Осколок в сердце

Флорида встретила их влажным, тягучим вечером. Машина неспешно ползла по узкой дороге, скрытой в зелёной гуще тропических деревьев. За окнами мелькали силуэты пальм, редкие одинокие дома, чуть покосившиеся почтовые ящики. Липкий воздух будто вполз внутрь, даже несмотря на включённый кондиционер. Радио играло фоном — без слов, просто инструментальная гитара, будто в такт мыслям, которые никто не произносил вслух. Мелани смотрела в окно и молчала. Джеймс — тоже. Он не задавал вопросов. И не ждал их. Только сжимал руль чуть сильнее, когда за очередным поворотом всплывали огни. Когда они наконец свернули с главной дороги и машина остановилась, перед ними встало бледное строение — дом, словно вырезанный из воспоминаний. Деревянный фасад, слегка облупившаяся краска, крыльцо с качающимся креслом и скрипучими ступенями. Окна светились мягким тёплым светом, внутри было тихо, будто время здесь замедлилось. — Мы приехали, — сказал Джеймс, заглушая двигатель. Мелани не двинулась сразу. Осталась сидеть, чувствуя, как сердце колотится — не от страха, скорее, от непонимания, что она делает. И где теперь её дом. — Это место нигде не числится? — спросила она, не поворачивая головы. — Нет. Ни в базе, ни в документах. Его не существует. Тут безопасно. Она кивнула почти незаметно и открыла дверь. Шорох гравия под ногами, ночной воздух с привкусом соли и песка, и тишина — непривычная, почти гнетущая. Он впустил её внутрь, не включая главный свет. Только торшер в углу гостиной — тусклый, тёплый, спокойный. Полы скрипели. В воздухе пахло деревом, чистым бельём и каким-то ароматом, напоминающим корицу. Дом был не новым, но в нём чувствовалось что-то… настоящее. — Твоя комната — первая налево, — сказал Джеймс, бросая рюкзак на кресло. — Моя напротив. Кухня, душ, стиралка — всё работает. Холодильник полон. Графика нет. Можешь делать всё, что хочешь. Или ничего. — И это всё? — голос Мелани прозвучал неожиданно громко в этой тишине. — Да. Это твой перерыв от войны. — От какой? — она повернулась к нему, в глазах стоял вопрос. — Снаружи или внутри? Он ничего не ответил. Только посмотрел. Долго. Так, как умеет смотреть только тот, кто сам воевал. Слишком многое понимает, чтобы объяснять словами. Ночью она не спала. Лежала на чистых простынях, прислушиваясь к звукам этого дома — скрипу дерева, щелчкам электрики, лёгкому ветру за окном. В груди было странное ощущение — как будто её вытолкнули из привычной реальности и оставили в мире, где нужно научиться дышать заново. Когда она всё-таки провалилась в сон, ей приснилось что-то расплывчатое. Синие глаза, тёплые ладони, голос. Слишком знакомый, чтобы быть чужим, и слишком туманный, чтобы быть уверенной. Утро началось с запаха кофе. Когда она вышла на кухню, Джеймс уже был там. Без футболки, в спортивных штанах, с растрёпанными волосами и свежим шрамом на боку. Он жарил яйца на сковородке, не поворачиваясь. — Привет, — сказала она и тут же пожалела. Голос был слишком хриплым, как будто она разговаривала впервые за неделю. Он лишь кивнул. Налил ей кофе, поставил кружку на стол. Он знал, как она любит — без сахара, но с каплей молока. Откуда он это помнит, если она — нет? Она села напротив, и какое-то время они ели молча. За окном ветер шевелил занавески. Пахло солнцем, жареным хлебом и чем-то тёплым. Теплом, которое невозможно взять в руки, но оно — в воздухе. — Мы когда-нибудь… были близки? — спросила она, не поднимая глаз. Джеймс замер. Поставил вилку. Посмотрел на неё. Долго. — А если бы были? Ты хотела бы это помнить? Она медленно вдохнула, сжимая кружку. Руки дрожали. — Я не знаю. Но когда ты рядом… всё кажется слишком настоящим. Как будто я уже всё это проживала. С тобой. Он снова ничего не сказал. Но во взгляде мелькнуло что-то слишком живое, чтобы быть просто воспоминанием. Они проводили день в