Зеркало

Ему 11, и он не верит что все это происходит с ним. Учитывая его непосредственную принадлежность к одним из самых опасных магических существ, он и подумать не мог, что его примут в одну из лучших школ волшебства — Хогвартс, — что для трансформаций ему выделят не подвал какой-нибудь, а целую хижину, что после этих адских мучений он получит надлежащее медикаментозное и магическое лечение. Надо бы радоваться, да вот только все это счастье, свалившееся ему на голову крайне эффективно притуплялось мыслью на грани сознания, гласившей о том, что все 7 лет обучения он проведет в тотальном одиночестве. Лайел не раз говорил ему: «Никогда, слышишь? Никогда ни с кем не сближайся, ты - чудовище, ты - угроза для каждого, кто когда-либо будет идти с тобой рука об руку». И он верил. Он не сближался. Еще в поезде, познакомившись с тремя мальчишками, которые некстати начали пытаться наладить с ним контакт, он лишь скомкано кивал и не мог вымолвить ни слова. И по (не)счастливой случайности именно их четверых распределили в одну комнату, ну что за подстава-то! Его еле слышно называли странным, но слишком хороший слух не подводил его никогда. «Уж лучше бы я перестал слышать», — думал про себя маленький Римус Люпин, безмолвно выливая слезами свою обиду на жизнь в подушку за закрытыми пологами. Он ненавидел этих мальчишек, своего отца, запретившего ему любые взаимодействия с людьми, помимо необходимых, но, в первую очередь, он ненавидел себя. Своё отвратительное, разрывающее изнутри и снаружи проклятие, навсегда уничтожившее все его шансы на будущее, которое не было похоже на клетку в подвалах министерства магии. Почему-то этих мальчиков не смущало его нежелание разговаривать и дружить, и, даже удивляясь его необщительности, они все равно продолжали попытки вплести Римуса в свою компанию. И это еще больше убивало мальчика. Больше всего на свете он хотел обрести друзей, иметь возможность без страха обнять человека, не думая о том, что в полнолуние он может разорвать его на куски. Он знал, что никогда не получит желаемого, он знал, что навсегда останется один. В конце сентября, не спеша прогуливаясь по коридорам Хогвартса, дабы нанести на эту пресловутую карту школы, которую им выдали в самом начале обучения, новые потаенные уголки, которые, конечно же, не были на нее насечены, и которых, конечно же, было неистовое множество, Люпин бездумно дергал за ручки массивных дверей. Забредая в каждый закоулок и каждый пролет, Римус не ожидал, что какая-то из старых дубовых преград реально откроется, а к заклинаниям он прибегать не решался, считая свое и так шаткое положение в школе весомым аргументом для прилежного поведения. И какое было его удивление, когда одна из дверей в самом конце плохо освещенного коридора с легкостью поддалась. Он знал, что ему не следует заходить, знал, но любопытство оказалось сильнее. Робко пройдя в комнату, он не увидел ничего, кроме огромного количества пыли, паутины, и очень старого зеркала в углу, что неслабо удивило мальчика. Но, подойдя ближе, Люпин впал в настоящий ступор. — Зеркало Е-И-Н-А-Л-Е-Ж.. Что за чепуха, — тщетно пытаясь расшифровать эту несуразицу, Римус, наугад ткнув пальцем в небо, прочитал задом наперед. — Зеркало желаний, понятнее не ста… — хотел было подытожить мальчик, но тут обратил внимание на само отражение, которое до этой секунды не интересовало его, ну что бы он там увидел? Свое изуродованное лицо? У него дома зеркала были завешаны сразу после его первой трансформации, когда он разодрал свое лицо в мясо. В отражении стоял он. С абсолютно чистой кожей. Он смеялся обнимая… тех мальчиков, которые так отчаянно старались весь этот месяц подружиться с ним. Они обнимали его в ответ. Говоря ему что-то, чего не было слышно за толщиной стекла. Но по губам он разобрал лишь одно слово: Друг. Римус хотел уйти, убежать от этого болезненного наваждения, но тело не слушалось, оно без его разрешения подошло к поверхности зеркала, и рука сама потянулась к стеклу. В ответ на прикосновение он увидел три ладони, прикасавшиеся к зеркалу с другой стороны. Он, еле сдерживая слезы и наступая себе на горло, отодвинулся от отражения, но, уходя, не смог устоять и обернулся. Мальчики махали ему на прощание, а он сам как-то грустно улыбался, будто говоря: «Еще не все потеряно! Ты справишься!». Ему 17, и он несется стремглав бок о бок со своими лучшими друзьями от Филча, застукавшего их за очередным пранком, Сириус держит его за руку, и от этого по сердцу разливается настоящая лава. Джеймс бежит рядом, раскатисто смеясь на весь коридор. А Питер причитает, находясь на грани истерики из-за того, что отстает. Для тех крошечных уголков, которые еще на первом году обучения Римус занес на будущую карту Мародеров, они были слишком взрослыми и попросту не влезли бы. Нужна была какая-то каморка, может, на третьем этаже найдется какая-то незакрытая дверь? Пробегая по знакомым коридорам, он и не заметил как Сириус распахнул перед ними первую попавшуюся дверь и затолкал всех троих и себя следом в это темное помещение. Оно показалось Римусу