Не сегодня

      За несколько дней пребывания в Осквернённых тенью землях Гейл вдоволь нахлебался тёмной, густой как патока, некротической магии. Абсолютно чёрные иссохшие деревья воздевали лысые кроны к небу, пока стволы кривились к земле, изгибались дугой, а у некоторых завихрялись спиралью. Сначала они попадались по одиночке, потом начали сбиваться в группы. Земля превратилась в чёрную глину, такую же голую и мёртвую. Ни травинки под ногами. Цвета осени постепенно таяли и скоро их отряд оказался окружён только извращёнными сухими растениями. Уши закладывало от тишины, рюкзак с провиантом за его спиной безвольно обмяк. Узловатые чернильные корни не попадались под ноги, хотя весь остальной лес был оплетён ими. И на периферийном зрении казалось, что деревья движутся то пропадая в черноте земли, то появляясь снова на другом месте.       Снабжённые помощью селунитской магии и фонаря, они разбили лагерь на достаточно безопасном участке местности. Ночь опустилась на и без того вечно тёмные Осквернённые земли неминуемо. Гейл торопился заползти в свою скудную палатку — лучше так. Не хочется даже вглядываться в оранжеватые отблески от костра. Долго так пролежать не удаётся, потому как слух улавливает чужие разговоры. Тихие и бесплодные. Прямо как сфера в его груди, которую больше не нужно «кормить» Плетением. И цена этому высока.       В поговорке говорится «нищему собраться — только подпоясаться». Она употребляется в случае, когда человека, не имеющего ничего, просят поторопиться со сбором вещей. Вот так жизнь торопила и Гейла. Его поставили перед выбором, который не казался волшебнику таким уж и простым.       Умирать было страшно.       Воздух таил в себе горечь костра и их скромный ужин, непосредственно готовящийся на этом огне. Их подозрительный лидер ещё не спал, копошился с многочисленными сумками и сундуками. Шкряб, напрыгавшись за мячиком, послушно сидел белым облачком рядом с ним. Гейл слушал его фырчание. Даже Карлах уже легла. Земля была такой холодной! Её холод будил ностальгию по дому. По жаркому очагу, дорогих расшитых подушках, теплом одеяле, золотой пыли, витающей в воздухе его библиотеки. Книги — разноцветные, таящие знания.       Человек настолько боится небытия, что он хочет оставить после себя хотя бы те чувства, которые он вызывает у других. Зная, что ему суждено покинуть этот мир, он отчасти утешает себя мыслью о том, что его будут помнить и сожалеть о нём, а его могилу будут почитать с благоговением. Гейлу не нужно было записывать цитаты из всех книг, что он читал на тему смерти.       И всё-таки Гейл не может усидеть на месте. Огонь мерцал, согревал теплом, но внутренне волшебник весь содрогался, словно на него обрушилась лавина чего-то ужасающего. Почему-то непосредственно во время сегодняшних похождений, такого чувства не было. Теперь же Гейл отчаянно грел руки, которые были ледяными, будто высунутыми только-только из сугроба.       Гейлу сдавило сердце тисками. Грудь его также часто ходила ходуном как и у убитого под Изумрудной рощей зайца. Дышал он жадно и загнанно, будто что-то в нём маленькое и едва живое всё-таки не хотело сдаваться. Сколько они недель в дороге? Он перестал считать. Они не превратились в иллитидов, как должны были в первую неделю, а после Гейл бросил попытки вести хронологию их пути.       Ко всем многочисленным кусочкам мозаики прибавилась одна деталька, которая никуда не стыковалась. Была лишней.       С Астарионом они не говорили почти с той самой ночи перед уходом из Изумрудной рощи. Астарион спрашивал, когда не требовали вопроса, отвечал, когда вопрос не задавали ему самому. И всегда сыпал мелкими, оттого неприятными, как тонкий порез от бумаги, язвительностями.       