Kneel

— Расскажи о своей семье, — тихо произнёс лейтенант после недолгого молчания. Сбитый с толку таким внезапным вопросом, Соуп неуверенно переступил с ноги на ногу. — Думаешь, мы уже дошли до стадии знакомства с родителями? — нервно пошутил он, на что ему ответили весьма красноречивым укоризненным вздохом. — Разве в моём личном деле этого всего нет? — Есть, но это даёт лишь примерное представление о человеке. — В Вашем и этого нет, — недовольно буркнул МакТавиш. — Там не зацензурены разве что предлоги. — И когда же ты успел засунуть нос в моё личное дело? — вкрадчиво пророкотал Гоуст, чуть повернув голову в его сторону. И хотя его лицо всё ещё оставалось в тени, Джон всё равно почувствовал на себе обжигающий взгляд. — Ещё в тот год, когда капитан собирал отряд, — развёл руками шотландец, как бы извиняясь. — Прайс никогда особо не заморачивался над тем, какие документы валяются на его столе, а ты весь из себя такой таинственный, что я буквально сгорал от любопытства. Старший усмехнулся, вновь возвращаясь к созерцанию ночного пейзажа, и Соуп тихо, облегчённо выдохнул. Кажется, ругать за это его не будут. Видимо, Гоуст уже смирился с неугомонной любознательностью своего сержанта. — И что, там совсем не было ничего интересного? — лениво протянул британец, но Джон смог распознать в делано безразличном тоне озорные рычащие нотки. — Да там даже твой возраст засекречен! — возмущённо выпалил МакТавиш. — Здесь-то какая тайна? — Ммм… Мне тридцать пять, — сказал лейтенант после недолгого молчания. Джон подозрительно прищурился и сделал шаг вперёд. — Ты что, вспоминал сейчас свой возраст?! — Возможно, — мужчина недовольно дёрнул плечом. — Да как такое вообще возможно?! — воскликнул Соуп в искреннем недоумении. — Не считаю это чем-то важным. — Я тебе поражаюсь, — обречённо выдохнул сержант. — А я то думал, что ты бессмертный вампир, который скрывает свой возраст. — Я похож на вампира? — кажется, Гоуста это развеселило. — Скорее уж на оборотня. Огромный такой волчара, — усмехнулся МакТавиш. — А ты, значит, Красная Шапочка? — в тон ему спросил британец. — Зависит от того, хочешь ты меня съесть или затащить в койку, — тут же нашёлся с ответом Соуп. Лейтенант что-то задумчиво промычал и низко опустил голову. От того, как от этого движения проступили позвонки на оголённой шее, Джон был готов начать капать слюной. Хотелось подойти ближе, склониться над сидящим мужчиной, пересчитать языком выступающие косточки. Интересно, какова окажется его кожа на вкус? Солоноватой или с лёгкой горчинкой? Горячей или прохладной от свежего ночного воздуха? Покроется ли ЭлТи мурашками, если прикусить нежную кожу? Вздрогнет ли? Склонится ли ниже, прогибаясь так, что вдоль всей спины проступят острые позвонки? Даст ли стянуть с себя эту растянутую домашнюю кофту, скользнуть пальцами вдоль литых мышц? — Ты во мне сейчас дыру прожжёшь, — одёрнул его Гоуст, когда сержант уже почти сделал первый шаг. — Прости, ЭлТи. Кажется, вампиром всё-таки оказался я, а не ты, — фыркнул шотландец, тряхнув головой в попытке отогнать наваждение. — Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя очень соблазнительная шея? — Ты отвлёкся от темы, — проигнорировав его вопрос, напомнил лейтенант. МакТавишу потребовалось несколько мгновений, чтобы вспомнить, с чего они вообще начали этот разговор. — Ну, можно сказать, что мне повезло с семьёй. У меня есть старшие брат и сестра. Когда я был мелкий, брат был тем ещё засранцем и здорово меня доставал, но сейчас мы в неплохих отношениях. Жили небогато, но дружно. Отец всю жизнь работал на заводе, матушка занималась домашними делами и воспитывала нас, — Соуп тепло улыбнулся, но затем печально вздохнул. — Матушка умерла десять лет назад от аневризмы. Для нас всех это было большим потрясением, но для отца больше всего. Они же ещё со