Осколок в сердце

Голый кафель казался ледяным, но даже это не помогало. Джеймс стоял, прислонившись лбом к прохладной плитке, ладонями опершись о стены душевой. Вода струилась по спине, скатываясь по позвоночнику, стекая между лопаток, будто кто-то вел по нему холодным пальцем. Он надеялся, что холод собьёт жар, но в груди пульсировало, как в висках после боя. Это было хуже, чем бой. Хуже, потому что он не мог ничего приказать. Ни себе, ни ей. Особенно себе. Он зажмурился. Глубокий вдох, стиснутые зубы. Образ. Она. На нём, с дрожью в пальцах. С приоткрытыми губами. С её дыханием, горячим и прерывистым. С ладонями на его шее, тонкими, но сильными. Как будто она тоже боролась — но с собой. Он мог поклясться: ещё чуть-чуть — и она бы его не остановила. Не сказала бы «куда ты». Не попыталась бы вернуть. Позволила бы остаться. А он бы остался. Он выругался вполголоса, вскинув голову под ледяной напор. Вода хлестала по лицу, будто пыталась вымыть мысли. Но внутри не было мыслей. Только ощущение её бедер, когда она прижалась ближе. Только запах кожи. Её кожа пахла теплом и чем-то нежным, домашним. Противоположностью всему, через что он прошёл. Он сжал кулаки. Нет. Сейчас нельзя. Если он поддастся, если дотронется до неё снова — он не остановится. А она ещё не готова. Он чувствовал это в её прикосновениях: жажда, да, но замешанная на страхе. И эта смесь сводила с ума. Но именно она мешала шагнуть дальше. Он хотел её, как хотел мира после войны. Но и то, и другое требовало времени. Он выдохнул, выключил воду. Капли стекали по телу, падали на пол со звуком, похожим на тиканье — как будто что-то отсчитывало. Время. Терпение. Сдержанность. Он вытерся быстро, накинул полотенце, вышел в спальню. Мелани там уже не было. В комнате пахло ею — ваниль, солнечные волосы и едва уловимая горечь кофе. Он подошёл к окну. Утро начиналось. Придётся занять руки. Иначе он сойдёт с ума. Позже. День во Флориде Газон давно просился под триммер. Джеймс даже купил новый, в какой-то момент надеясь, что физическая нагрузка станет психотерапией. Сейчас он катил косилку по участку, сосредоточенно, упрямо. Сначала широкими дугами, потом в обратную сторону — крест-накрест. Машина гудела, трава хрустела под лезвием, пыль поднималась в воздухе, пахло летним теплом, скошенной зеленью и… тишиной. Той самой, в которой так легко утонуть. Он чувствовал, что она в доме. Что наблюдает. Иногда мелькала тень за занавесками. Он не смотрел в окна, но знал. Она смотрит. Он сжал ручку сильнее, сгибаясь над машиной. Плечи под футболкой натянулись, вены вздулись на руках. Пот стекал по шее, спине. Влажная ткань прилипала к телу. Если бы она сейчас вышла — он не смог бы сдержаться. Если бы она просто позвала по имени. Но она не звала. И он — не заходил. Он даже не видел её с утра. Только слышал, как хлопнула дверь в душевой. Значит, тоже не спала. Значит, для неё это тоже не просто момент. Он прошёл ещё одну линию. Потом ещё. На крыльце что-то скрипнуло. Сердце чуть вздрогнуло, но он не повернулся. Сделал вид, что не заметил. Работал. Работал, как будто от этого зависела его жизнь. Но знал — это была она. Стояла босая на тёплых досках, обняв себя за плечи. Наверное, снова в его футболке. Наверное, смотрела, как по его спине скатываются капли. Как мышцы двигаются под кожей. И он знал, что делает это нарочно — медленно, с нажимом, с тем самым ритмом, от которого у неё перехватывает дыхание. Потому что хотел ей показать: он тоже горит. Но пока — ни слова. В доме. Вечер Они почти не разговаривали. Она мыла посуду — он вышел во двор. Он наливал воду — она делала вид, что читает. Он включал радио — она выходила на улицу. Тонкая игра. Двое, как магниты, которым кто-то постоянно меняет полюса. На закате она снова подошла к окну. Свет ложился на его кожу медным отблеском. Он стоял у грядки, пилил сучья. Рукава закатаны, лицо в тени бейсболки. Она не отводила взгляда. А он чувствовал. Каждый её взгляд прожигал сильнее солнца. Весь остаток дня ощущался как один сплошной затаённый взгляд. Они словно жили в одном пространстве, но на разных частотах, дышали одним воздухом, но не в такт. К ужину было всё готово. Он приготовил курицу с розмарином и рис. Простая еда — не требующая слов. И слов не было. Только звуки вилки, ритм ножа, скрежет стула, и… случайные касания. Когда он проходил мимо неё за салфетками, его рука коснулась её спины, как бы случайно — но не было