Астарион не хотел спасать беженцев. Ему было наплевать и на друидов, и на тифлингов. Он только отчитал Гейла пару раз, когда тот проявлял терпеливое милосердие к раненым или спасал рогатых детишек от сирен. Напускное жестокосердие не красило благородное лицо. Как выяснил потом Гейл, вечно-юное.       Астарион вкусил его порченной, желчной крови, сбавленной нетерийской магией. Вкусил, яростно зарёкшись больше никогда им не обедать. Слукавил, надо сказать. Позже он вновь испил его, жадно, интимно втягивая жизненную жидкость ртом, подкрепляя её обменом жидкостями иными. Всё по трактатам некогда популярных в Глубоководье учёных, изучавших подобные вопросы. Следы телесных выделений Астариона он стыдливо оттирал с загрубевшей за время пути кожи. Вот только волшебник думал не о книгах. Книги не давали ему ответов на вопросы, роем жужжащие в голове. Проснуться же посреди ночи, услышав внутри черепа абсолютно чёткое «прелесть моя» — Гейл не хотел. Не хотел и стыдно обнаружить, как собственная рука тянется пониже.       От вампира всегда веяло какой-то хаотичной, вездесущей темнотой. Но темнота эта больше не рычала и не кусалась, и не рвалась наружу чтобы поставить на место. Тихая и холодная, она пугала ещё сильнее. Ни мускул не дрогнул на лице Астариона, когда Гейл попытался хотя бы взглядом инициировать новое взаимодействие. Словно это вовсе ничего не значило больше. Астарион не провоцировал, а Гейл и не собирался делать каких-то движений навстречу. В общем говоря, ситуация напоминала снежный ком, остановившийся пугающе на полпути.       Астарион, до этого возившийся с некромантским фолиантом, который они нашли в разрушенной деревне, бросил на него какой-то странный, многозначительный взгляд. Астарион радовался любому дару. Ему было плевать, отнимать последний золотой у ребёнка или резать гоблинов, шарясь по их сумкам и карманам, в надежде выцепить колечко или лечебные травы. Гейла поразило до глубины души, когда вампир, ступая по горе трупов в бывшем гоблинском лагере, беспокоился лишь о запачканной одежде и сломанном ногте.       Взгляд против воли зацепился за напряжённое лицо вампира. Всего на миг он встретился с его глазами и его затошнило. Астарион опустил подбородок, наклоняя голову вбок. Тень очерчивала выступающую скулу опасно резко. Превратившийся в безумного призрака мести, вампир забывал про пищу и медитацию, желая только дотянуться до хозяйской глотки.       Проклятое наваждение, словно смотреть в зеркало, искажающее черты, но передающее суть. Такое выражение он видел только у себя, когда задерживался дольше чем следует над водой. Чернеющая бездна, над которой он стоял с того самого момента, как покинул Глубоководье и в которую уже не боялся сорваться. Все мысли споткнулись о секундное узнавание, и голова подозрительно опустела.       «Благая Мистра.»       Не ворошить, не трогать, не совать руки в пчелиное гнездо. Ха! Хальсину бы понравилась метафора.       Просто видение, ему стоит сегодня больше поспать. И нужно непременно найти, чем умыть лицо — гигиену Гейл не забрасывал ни при каких условиях. Все его маленькие ритуалы, которым он следовал перед сном дома, должны были остаться и в пути. Только так можно было сохранять холодный рассудок.       Верная Тара свернулась клубком на сырой подушке, сложенной в палатке. Она шумно, совсем по-кошачьи сопела, зажмурив хитрые глаза. Его самая преданная подруга, любимейшее создание. Смелая, мудрая трессим, пересекающая пространства для того, чтобы помочь ему. Рискующая собой. И так желающая, чтобы он вернулся домой, в Глубоководье. Куда хуже становилось от допущения мысли, что домой он может не вернуться. Разбить сердце стареющей матери и Таре. Больше никогда не вернуться в свою башню, где все осталось на своих местах. Иронично, но в день своего похищения Гейл забыл убраться. Раскрытая книга так и осталась на покрывшемся пылью столе, мерцающие колбы не вернулись на свои полочки, одеяло было разворошено.       