школы были вместе, так что его это сильно подкосило. Он уволился с работы и уехал в какую-то глушь. Сейчас живёт в небольшой деревеньке на юге Шотландии и с утра до ночи возится со своим огородом. Говорит, что если бы не это, он бы давно спился и отправился вслед за матушкой. Я стараюсь приезжать к нему хотя бы раз в год, помогать, чем могу. Он ещё крепкий старичок, но годы уже берут своё. У старших уже давно свои семьи, оба сейчас живут недалеко от Лондона. С ними тоже стараюсь видеться, как только появляется возможность. Ну, а я почти сразу после смерти матушки ушёл в армию, и вот я здесь. Как-то так. — Ты пошёл в армию, чтобы справиться с горем? — Возможно, отчасти, — сержант задумался. — Я всегда был сорвиголовой и старался защищать слабых, так что мне казалось, что армия будет подходящим для меня местом. Но, возможно, если бы всего этого не произошло, я бы пошёл в армию чуть позже, а не как только мне исполнилось семнадцать. Хотя, я ни о чём не жалею. Муштра в учебке была настолько лютой, что у меня просто не оставалось ни времени, ни сил на то, чтобы лить слёзы. А потом просто стало как-то легче. Я всё ещё скучаю по матушке, но теперь вспоминаю о ней с теплотой, а не с горечью. Да и в армии мне нравится. Здесь я на своём месте. — Десять лет, да? — едва слышно хмыкнул Гоуст, так что Джон с трудом разобрал его слова, после чего уже чуть громче добавил. — Тебе повезло с семьёй. — Да, я тоже так думаю, — кивнул шотландец, переминаясь с ноги на ногу. Он всё ещё не понимал, почему лейтенант поднял эту тему, но решил, что будет справедливо, если британец расскажет в ответ что-то и про себя. — А твоя семья? Где они сейчас? — Семетри-роуд, А-тринадцать, Солфорд, — ровно, почти механически ответил лейтенант, из-за чего у МакТавиша по спине побежали мурашки от предчувствия чего-то нехорошего. — Это твой дом? — с надеждой уточнил он. — Нет, Джонни. Это кладбище, — мрачно усмехнулся мужчина, но Соупу послышались в его голосе едва различимые истеричные нотки. — Ох, блять… — растерянно выдохнул сержант. Наверное, ему стоило ожидать чего-то такого, но всё равно… — Расскажешь? — осторожно спросил он. — Моя мать, брат, его жена и сын были убиты десять лет назад. Джон с трудом подавил в себе отчаянное желание выругаться. — Кто это сделал? — прошептал он, чувствуя, как у него неприятно пересохло во рту. — Официально я. В голосе лейтенанта скрежетал металл, и Соуп почти физически ощутил, как от него удушающей волной расходится ярость. Она выбивала воздух из лёгких, сбивала с ног, вцепилась в горло ледяными когтистыми пальцами. Шотландец покачнулся и тяжело осел на небольшой порожек, пытаясь вдохнуть, но лишь через несколько секунд ему это наконец удалось. Даже пёс, до этого спокойно дремавший, подскочил на лапы и, что-то недовольно проворчав, исчез во тьме. — Мы оба прекрасно знаем, как эти официальные сказки создаются, — с трудом выдавил из себя МакТавиш. — Но я бы хотел услышать правду. — Думаешь, это не мог быть я? — Гоуст вновь слегка повернулся в его сторону, препарируя ледяным взглядом. Его злость обманчиво поутихла, ослабляя хватку, и свернулась кольцами возле ног хозяина, пощёлкивая статикой, шипя рассерженной гремучей змеёй. — Ой, кончай мне лапшу на уши вешать! — тоже вспылил Джон. Он загривком чувствовал исходящую от британца угрозу и инстинктивно зеркалил его поведение. — Ты, конечно, отбитый, но не до такой степени. Так что хватит мне тут заливать! Лейтенант тихо зарычал, словно яростная отповедь МакТавиша только ещё сильнее раззадорила его. Сверкнули в лунном свете звериные жёлтые глаза, но тут же скрылись за светлыми ресницами. Мужчина отвернулся, глубоко дыша, возвращая самообладание. Когда он вновь заговорил, его голос снова звучал ровно и безразлично: — Я всё равно виноват в их смерти. Их убили, чтобы достать меня. Чтобы