смутно знакомым. Он огляделся, и неприятный холодок пробежался по спине. Все та же пыль и та же паутина, только на этот раз зеркало было завешано плотной темно-коричневой тканью. И прежде, чем Римус успел что-то сказать, Джеймс срывает тяжелый бархат и высвобождает старое зеркало. — Ох ты ж, это что еще за штуковина такая? — выдает Поттер и вглядывается в отражение. — Зеркало желаний, — просто отвечает Римус, подходя к другу. — Но я ничего такого не вижу, где голова Волдеморта в моей руке? — усмехаясь, интересуется Джеймс. — Думаю, если ты видишь просто себя, то это знак к тому, что все, о чем ты мечтал, уже сбылось, — и, рассуждая об этом, Люпин вгляделся в отражение. Он все еще был без шрамов, но больше никакой разницы не было, рядом с ним были его друзья, Джеймс по-хозяйски закинул руки на плечи Римуса и Питера, и Сириус усмехался, ухватившись за предплечье Люпина. — Я, к примеру, тоже не вижу ничего такого, ну, помимо очевидного, — и, очертив указательным пальцем свое обрамленное шрамами лицо, молодой человек повернул голову к Блэку. — А ты что-то видишь? — Ну, меня, судя по всему, все в жизни устраивает, — он улыбается и с огоньками в глазах смотрит в ответ. — Пит, а ты? — спрашивает Джеймс, переключив всеобщее внимание на их скромного друга. — ...я там стройнее, — тихо выпаливает Петтигрю, замявшись. По комнате разносится смех, и, открывая карту, Джеймс оповещает о том, что проход до башни Гриффиндора чист. Шутя и подкалывая друг друга всевозможными несуразными мечтами, которые могли бы быть у каждого из мародеров, парни направились к выходу из комнаты. И, обернувшись, чтобы закрыть за собой дверь, Римус увидел в отражении лишь себя с улыбкой на лице. Ему 33, и, с тростью наперевес, он медленно бродит по навеки знакомым для него коридорам. Его обгоняют молодые волшебники и волшебницы, и это так чертовски сильно напоминает ему его школьные годы. Даже сейчас, спустя столько лет, он слышит эфемерный смех Джеймса, где-то там, очень далеко и в то же время так близко. До волчьего слуха доносится другой, еще более родной смех, и следующее за ним такое знакомое: «Лунатик!», — что Люпин непроизвольно оборачивается на до боли любимый, звонкий голос, но видит лишь незнакомые детские лица, проносящиеся мимо. В сердце больно колет, но он отмахивается от навязчивых воспоминаний и не спеша идет дальше, рассматривая затейливые гобелены, каждую линию рисунка которых он помнил наизусть. Ноги несут его туда. Впервые он осознанно направлялся к нему. Римус и сам не понимал, для чего идет в эту комнату, не понимал, для чего открывает эту злосчастную дверь, не понимал, но упрямо шел к тому, от чего долгие годы так старательно пытался убежать. Ничего не изменилось даже спустя 16 лет, лишь паутины стало значительно больше, и зеркало снова было завешано той самой темно-коричневой тканью. Медленно, на внезапно задеревеневших ногах, он подошел к нему. Ткань судорожно, отчаянно срывают, и она бесформенным комом падает на пыльный пол. Он знал, что увидит там, он никогда не видел в нем ничего другого. Они обнимали его и выглядели так, как он видел их в последний раз, молодые, веселые… Живые. Они все были там, по ту сторону зеркала, и улыбались ему так приветливо, что сердце, кажется, болезненно завыло вместе с затаенным где-то в глубине волком. Джеймс так привычно взъерошивал непослушные волосы, улыбался во все тридцать два, и рука его покоилась на правом плече Люпина. Рядом стояла Лили, обнимая мужа, и с добротой и нежностью смотрела на Римуса, будто уверяя его, что все в порядке. С другой же стороны стоял Сириус, привычно обнимая Римуса за руку, и от его взгляда душа заныла вдвое больше. В этих глазах было столько доверия, понимания и любви, что уже собственные глаза начало нещадно жечь от подступающих слез. Наспех протерев веки Римус снова вернул взгляд на зеркало. Конечности были тяжелые, но он через силу поднял руку и прислонил ладонь к стеклу. Как и много лет назад три ладони прикоснулись к оборотной стороне стекла в ответ. Он простоял там долго, так долго, что, кажется, прошла целая вечность. Римус знал, что больше никогда не вернется сюда, и хотел напоследок как можно лучше запомнить родные лица. Какой-то посторонний звук выбил его из воспоминаний, он резко повернул голову в сторону двери, но в проеме было пусто. Правда, кажется, краем глаза он уловил черную шерсть, что вероятно было просто очередным больным навождением. Повернувшись обратно к зеркалу, и, скомкано сглотнув, мужчина прошептал — от долгого молчания звук вышел сдавленным: — Я скучаю по вам, ребята, без вас тут очень тихо… Ему нужно уходить. Каждая клетка тела кричала об этом, а в венах клокотала агония, и сердце разрывалось на части от осознания, что лица дорогих ему людей навсегда останутся там, в небытие, за толщиной зеркала. Осторожно, будто боясь чего-то, он сделал нерешительный шаг назад. — Мне пора, надеюсь, там вам лучше, чем здесь. Прощайте, ребята. И тридцатитрехлетний Римус Люпин в последний раз отвернулся от зеркала и зашагал к выходу. И в этот раз он ушел, не оборачиваясь.