в этом случайности. Кожа под футболкой отозвалась дрожью, как будто нервные окончания проснулись ото сна. Он заметил её вздох — едва уловимый, но ему хватило. — Курочка удалась, — тихо произнесла она, не глядя. — Главное — не сгорела, — хмыкнул он, не глядя тоже. Фразы, как тонкий лёд, по которому ступают осторожно. Ни один не хотел нарушить хрупкую границу. Но она уже трещала. Когда он передал ей тарелку, их пальцы соприкоснулись. На пару секунд дольше, чем нужно. Она обожглась. Он — сжал зубы. Она не могла не замечать, как он сдерживается. Каждый его мускул будто натянут, как струна. Он ни разу не посмотрел на неё прямо — как будто боялся, что если посмотрит, то не выдержит. А она ловила себя на том, что смотрит на него, как на огонь. Привлечённая. Очарованная. Но всё ещё колеблющаяся. Вечер. Тишина в этом доме становилась ощутимой, как влага. Она ложилась на плечи, проникала под кожу, тянулась под лопатками, будто старая простыня — не слишком тяжелая, но всё равно душная. Мелани сидела у окна, завернувшись в плед, как в панцирь. Плед пах его гелем для душа и древесным дымом. Он оставил его утром, когда вернулся с утренней пробежки, не сказав ни слова, только бросив взгляд через плечо — долгий, неразрешённый. Каждое их взаимодействие за последние время было как танец на краю лезвия. Он молчал, она молчала — но оба знали: что-то здесь всё ещё не закончено. Ни их разговоры. Ни их касания. Ни те взгляды, которые он бросал, думая, что она не видит. Ни её дыхание, сбивавшееся каждый раз, когда он проходил слишком близко. Он спал в комнате напротив. По уставу. По порядку. По надуманной безопасности. Но она знала — как он прислушивается к её шагам ночью. Как улавливает малейшее движение, будто его инстинкты остались в бою. Она чувствовала: он ждёт. Но она — не помнила. Тело помнило. Кожа помнила. Но разум был пуст, как стертый жёсткий диск. Она боялась прикоснуться к чему-то в себе, потому что за этим — боль. И утрата. И что-то ещё, пугающее своей нежностью. И вот — сон. Сначала неясный. Голоса, обрывки. Жара. Камень под ладонью. Его голос, строгий, короткий: — Дыши. Смотри на меня. Дыши вместе со мной. Потом — дождь. Он шёл и падал на её лицо. Грязь, кровь, мокрые волосы на лбу. Её голос — чужой. И он — рядом. Его плечо под её рукой, его дыхание — близко. Его ладони, прижатые к её вискам, когда паника подступала. Его губы, почти коснувшиеся её лба. Его «я здесь» — как присяга. Мелькают кадры. Лестница. Крыша. Спальный мешок. Он лежит на животе, а она наблюдает. Его шея — напряжённая, открытая. Сердце — у неё в горле. Он говорит ей: — Ты можешь называть меня— просто Джеймс. И вот — первый поцелуй. Сухой, порывистый, страстный. Она дрожит. Он — замирает. Она вспоминает всё. Она просыпается. Резко. Грудь вздымается. Глаза — распахнуты. Темно. Комната пропитана потом, сном и тревогой. Внутри — жар, будто кожа воспалена изнутри. Мелани сбрасывает с себя плед, босиком — по скрипящим половицам. Тело дрожит — от возбуждения или от страха, она не знает. Но знает точно — ей нужно увидеть его. Сейчас. Немедленно. Она проходит коридор. Дверь в его комнату приоткрыта. И ровно в ту секунду, когда она входит — он просыпается. Резкое движение. Он хватает её за руку, инстинктивно. Разворачивает. Заваливает на кровать, прижимает к себе, нависает всем телом, дышит резко. Ладони уже сжимают её запястья. — Что тебе нужно? — коротко, зло, привычки военного. — Говори. — Джеймс… — прошептала она. — Это я. Это… Мелани. Он замирает. Сердцебиение — у обоих как удары молота. Она смотрит прямо в его глаза. Без страха. Впервые — без защиты. — Прости, я напугал тебя. Я… — Я вспомнила, — её голос дрожит. — Я вспомнила всё. Крышу. Поцелуй. Как ты держал меня, когда мне казалось, что всё рушится. Как ты не отдал. Как ты… дышал вместе со мной, когда я тонула в себе. Он не двигается. Лишь глядит. В его глазах — ураган. Потом — выдох. Он отпускает её руки, но не отходит. Её дыхание — горячее, сладкое. Его ладони скользят по её плечам, будто проверяя, жива ли. Реальна ли. Здесь ли. — Я всё помню, — повторяет она. — И если ты хочешь, чтобы я ушла — я уйду. Но я не могу потом притворяться, что ничего не было. Молчание. Пауза. Он медленно опускается к ней. Его лоб — к её лбу. Его рука — к её щеке. Пальцы замирают на губах. — А если я не хочу, чтобы ты уходила? Она не отвечает. Только наклоняется ближе. Сначала — их дыхание. Потом — касание