сломать меня. Мою семью, моего капитана, даже моего психиатра. Куча смертей, только чтобы наказать одного человека, которого они не смогли подчинить. Соуп рвано выдохнул. В его голове роились сотни мыслей, и он не знал, за какую из них хвататься в первую очередь. Так что решил начать с той, которая показалась ему самой безопасной. — Твой доктор знает об этом? — О том, что моего прошлого мозгоправа подорвали из ручного гранатомёта? О, она была в восторге, — хмыкнул Гоуст. — Порой мне кажется, что эта ведьма ещё более безумна, чем я, и ей бы и самой не мешало подлечиться. — Ты не безумец! — тут же яростно возразил МакТавиш. — Просто в твоей жизни случилось много всякого дерьма. — Разве так люди и не становятся безумцами? — фыркнул лейтенант, нашаривая рукой пачку сигарет. — Что ты чувствовал, когда умерла твоя мать? Джон поморщился. Это был весьма неприятный вопрос, но он всё-таки ответил: — Боль, горе, отчаяние, страх, растерянность. Я не мог поверить, что её больше нет. Не представлял, как жить дальше. Злился. На неё, на врачей, на отца. На весь мир. Я готов был отдать всё, лишь бы она была жива. А потом остались только опустошение и тоска. — Я не чувствовал этого. На одно короткое мгновение я ощутил боль от их потери, но дальше… — мужчина закурил и выпустил в небо струю дыма. — Мной двигала лишь необходимость отомстить. И даже когда я это сделал, я всё равно ничего не чувствовал. Ни горечи, ни гнева, ни боли — ничего. Я не мог скорбеть, не мог их оплакивать, не мог проститься с ними. До сих пор не могу. — Ты винишь себя в этом? — Да. Нет. Наверное… — он недовольно повёл плечами. — Я должен грустить по ним. Должен скучать. Должен отпустить, в конце концов. Но я просто не могу. МакТавиш закусил губу. Ему было искренне жаль этого мужчину, он словно наяву видел костлявые руки мертвецов, что цеплялись за него, тянули вниз неподъёмным грузом. Казалось бы, это должно быть даром — не чувствовать боли от потери близких, но для Гоуста это обернулось только проклятием. Ведь он точно ощущал их ледяные объятия, слышал их шёпот в звуках собственного имени, но никак не мог освободиться от них. Просто потому, что собственный разум взбунтовался против него, запер внутри на тяжёлые засовы, построил вокруг крепкую клетку, не давая ни забыть, ни смириться. И словно одного этого было недостаточно, приправил всё это отборным чувством вины за то, чего сам же и лишил. За неспособность чувствовать. — Поэтому я не хочу ни с кем сближаться, — тихо произнёс британец, выдыхая густой дым, почти полностью скрываясь в белёсом мареве. — Мои близкие долго не живут. И мне страшно, что когда кто-нибудь из них умрёт, я вновь не почувствую ровным счётом ничего. Словно этот человек для меня ничего и не значил. Мужчина сгорбился, обхватывая руками голову, рвано выдыхая. — Я не хочу снова быть чудовищем, — сипло прошептал он. И Соуп не выдержал. Даже не выпрямляясь полностью, на полусогнутых он в несколько шагов преодолел разделяющее их расстояние и, едва заметив, как начали перекатываться мышцы под растянутой кофтой мгновенно напрягшегося и собирающегося сбежать лейтенанта, мягко и вкрадчиво зашептал: — Тшш… Не бойся, я не сделаю ничего, что тебе не понравится. Я просто хочу тебя обнять. Он сел за спиной мужчины и уткнулся лбом между подрагивающих от напряжения лопаток. Медленно протянув руки, сержант осторожно обнял старшего, готовый в любой момент отступить, если почувствует хоть каплю недовольства. Но Гоуст не шевелился, застыл настороженной статуей, лишь дышал тяжело и хрипло, как загнанная лошадь. — Я мог тебя ударить, — едва слышно прошелестел он. — И это было бы вполне заслуженно, — тепло усмехнулся МакТавиш, до которого только сейчас дошло, что резко бросаться в сторону человека с ПТСР — не самая хорошая идея, но это было выше его сил. Он просто не