КРИВИЦКИЙ - ПАВЛОВА: УЗОРЫ СЧАСТЬЯ

СЧАСТЛИВЫ ВМЕСТЕ

Первые робкие лучи восходящего солнца запутались в её белокурых локонах. Один из них приласкал её щеку. Несколько прядей прикрыли её лицо, и я дотронулся до них, осторожно убрав волосы за ухо. Мои губы приблизились к её виску, и я разбудил её своим прохладным, но нежным поцелуем. - Доброе утро, Гена, - прошептала она и обвила мою шею руками. Моя щека прижалось к её, и я, коснувшись её мочки, выдохнул: - Доброе! - Почему ты так рано? - Слинял, - не соврал я, и мои губы растянулись в улыбке. Я сказал правду. Я действительно свалил с дежурства, оставив отделение на Михалыча. Спасибо, что Брагин понял. Попробовал бы не понять! Моя месть была бы отсроченной, но жестокой. - Что на раб…, - она не успела задать столь насущный для неё вопрос, как я положил указательный палец на её мягкие губы и, мотая головой, медленно произнёс: - Даже не думай включать сегодня великую и ужасную Павлову. Сегодня ты только моя жена. Не хочу тебя ни с кем делить. Даже с Джоржем. Ира убрала палец со своих губ и подозрительно посмотрела на меня: - Ген, где собака? - С природой общается. Да не пугайся, ничего с ним не будет. Поехал с Нининым семейством за город. Дети просят у неё собаку. Она попросила нашего Жорика на выходные, пока они на даче будут, — объяснил я отсутствие утреннего лая от нашего будильника. - Почему у меня не спросили? Это моя собака! — Она попыталась возмутиться, но возмутился я, ткнув себя пальцем в грудь и с полной решимостью заявив: - А я твой муж! - Хорошо, муж. Так что там в отделении? Отделение. Работа. Склиф. Ничего не меняется. Но с такой постановкой я не был согласен. - Я же сказал: ни звука о работе. Я ничего тебе не скажу. И да, Брагину ты звонить тоже не будешь. - Я на корню пресёк её попытку дотянуться до телефона и позвонить Михалычу. Опередив её движение, я выхватил телефон, отключил и отбросил его подальше от нас на кровать. - Ну, знаешь! — Вспыхнула она и тряхнула своими взлохмаченными прядями. - Знаю! У нас сегодня заслуженный выходной! — Я дал понять, что именно сегодня я не намерен делить её ни с кем и ни с чем. Эгоизм во мне цвёл шикарным весенним цветом. Возможно, сиреневым, возможно, разноцветным, как шикарные тюльпаны, набравшие цвет по всей Москве. Она улыбнулась и, обняв меня за шею, притянула к себе. - Ир, я холодный. На улице похолодало. — Я попытался отстраниться. - А мне тепло, — прощебетала она и коснулась моей небритой щеки губами, потом кончиком носа и, проведя им по моей скуле, смешно поморщилась. - Колючий! - Дай я хотя бы куртку сниму, тёплая моя! — Я изловчился и высвободил руку из рукава холодной куртки. Второй рукав верхней одежды она стянула с меня сама и жадно впилась в мои губы. Оставшуюся одежду постигла та же участь.       ...Поцелуи множились и крепли, перерастая в прикосновения, ласки и близость. Они были страстными и требовательными, интимными и ненасытными. Они распаляли нашу плоть и наши тела были готовы к любовному соитию. Такое утро мне нравилось! Оно действительно было добрым, приятным и ласкающим, несмотря на мою тяжёлую смену в Склифосовском. Мы были в объятьях друг друга, шептали нежные слова и любили. Пройдя пик блаженства, тяжело дыша, мы откинулись на подушки. Слегка отдышавшись, я перевесился через неё и подтянул с пола бумажный пакет, который оставил около нашей кровати. - С годовщиной, Егорова! — Пакет был водружён поверх одеяла. — Как никак два года вместе. - Что это? — Она с недоумением посмотрела на меня. - Это, жена, наш завтрак! Кофе и круассаны. - Ира открыла пакет и заглянула во внутрь. Спальня наполнилась запахом апельсинового раф-кофе и свежайшей выпечки. — За углом открыли кофейню. У них до десяти утра французская булочка в подарок к напитку. Так что, Осим хаим, Егорова! Выудив из пакета аппетитную слойку, я протянул ей шоколадный круассан и, отхлебнув из своего стакана уже остывший раф, в блаженстве закрыл глаза. - С годовщиной, Гена! Люблю тебя, муж. И я почувствовал её губы, перепачканные шоколадом на своих губах.