тренировках. Без слов, без команд. Джеймс бегал по песку, отжимался, работал с грушей, а Мелани следила за ним. Потом подключилась. Её тело помнило, как двигаться, даже если мозг не всегда успевал за инстинктом. Когда они соревновались, он молчал, но в его взгляде читалось одобрение. Как будто он знал каждое её движение наперёд. Иногда она ловила себя на том, как смотрит на его плечи. На изгиб лопаток под кожей. На то, как он сдержанно улыбается, когда устал. Как не смотрит на неё, когда она раздевается до майки. И в этом молчании было больше, чем в любых признаниях. Вечером она снова не могла заснуть. Лежала в своей комнате, уткнувшись в подушку. На столике рядом — кулон. Пуля. Она не знала, почему он такой важный. Просто знала. Рядом с ней — фотография из академии. Улыбка. Волосы собраны в хвост. Глаза смотрят в камеру, но как будто мимо. Она вспоминала чужие руки. Грубость. Крик. Боли было так много, что часть памяти будто запечаталась, чтобы выжить. И рядом с этим — голос Джеймса, когда он говорил тихо. Спокойно. Так, как будто знал, как не разрушить. На следующее утро раздался звонок. База. Она увидела, как Джеймс выходит из дома, прижимая телефон к уху. Его лицо стало каменным. Он говорил тихо. Почти не двигался. Когда вернулся — молчал. — Что случилось? Он сел на ступеньки крыльца, уставился в точку. — Твой бывший был на базе. Назвал твоё имя. Сказал, что найдёт тебя. Смотрел в камеры. Спрашивал про тебя у охраны. Мелани замерла. Земля под ногами исчезла. Холод, который разлился от живота до груди, был почти физическим. — Как он узнал? — Не знаю. Может, прослушка. Может, кто-то проговорился. Но он опасен. Настоящий охотник. Я это вижу. — Что теперь? Он поднял на неё взгляд. Спокойный. Чужой. — Я могу отвезти тебя в другое место. Или остаться с тобой здесь. Пока ты не восстановишься. Это займёт недели. Месяцы. Не важно. Я не заставляю. Она подошла ближе. Сердце билось глухо, как в пустом помещении. — Я больше не хочу прятаться. Не хочу снова быть той, кто убегает. — Тогда мы остаёмся. Он смотрел на неё. Без давления. Без надежды. Просто ждал. И в этот момент она поняла: он был её домом задолго до того, как она узнала, кто она. Прошло всего несколько дней, но будто целая жизнь. В доме стало чуть теплее — не за счёт температуры, а из-за присутствия. Как будто он сам начал дышать вместе с ними: скрипел мягче, окна запотевали от пара чуть дольше, занавески перестали казаться чужими. Мелани быстро адаптировалась к рутине. Утром они молча тренировались, днём занимались мелкими делами по дому, вечером ужинали. Иногда говорили. Иногда просто сидели рядом, и этого хватало. В один из дней, ранним утром, Джеймс проснулся не от звука будильника, а от запаха. Тёплый, домашний — не кофе, не хлеб, а что-то совсем невоенное. Как будто кухня превратилась в чью-то мамину столовую. Он спустился босиком, ещё с заломленной майкой и привычной небритостью. Мелани стояла у плиты, слегка растрёпанная, в его старой футболке, которая на ней выглядела как ночная рубашка. Волосы завязаны небрежно, одно плечо оголено. На носу — след от подушки. Она тихо бормотала себе под нос что-то, вроде «три минуты на одной стороне» и «больше соли… или нет?». Он застыл в дверном проёме. Просто смотрел. Не потому что голоден — хотя и это тоже. А потому что это было настоящее. Такое, чего ему всегда не хватало. Не сражений, не адреналина. А вот этого — кого-то на кухне. Раннее утро. Женщина в его одежде, у плиты, немного неуклюжая, немного сонная. Слишком настоящая. Он понял. Без драматических монологов, без нарастающей музыки, без попыток отвернуться. Просто понял: да. Он её любит. Любит, даже если она ничего не вспомнит. Даже если завтра уедет. Даже если навсегда останется только Миланом, а не Мелани. — Что? Я почти спалила кухню, к твоему сведению. — пробормотала она, заметив его