мог оставаться на месте и спокойно наблюдать, как этот сильный, крепкий мужчина потихоньку ломается, сдаётся под напором своих мертвецов и демонов. Ему хотелось подарить тому хотя бы частичку собственного тепла, хотя бы ненадолго прогнать могильный холод. — Ты не чудовище, — зашептал он в широкую спину, от которой так вкусно пахло хвоей и дымом. — Да и я не девица в беде. Я могу за себя постоять, ЭлТи, тебе не стоит за меня волноваться. — За последний год ты пять раз попадал в больницу. Один раз в реанимацию. И это не считая нескольких десятков мелких травм, которые можно было залечить в лазарете. Семь пулевых, четыре из которых прошли по касательной. Десять ножевых и причиной одного из них был я. Мне продолжать? Шотландец смущённо рассмеялся, потеревшись щекой о мягкую ткань. — Ладно, ты меня подловил. А если я пообещаю быть осторожнее? — С нашей работой это всё равно не гарантирует безопасность, — мрачно хмыкнул лейтенант, и Соупу показалось или тот действительно едва заметно прогнулся, подставляясь под ненавязчивую ласку? — Но и нельзя постоянно жить в страхе, — буркнул Джон, борясь с желанием укусить мужчину за лопатку. Просто чтобы излишне не драматизировал. Но, скорее всего, тогда он точно получит локтем в нос, если не что похуже. — Я знаю, но… — Гоуст неопределённо пожал плечами. — Если ты отказываешь мне только по этой причине, то я не принимаю твой отказ, — категорично произнёс МакТавиш. — Ты мне нравишься, я тебе вроде как тоже. Пожалуйста, давай хотя бы попробуем. Британец глубоко вдохнул, словно перед прыжком в воду. — Я не уверен, что именно к тебе чувствую, — хрипло сказал он, и Соуп с трудом удержался от того, чтобы вздрогнуть. Хотя это было ожидаемо, но всё же весьма болезненно. Словно услышав его мысли, Гоуст продолжил. — Но я не хочу причинить тебе боль. Опять. — Почему ты думаешь, что сделаешь мне больно? — спросил Джон, старательно контролируя свой голос, чтобы ничем себя не выдать. — Это будет сложно объяснить, — неохотно ответил лейтенант, и в его голосе звучало смущение. — Рядом с тобой мне сложно себя контролировать. Всё то дикое, первобытное… Я пошёл в армию, чтобы подавить это, вытравить. Муштра, приказы, субординация — всё это помогло справиться с этим, заглушить. Оставить только самое полезное: чутьё, инстинкты, реакцию, называй как хочешь. Но в последнее время… Из-за терапии ли, или из-за таблеток, всё то, что я так долго давил в себе — эмоции, чувства, желания — просыпается, и оно просыпается вместе с ними. Голодное и злое. И когда ты рядом, такой сильный, дерзкий, бесстрашный, но такой податливый, покорный, что просто протяни руку и бери, оно рвётся с цепи, оно хочет… Я хочу… Мне хочется подчинить тебя, подавить, пометить. Вцепиться зубами до кровавых синяков. Контролировать каждый твой вдох, каждый звук. Хочется заставить тебя дрожать и скулить. От боли, от страха, от наслаждения. — Ох, блять, ЭлТи… — рвано выдохнул шотландец, действительно чуть не заскулив, чувствуя, как кровь отливает от головы и стремится значительно ниже. — Это самое горячее, что я когда-либо слышал в своей жизни. — Я могу просто тебя сломать, идиот! — рявкнул старший, явно намереваясь резко развернуться, но вовремя себя одёргивая. — Ты этого не сделаешь, — мурлычет Соуп, дурея, поддразнивая, нарываясь. Он чуть приподнимается на коленях, тянется к шее мужчины, к такой притягательной ямке между трапециевидных мышц, где так соблазнительно торчат позвонки. Но Гоуст дёргается, едва ощущает обжигающее дыхание на своём загривке, склоняется вперёд, уходя от прикосновения. — Не смей! — угрожающе рычит он, сбрасывая с себя чужие руки. И сержант послушно отстраняется, прикрывает глаза, стараясь успокоиться, хотя сердце бешено стучит, а в паху болезненно тянет. Но он своим звериным чутьём чувствует, даже если у него оно не такое