губ. Медленное. Сладкое. Тёплое, как августовская ночь. Он втягивает воздух, прижимает её к себе крепче, будто боится, что она снова исчезнет. Она цепляется за его плечи. Спина выгибается. Ноги путаются. Ткань одежды кажется лишней. Шёпот: «можно?». Ответ — «да». Он медленно расстёгивает её рубашку. Касается ключиц. Скользит пальцами по животу. Она дрожит — не от страха, от предвкушения. От того, что всё по-настоящему. Он медленно отодвигает с её шеи прядь волос, целует туда, где пульс бьётся особенно быстро. Его губы тёплые, чуть сухие, но настойчивые. Целует долго, как будто оставляет невидимую метку. Рука скользит по её боку — от рёбер вниз, к талии, захватывает бедро и с силой притягивает ближе. — Скажи, если будет слишком быстро, — шепчет он в её волосы, прижимаясь лбом к её виску. Она не отвечает — только выгибается навстречу, ладонями скользит под его футболку, почти дрожа от желания. Его кожа горячая, под пальцами чувствуется напряжение мышц — он сдерживает себя, как в бою, будто не доверяет своему телу быть с ней до конца. Он поднимает её рубашку вверх, медленно, сантиметр за сантиметром, будто разворачивает подарок. Его взгляд скользит по каждой открывающейся полоске кожи — на груди у неё мурашки, соски уже затвердели от предвкушения. Он проводит по ним подушечками пальцев — мягко, почти с благоговением. Её стон — едва слышный, больше как выдох. Она тянется к нему, стягивает с него майку. Он послушно поддаётся, но движения остаются медленными, сдержанными — как будто каждый жест имеет значение. Он целует её грудь — сначала одну, потом другую. Сосёт нежно, втирая язык в чувствительный ореол, пока она не начинает невольно извиваться под ним. Тогда он удерживает её бёдра, вжимая в матрас, прижимаясь бедром к ней. Она уже вся — в огне. Он чувствует это: её дыхание — обрывистое, бёдра — подрагивают. Под пальцами — влага, сквозь ткань белья. Он стягивает с неё трусики, и в воздухе — сразу другой запах. Что-то необузданное, влажное, настоящее. Его пальцы скользят между складками — осторожно, исследуя. Находит клитор, круговым движением надавливает. Она сжимается — и тут же расслабляется, пуская в себя ощущение. — Боже, — выдыхает она, прильнув лбом к его плечу. — Нет. Сейчас — ты. Он целует её живот, спускаясь всё ниже. Медленно разводит её ноги. Целует внутреннюю поверхность бедра. Проводит языком — так близко к центру, что она буквально поднимается от напряжения. А потом — наконец — касается. Сначала легко. Потом глубже. Ритмично. То языком, то губами, то пальцами. Она хватается за простыню, за его волосы, за свою грудь — ей некуда деваться от нарастающего жара. Тело дёргается в попытке справиться с оргазмом, но он не даёт ей отступить. Зажимает её бёдра своими руками и продолжает — настойчиво, намеренно, жестко. Оргазм накрывает её волной — медленной, тянущейся, ломкой. Она издаёт громкий стон, скрываясь в его плечах, дрожит. Но он не отстраняется. Он поднимается вверх, целует её лицо, глаза, подбородок, и смотрит ей прямо в глаза. — Хочешь меня? — Я сгораю, — отвечает она, хрипло. — Сделай это. Сейчас. Он стягивает шорты, презерватив уже в руке. Надевает, не отводя от неё взгляда. Его член — плотный, влажный от её возбуждения. Она скользит рукой по нему, чувствуя, как он вздрагивает под её прикосновением. Он закрывает глаза и втягивает воздух сквозь зубы. — Хватит, — шепчет он, и входит в неё одним уверенным движением. Её тело раскрывается, принимает его полностью — будто возвращает себе то, чего недоставало все эти года. Он двигается медленно, глубоко, вдавливаясь каждым толчком, будто хочет быть внутри до самой души. Она выгибается, цепляется за него, бедро накинуто на его поясницу. Он прижимает её руки к подушке, наклоняется к шее, шепчет: — Я здесь. Наконец, чувствую тебя. Темп нарастает. Тела сталкиваются всё жёстче, дыхание срывается. Её ногти оставляют следы на его спине. Он скользит рукой между их тел, находит клитор и доводит её снова. Она задыхается от очередного оргазма, цепляясь за него. Он держится до конца. Только когда она шепчет его имя — почти как молитву — он сжимает её сильнее и кончает. Глухо, с рычанием, зарываясь лицом в её шею. И потом — тишина. Только биение сердца. Её — под его ладонью. Его — у неё под щекой. Они остаются так. Долго. Голые, запутанные в простынях, в дыхании, в тепле. Он целует её в висок. — Это было… — Настоящее, — шепчет она. — Я до сих пор не верю…