Морская симфония. Пристанище заблудшего путника

Накануне отплытия Анри бесцельно бродил по улочкам Анвеля, вдыхая теплый тасканский бриз. Небо еще розовело в месте, где солнце слилось в поцелуе с морской гладью; по улицам стелился вязкий аромат олеандра, а воздух дрожал от стрекота цикад. В окнах один за другим зажигались огоньки, и мягкий оранжевый свет проливался на мостовую, лаская золотыми бликами нагретый камень.  Анри нравилась Таскана: небольшие, но аккуратные светлые дома под черепичными крышам, увитые серебристым плющом стены и извилистые переулки, в которых так легко заблудиться; пропитанный солнцем и солью южный воздух и темнеющие вдалеке горы. Таскана нравилась Анри куда больше Фельма с его вечными дождями и беспросветной серостью. Жаль, что единственная, которая могла зваться хозяйкой его сердца, не желала покидать родные края. Анри заскочил на почту отправить Мари письмо. Если повезет, через два-три месяца сестра получит очередное пространное объяснение, почему он до сих пор не вернулся. Скверно выходит. Обещал не покидать дом больше, чем на полгода, между тем близился к завершению второй, как нога его не ступала не землю Фельма.  Что же поделаешь, раз его карьера так стремительно пошла в гору? Анри слишком хорошо помнил годы в подворотнях, когда спать приходилось в бочке из-под виски, а заработанных грошей едва хватало на корку хлеба. То время оставило отпечаток на каждом из них. Сейчас за морского дьявола боролись главы государств, предлагая за услуги немалые деньги, и после пережитого… перед жаждой наживы было трудно устоять.  Анри утешал себя тем, что делает это ради Мари. Ради того, чтобы в один прекрасный день сестра могла проститься с мрачным, грязным, затхлым Тилем и переселиться в уютный домик где-нибудь на юге острова. Туда, где вместо каменных стен по утрам ее будут встречать покрытые вереском холмы, где нет бесконечного дождя, а запах соли мешается с ванильным ароматом весенней травы. С такими мыслями Анри вернулся в порт. Бросив последний взгляд на вечерний Анвель, юноша легко взбежал по трапу и оказался на «Доминике». Было до непривычного тихо и пусто. Отчаливали на рассвете, и матросы направились в город, чтобы напоследок поразвлечься и провести ночь перед отплытием в жарких объятиях какой-нибудь хорошенькой южанки. Анри не поощрял их, но и не осуждал. К тому же у него осталось пару дел, которые он предпочел бы уладить без лишних глаз. Сперва он направился проведать адмирала. Анри не заходил к нему три дня и теперь чувствовал себя виноватым: неловко выйдет, если тот помрет сразу после перехода под его командование.  Уайндлер уже не метался по койке в лихорадочном бреду, как когда «Доминика» пристала в Анвеле, но жар не спадал и сознание к адмиралу не возвращалось. Анри приподнял укутавшее больного одеяло и сморщился. Бинты, покрывавшие бедро и предплечье, пропитались кровью и потом — толку от таких повязок ноль, рана лишь загноится. Нужно менять. И, по-видимому, никто, кроме Анри, этим заняться не собирается. Что ж, ему не впервой заботиться об адмирале, но если продолжит в том же духе, прослывет персональным лекарем Уайндлера. «Этого только не хватало!» — покачал головой Анри и приступил к работе. Повыше закатав рукава кафтана, Анри принялся разматывать бинты, аккуратно освобождая раны от присохших нитей. Даже с его изящными пальцами сделать это, не повредив заживающие ткани, было непросто. Провозившись около получаса, Анри, наконец, избавился от корпии, смыл запекшиеся кровь и гной и вылил на покрасневшие швы изрядную порцию карболки. По телу Уайндлера пробежала судорога. Лицо исказила гримаса боли, а с губ сорвался стон; в тот же момент ладонь адмирала больно сжала руку Анри — юноша затаил дыхание. Спустя пару минут Уайндлер так и не открыл глаз, и дыхание его постепенно выровнялось. Анри аккуратно разжал пальцы адмирала и потер ушибленное плечо: даже без сознания этот человек весьма силен. Хочется верить, что им не придется столкнуться в рукопашном бою.  С такими мыслями Анри продолжил врачевание и наложил на бедро адмирала чистые повязки. На этом моток бинтов, оставленных Генри у гамака раненого, подошел к концу. И почему с этим Уайндлером столько хлопот! Можно, конечно, вломиться в каюту дока и порыться в его запасах, но он понятия не имел, где у Генри что лежит, а, глянув на часы, обнаружил, что время поджимает: через четверть часа он попросил зайти к нему Ганса. Но оставлять рану открытой было нельзя. Не придумав ничего лучше, Анри неохотно вытянул из кармана платок, смочил тот кислотой и завязал на руке адмирала тугим узлом. На время сгодится. Уходя, Анри не забыл о цели своего визита. Достав из кармана пузырек, юноша макнул туда пальцы и нанес раствор на губы адмирала. Уайндлер окажет ему услугу, если в ближайшие пару часов не очнется и не испортит его маленький спектакль. Довольный своей шалостью, Анри решил простить адмиралу жертву в виде платка и поспешил наверх.