взгляд. — Я просто не верю, что ты в моём доме и готовишь блины, — хрипло ответил он, подходя ближе. — Это блины? — она сморщила нос. — Я думала, это омлет. Но вышло что-то странное… Он засмеялся. Первый раз за всё это время — искренне, без тени. Она вздрогнула от его смеха, будто что-то внутри дрогнуло в ответ. Он взял у неё из рук лопатку, развернул её к себе, и без слов помог ей снять сковородку с огня. Они ели с одной тарелки, на ходу, прямо у мойки. Она снова смеялась, он — снова молчал. Но внутри у него всё дрожало от этой простоты. Ближе к обеду он предложил разобраться на чердаке. Там скапливались коробки, инструменты, какие-то забытые вещи, и всё это давно требовало рук. Она согласилась. Было жарко. Пыль стояла в воздухе, лучи солнца пробивались через маленькое окно под крышей. Мелани завязала волосы в тугой узел, взяла тряпку и засучила рукава. Джеймс снова залип. Каждое её движение было будто знакомым. Как будто он уже видел, как она вот так садится на корточки, вытирает лоб тыльной стороной ладони, ругается вполголоса, когда не может поднять коробку. И в этой рутине было что-то бесконечно нежное. Он чувствовал, как тянется к ней всем телом. Но держал дистанцию. Потому что знал: сейчас важнее доверие, чем желание. Когда они добрались до дальнего угла чердака, она нашла старый плед и фотоальбом. — Это твои? — спросила она, садясь на пол и перелистывая страницы. — Да. Когда-то я думал, что память надо хранить в вещах. Сейчас уже не уверен. — А если нет памяти? Тогда только вещи и остаются, — тихо сказала она, не поднимая глаз. Он присел рядом. Плечо коснулось плеча. Она не отстранилась. — Иногда память — это не картинки. А ощущения. Запахи. Голоса. Прикосновения. Она посмотрела на него. Долго. Слишком долго. — Иногда рядом с тобой… всё внутри говорит, что я дома. Он не ответил. Просто накрыл её руку своей. Легко. Словно боялся спугнуть. Она не убрала. Он чувствовал, как быстро стучит её пульс. Они сидели так несколько минут, а потом начали смеяться над его старыми фотографиями. Он показывал, как выглядел с длинными волосами, она — как пыталась вспомнить, где она видела похожую позу. Смех снова стал их мостом. Вечером она нашла коробку с DVD-дисками и наобум выбрала какой-то старый фильм. Он установил плейер, включил лампу у дивана. В комнате стало почти темно, только экран освещал их лица. Она устроилась рядом, под пледом. Он — на том же диване, но чуть в стороне. Как и прежде, без слов. Поначалу они просто смотрели. Потом она начала задавать вопросы — кто этот актёр, почему у него такое лицо, почему в боевике все дерутся, как в балете. Он отвечал сдержанно, но улыбался. Иногда их плечи соприкасались, и от этого у него пропадал текст. К середине фильма она заснула. Голова легла ему на плечо. Дыхание замедлилось. Он замер, будто боясь пошевелиться. Аккуратно опустил руку ей на плечо, чтобы она не сползла. И остался так. Сидел в темноте, чувствуя её рядом. Чувствуя тепло. Вес. Доверие. Он смотрел не на экран. А на неё. И думал, что если вот это — всё, что ему останется, он не будет жаловаться. Он будет молчать. Быть рядом. Быть опорой. Потому что это — любовь. Без громких слов. Без гарантий. Без прошлого. Просто сейчас. Просто — с ней. Она проснулась от тепла. Не солнечного, не утреннего — человеческого. Тепла кожи, дыхания, запаха. Где-то далеко гудел телевизор — чёрно-белые титры ползли по экрану, но звук был почти выключен. Комната утопала в полумраке — мягкий свет пробивался сквозь шторы, оставляя узкие полоски на полу и стенах. Сначала она не поняла, где находится. Мозг ещё спал. Тело — нет. Оно чувствовало каждую точку соприкосновения. Щекой она упиралась в чью-то грудь, плотную, тёплую, размеренно поднимающуюся и опускающуюся. Её ладонь лежала на чьём-то боку. Нога — перекинута через чьи-то бёдра. В ответ — рука, обнимающая