острое, как у лейтенанта, что он в опасной близости к тому, чтобы переступить границы чужой территории. А за ней уже скалится хищник, топорщит шерсть на загривке, с лапы на лапу переступает, готовый напасть, вцепиться в горло. МакТавишу с ним пока не тягаться. Так что он отступает. Но он обязательно вернётся. Когда зверь чуть расслабится, потеряет бдительность, привыкнет к его запаху. Тогда-то Джон и сделает свой ход. — Ладно-ладно, ЭлТи, прости, я забылся, — шутливо извиняется он, но не может полностью убрать из голоса бархатные возбуждённые нотки. — Балбес, — уже почти беззлобно ворчит британец, вновь выпрямляется, с тихим хрустом разминает шею. Потягивается, прогибаясь в спине, и Джон поспешно отводит взгляд, лишь бы не видеть, как тугими канатами перекатываются под кожей стальные мышцы. Хватит ему на сегодня впечатлений. — Может, вернёмся в дом? — неуверенно тянет он, чтобы как-то отвлечься, и нервно ёрзает на своём месте. — У меня уже скоро колени отвалятся. Не понимаю, как ты можешь так долго так сидеть. — Мне это помогает расслабиться, — пожал плечами мужчина. — Это как же? — непонимающе прищурился Соуп. — Что для тебя значит встать на колени? — внезапно спросил лейтенант. — Не знаю, зависит от контекста, — задумчиво пробормотал МакТавиш. — Ты либо встаёшь на колени перед тем, кому подчиняешься, либо перед тем, кому сдаёшься. — Второе явно не про тебя, да, Джонни? — тихо усмехается Гоуст. — Для меня это значит быть свободным. — Странная логика, — окончательно запутался сержант. — Если ты опустился на колени, значит, ты уже ничего не решаешь, ничего не контролируешь. За тебя уже всё решает тот, кому ты сдался на милость, — спокойно объяснил британец. — Ты отдаёшь власть над собой, а, следовательно, и над всем, за что ты отвечаешь. В какой-то степени это и есть свобода, разве нет? Шотландец растерянно открыл рот, но долго не мог подобрать слова. — Но можно же просто, не знаю, прилечь на диван, отдохнуть и всё такое, — он неопределённо взмахнул руками. — Я не могу, — с лёгкими нотками горечи ответил лейтенант. — Возможно, всё дело в моих проблемах с головой, но только так мой разум может более менее успокоиться. Считай, что это своего рода ритуал. — Это… Необычно. Но если это тебе помогает, то почему бы и нет? — наконец нашёлся с ответом МакТавиш, но почувствовал, как что-то знакомое, вязкое и терпкое, разливается в душе, и осторожно спросил. — И перед многими людьми ты становился на колени? Гоуст словно учуял его ревность и негромко хмыкнул: — По своей воле — ни перед одним. «А не по своей?» — уже хотел было спросить Джон, но вовремя прикусил язык. Если бы он спросил сейчас, он знал, старший бы ему ответил, но это казалось неправильным. ЭлТи всё расскажет ему сам, когда будет к этому готов. Так же, как он рассказал сегодня про свою семью. Ведь не просто так он начал разговор именно с этого. Углубившись в свои мысли, он чуть не упустил тот момент, когда британец, глубоко вздохнув, тихо спросил: — И что, даже со всеми моими тараканами ты всё равно хочешь… — он неуверенно повёл плечами. — Меня? Соуп тут же встрепенулся и неверяще посмотрел на лейтенанта. — Он ещё спрашивает?! — в притворном возмущении воскликнул Джон. — ЭлТи, если ты планировал таким образом от меня избавиться, то твой план с треском провалился! Наоборот, ты стал нравиться мне ещё больше! — Ты неисправим, — мягко усмехнулся Гоуст и внезапно попросил. — Закрой глаза. Сержант тут же послушно зажмурился, старательно прислушиваясь к любому шороху, стараясь понять, что происходит. Но для него всё равно стало полной неожиданностью, когда его губ коснулись чужие прохладные и шершавые губы и тут же исчезли, оставляя после себя шлейф запахов мяты и сигаретного дыма. — Хорошо, давай попробуем, — горячее дыхание коснулось его уха. — Но у меня будет несколько правил.