***

Ганс не заставил себя ждать. — Капитан, — старпом склонил голову в знак приветствия. ‭«Не утруждай себя любезностями, предатель»‬, — мелькнуло в голове Анри. Юноша кивнул в ответ, жестом приглашая помощника присесть. Сам же остался стоять у стола: отсюда он мог как следует рассмотреть обветренное, испещренное морщинами лицо старпома.  Их отношения не всегда были натянутыми. Когда Анри попал на борт «Поморника» — первого судна, где ему довелось служить, — мальцом лет восьми, Гансу было глубоко за сорок. Он был боцманом, и на его плечи неминуемо свалились заботы о новом юнге. Именно Ганс научил Анри вязать узлы, взбираться по вантам и управляться с такелажем; это благодаря ему уже к девяти Ан вырос ловким марсовым и закрепил свое положение на судне. В каком-то смысле Ганс заменил ему отца.  С тех пор прошло пятнадцать лет. Они пережили войну, оказались вне закона и вновь вернулись под его защиту, Анри стал капитаном, а Ганс много лет был его верной опорой, но последние пару лет между ними зрели разногласия. К старости Ганс сделался совершенно невыносимым: подозрительным, несговорчивым, вечно недовольным капитанскими «выходками». Может, он не был готов принять, что в его опеке и советах больше не нуждаются, а может, втайне завидовал успехам юного капитана.  Анри подобные нападки уязвляли. Он не был деспотом, ценил честность и предпочитал, когда то, что о нем думают, высказывают в лицо, но оставлял за собой право не прислушиваться. Но Ганс попирал его авторитет уж слишком часто.  Анри, скрипя зубами, осаживал старпома, напоминая старику, кто здесь главный. Нередко ответы юноши сочились ядом и опускали собеседника на дно. И все же более серьезных мер Ан не принимал: своеобразная дань прошлым заслугам Ганса. Пока три дня назад тот во всеуслышание не осудил его решение отпустить сдавшихся разбойников. Хоть ‭«Доминика» и работала на государство, по сути ее матросы оставались пиратами: вспыльчивыми, свободолюбивыми, не признающими авторитетов. Анри не ждал от них верности, а потому не мог позволить даже зерну сомнения зародиться в их головах. Любая искра недовольства грозила обернуться бунтом: такое случалось сплошь и рядом на пиратских судах. Он дорого заплатил, чтобы стать капитаном ‭«Доминики». В ту ночь он утратил душу и стал дьяволом. Второй у него нет, а значит, нет и права на ошибку. Как бы он ни смеялся над Уайндлером, сам оказался не лучше: Анри тоже не хотел разом все потерять, но предать немногие убеждения, которых еще придерживался, тоже не мог, а минимизировать жертвы — было одним из них. Бедолаг, напавших на корабль Уайндлера, ждала бы виселица, сдай он их властям. Но они были простыми моряками, у них могли быть семьи, любимые… не от хорошей жизни люди начинают промышлять разбоем, ему ли не знать. Да и за сдачу разбойников властям он не выручил бы много. Поэтому Анри сказал старпому то, что должен был. С тяжелой душой, без тени усмешки и привычной язвительности в голосе: — Наши пути расходятся, Ганс, — слова камнем упали к ногам старого квартирмейстера. На лице того последовательно сменили друг друга непонимание, злость, а в конце осталось только разочарование. — Чем я не угодил капитану? — пара серых глаз напряженно вглядывалась в лицо Анри, ловя малейшее движение. «Вздумал строить из себя несправедливо обвиненного, старая крыса? Ты прекрасно знаешь в чем дело!» — хотел бы Ан распрощаться на доброй ноте, но увы. Подобная реакция, когда своими ушами слышал призывы к бунту, отнюдь не располагала к приятному диалогу. — Не догадываетесь? — голос юноши понизился и наполнился издевкой. — Я предупреждал, что не стоит распускать язык у меня за спиной, Ганс, но вы ослушались. Теперь пожинайте плоды. Старпом ответил твердо: — Я действовал в интересах команды. Под сердцем кольнуло. Старик искренне верил в свою правоту. Хуже всего, что в укоре старпома была доля истины: в принятии решений Анри не всегда руководствовался интересами команды. Иногда он просто… слушал сердце и поступал так, как считал правильным. В свою защиту Ан мог сказать, что никогда не нарушал условий контракта, на который подписался, поэтому и команду не подставлял. Просто не делал больше, чем от него ждали. Чувствуя себя виноватым, Анри только сильнее завелся. Губы юноши сложились в наигранной улыбке, а тихая, вкрадчивая речь наводила на мысль о шипении змеи: — Дорогой Ганс, «Доминика» получила каперскую грамоту, потому что я ей управляю. Нильдремское адмиралтейство наняло нас, потому что прознало о моих похождениях. Вы серьезно думали, что, убрав меня, поможете команде? — Анри рассмеялся. На пустом судне одинокий хохот звучал зловеще. — Бунт не пополнит матросских кошельков, а работа под моим начальством — да, — с каждой фразой лицо старпома темнело. Венцом тирады стало: — Вы вредны для этого судна, Ганс. Уходите.  