её за талию, как будто это было привычно. Как будто так должно быть. Джеймс. Сердце тихо вздрогнуло. Не от страха. От чего-то другого. Глубже. Она медленно приоткрыла глаза. Он спал. Его лицо было совсем другим, не как обычно. Без напряжения, без холодной маски. Челюсть чуть расслаблена, губы приоткрыты. Он выглядел моложе. Ранимее. Человечнее. Она лежала, не двигаясь, и смотрела на него. Позволяла себе это — молча, в тишине. Рассматривала. Каждую черту. Сначала — подбородок, потом губы, потом ресницы, густые, почти женственные. Потом — лоб, где под кожей едва виден старый шрам. Она не знала, откуда он. И в этом было что-то болезненное. Она ничего не знала. Но чувствовала, будто уже любила. Словно сердце её успело раньше памяти. Близость была почти невыносимой. Она чувствовала, как в ней просыпается что-то тёплое, томное, глубокое. Её бедро касалось его, и что-то — твёрдое, горячее, живое — упиралось в неё сквозь ткань. Дыхание сбилось. Мгновение она лежала, не двигаясь, затем прижалась чуть ближе. И замерла. Не от страха. От предвкушения. Он вздохнул. Проснулся. Открыл глаза и посмотрел прямо в неё. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга. Не моргая. Не дыша. Он ничего не сказал. Но его рука на её талии чуть сжалась. Она медленно провела пальцами по его груди, по ключице, по линии шеи. Неосознанно. Просто чтобы убедиться, что он настоящий. Что она тоже. — Привет, — прошептала она, почти не слышно. Он не ответил. Только поднял ладонь и коснулся её лица. Провёл пальцами по щеке, подбородку, чуть задел уголок губ. Она не отпрянула. Наоборот — приблизилась. Словно этот день, этот момент, был частью чего-то большего, что они оба когда-то знали. Она не выдержала. Губы встретились — медленно, неуверенно, но когда она приоткрыла рот, он ответил. Не мягко. Не робко. Жадно. Голодно. Так, как будто сдерживался слишком долго. Как будто внутри него копилось это всё — ночами, в тишине, в отблесках памяти. Его ладонь легла ей на затылок, пальцы скользнули в волосы. Она прижалась к нему всем телом, забыв про всё. Про имя, про документы, про чужую личность. Был только он. Его запах. Его руки. Его рот. Они целовались, будто не было завтра. Глубоко, шумно, дико. Он приподнялся, сел, потянул её на колени, прижав к себе. Она обвила его руками за шею, вжалась в него всем телом, дрожа от каждой искры. Он прошептал её имя — настоящее, не прикрытие, не маску. — Мелани… Она ответила прикосновением, снова и снова, губами, ладонями, горячим дыханием на его шее. И вдруг — он отстранился. Резко. Как будто что-то оборвалось. Он тяжело дышал, лоб к лбу, глаза закрыты. — Чёрт… — выдохнул он. — Я не могу. Не так. Не сейчас. Она замерла. Пыталась понять, что произошло. Внутри всё пылало. Она чувствовала, как дрожит. Как сердце выстукивает слишком быстро. Его руки всё ещё были на её талии, но он не двигался. — Ты мне снилась, — прошептал он. — Всё это время. Даже когда ты была рядом. Я не могу так. Я сорвусь. А ты… ты всё ещё ищешь себя. Он медленно разжал объятия. Осторожно убрал её с себя. Поднялся. Пошёл к двери. — Куда ты?.. — голос её был почти детским. Он остановился. Обернулся. В глазах — борьба. И вожделение. И боль. И любовь. — В душ. Холодный. Если повезёт — на десять минут остыну. Он исчез в коридоре. Дверь закрылась. И осталась тишина. Мелани сидела на диване. Придерживала ладонью грудь, будто пыталась успокоить сердце. Кожа горела. Губы покалывало. Внутри был хаос. Но среди него — чёткое чувство: она влюблена. Не “возможно”, не “кажется”, не “если бы”. Просто — да. Без памяти. Без прошлого. Она знала это по тому, как звенело в ушах. Как отзывалось в животе. Как хотелось, чтобы он не останавливался. Она закрыла глаза, уткнулась лицом в подушку, где он только что лежал, и глубоко вдохнула. Запах был его. Дом был его. И она — почти его. Почти. Пока.