пить. Он чуть приоткрывает рот и не может сдержать глухого стона, когда чувствует воду на языке. Он слышит тихий смешок британца где-то на периферии сознания, когда начинает жадно глотать и разочарованно мычит, когда жидкость внезапно заканчивается. И испуганно вздрагивает, когда что-то прохладное и влажное касается его живота. Быстро проморгавшись, он наконец фокусируется на Гоусте, который осторожно протирает его кожу влажным полотенцем. Заметив крохи осмысленности в его взгляде, старший встаёт со своего места и негромко произносит: — Посиди ещё немного, а потом я помогу тебе дойти до кровати. Я явно тебя измотал, если не физически, то эмоционально. Он разворачивается, чтобы унести пустой стакан и полотенце, но сержант дёргается, пытается потянуться за ним, но не находит в себе сил даже на то, чтобы поднять руку. — ЭлТи, а как же ты? — шепчет он сорванным голосом. — Со мной всё в порядке. — Но ЭлТи… — умоляюще тянет шотландец. Мужчина тихо вздыхает, кладет всё на журнальный столик и вновь садится рядом. — Серьёзно, Джонни. Поверь, мне вполне достаточно того, что ты позволяешь делать всё это с собой. Гоуст всё ещё не вернул балаклаву на место, так что Соуп может видеть его улыбку, по-прежнему немного хищную, но мягкую и тёплую. Он поднимает глаза чуть выше и ловит на себе сытый и расслабленный взгляд горящих янтарём глаз. — Не то чтобы я был против, — улыбается он в ответ. — Вообще-то, я всё это и начал. — Но не думаю, что ты рассчитывал, что всё будет именно так, — легко поддразнивает его лейтенант, растягивая губы в усмешке, показывая зубы. — Тут ты прав, — фыркает МакТавиш. — Но я ни о чём не жалею. — Я рад этому, Джонни. А теперь отдыхай, я скоро вернусь. Он встаёт одним плавным, ленивым движением, замирает на пару мгновений, что-то обдумывая, а после склоняется и коротко целует шотландца в уголок рта, после чего снова берёт свои вещи и направляется в сторону кухни. — Когда ты уже меня нормально поцелуешь? — кричит ему вслед Соуп, даже не пытаясь скрыть счастливой улыбки. — Это тебе тоже придётся заслужить, Джонни, — мурлычет Гоуст и выходит из комнаты. А сержант думает, что если раньше ему казалось, что он уже влюблён в этого мужчину по уши, то он явно ошибался. Ведь сегодня он полюбил того ещё сильнее. И возможно, ему ещё есть куда расти.