Старпом подался вперед. Глаза его налились кровью, а голос хрипел от бешенства: — Дьявольское отродье, тебе не выдворить меня отсюда, как какую-то шавку! Анри сжал губы, положил руку на рукоять револьвера и сказал тихо, но твердо:  — Вы уйдете. Старпом застыл. Глаза его расширились, а лицо исказилось в гримасе боли. Залегшие на лбу и в уголках глаз морщины сделались глубже, и их будто стало вдвое больше прежнего. Срывающимся голосом старпом пробормотал: — Прошу вас… это судно… для меня все… «Попытка давить на жалость? Ганс, когда ты пал так низко?» — конечно, Анри знал. Знал, что много лет назад в погоне за лучшей жизнью, которую сулил морской разбой, Ганс оставил мать, детей, жену на сносях. С тех пор у него осталось только море.  Выгоняя Ганса с «Доминики», Ан правда отбирал у того все и искренне из-за этого грустил, но не мог оставить на судне человека, предавшего его доверие. Лучше убрать Ганса сейчас, чем потом пожинать плоды. В Анвеле старпом не пропадет, а накопленных денег ему хватит на спокойную старость. — За судно можете не беспокоиться. У меня есть кандидат на ваш пост, — холодно произнес юноша, лишая квартирмейстера последней надежды.  Ганс смотрел на Анри без всякого выражения, будто смысл сказанного до него не доходил. Механически выговаривая слова, старпом выдавил только: — Кто? — Наш новый сослуживец. Взгляд Ганса прояснился, и тот с недоверием воззрился на юношу: — Тот адмирал? Серьезно доверите ему прикрывать вашу спину? Человеку, кто спит и видит вашу смерть? «Кто бы говорил», — пронеслось в мыслях Анри. «Защита» Ганса чуть не стоила ему судна. И вообще, почему его обязательно должен кто-то прикрывать? Можно подумать, он нуждается в телохранителе. Анри не собирался на самом деле назначать Уайндлера старпомом. Во-первых, тот вряд ли примет подобное предложение. Во-вторых, романтический ореол, окружавший бравого адмирала в глазах Анри, порядком развеялся и более не мог скрыть тяжелый характер Уайндлера. Анри не ужиться с таким погрязшим в жалости к себе строптивцем, не способным оценить старую добрую иронию. О назначении адмирала Ан сказал отчасти, чтобы позлить Ганса, а отчасти потому что, как ни горько это признавать, Уайндлер был единственной достойной кандидатурой. Где простым матросам тягаться с человеком, который управлял эскадрами и возглавлял целый флот. Спорить дальше не было смысла, так что Ан сказал просто: — Оставьте эти беспокойства мне.  При всех своих недостатках Уайндлер с его высокими представлениями о чести явно не опустится до дешевого подстрекательства, и это главное. С остальным Ан потом как-нибудь разберется. — Вам пора, Ганс. Даю вам час, чтобы покинуть судно. Доброй ночи. Час спустя палуба «Доминики» в последний раз старпома провожала старпома протяжным скрипом досок. Ан проводил одинокую, сгорбившуюся фигуру взглядом. Печально, что все так сложилось.  Но если подумать, Ганс сам виноват. И в том, что пошел против капитана, и в том, что на старости лет остался один. Ан тоже любил море. Две трети жизни он провел на корабле: сначала это был (в прямом и переносном смысле) способ удержаться на плаву, но со временем судно почти заменило ему дом.  Анри нравились свобода и своенравие стихии, отсутствие на водной глади закона, кроме того, что един для всех живущих. Ан любил странствовать и мечтал объездить весь свет от Нильдрема вплоть до южных республик, но знал также, что наступит день, когда он оставит жизнь корсара и осядет, чтобы быть рядом с близкими. Каждый из нас делает выбор, и каждый несет за него ответ. Одно Анри понял точно этой ночью: он слишком долго откладывал поездку в Фельм. Пора ему вернуться домой. К семье.