Что ж, быть может, в его кабинете уже поселились сущности из иных миров.       Новость, переданная ему старым наставником, великим мудрецом Эльминстером Аумаром, лежала скорбной печатью на сердце. Его богиня, его бывшая возлюбленная, его вдохновение и сила, требовала от него непосильной жертвы. Прощение, которое Мистра могла бы даровать ему, стоило самой человеческой жизни. Его жизни, большую часть которой он провёл в жадном поглощении знаний, в неукоснительном следовании за ней, своей музой и покровительницей.       Её милость была утрачена. Как была отвергнута милость, которую искал тот несчастный юноша, обращённый своей жестокой богиней в драука.       Разумеется, позже его догнало и второе послание Эльминстера. Мудрец из Долины Теней ласково, почти по-отечески выражал сочувствие положению, в котором оказался его воспитанник. Красивым, выверенным курсивом легли на бумагу строки утешения. Эльминстер верил, что Гейл найдёт другой выход. Гейл испытывал смешанный спектр эмоций. Может ли Эльминстер сам трусить перед Мистрой? Может ли он пойти наперекор ей?       На другой стороне весов его самобичевания находилась случайная связь, случившаяся на той странной вечеринке. Может, размякший от терпкого пряного вина мозг утратил способность к рационализации, а может его тело, долгое время лишенное плотских людских наслаждений, поддалось авантюрному соблазну.       Гейл уже собирался забраться в самый тёмный уголок своей палатки, подложить привычно затекающую руку под щеку и уснуть, как его, замершего и растерянного, догнал хриплый, ещё мало узнаваемый голос.       — Волшебник?       Минтару они спасли из логова абсолютистов. Гейл считал, что именно спасли. Он еще не говорил с этой женщиной, не знал, как подступиться к смурной, холодной бывшей сектантке. Впервые она самостоятельно начала диалог, сама проявила внимание. Минтара Бэнр. Он уже знал её имя. Пышущее властью, дерзостью и тяжеловесно-величавое. От того только интереснее было разузнать, как же дщерь своего великого дома попала в лапы культистов.       — Дроу?       — Человек?       Минтара застыла. Вместе с тем, как вмиг закоченели её мышцы, остановилась и мимика на строгом лице. Эта игра ей явно была не по нраву.       — Я не заметил тебя, — Гейл улыбнулся, пожал заледеневшими плечами, — и я уже шёл отдыхать.       Теперь же Минтара смотрела так, словно Гейл сказал полнейшую чушь. Её поза, однако, ничуть не изменилась.       — Можешь не пытаться обмануть меня сладостной, маленькой ложью, волшебник. Ты хотел поговорить с Астарионом.       Гейл стушевался, опустил глаза.       — Очень мило с твоей стороны… позаботиться об этом!       — Я вовсе не забочусь ни о тебе, ни о феечке, волшебник, — хмыкнула дроу, стоя так же прямо, как солдат на плацу, — но твои жалкие потуги забавляют меня. Ты представляешь, в каком месте мы находимся?       О, конечно, Гейл представлял. В месте, которое не снилось ему и в кошмарных снах. в месте, напитавшемся страданиями. Некогда прекрасная долина была уничтожена дланью богини Шар. И дальше могло быть только хуже.       — В землях, где царит искажённое, ложное Плетение.       — Это был бы неплохой ответ, будь ты перед своей богиней, Гейл. Но ты выглядишь так, словно она покинула тебя. Это из-за лунного фонаря? Оставь это. Тебе не нужно её одобрение здесь.       Вспоминать о Лунных башнях не хотелось. Помимо блаженных, ослеплённых жестокостью своей богини культистов, башни были искажены испорченным Плетением. И Гейлу, к своему же несчастью, пришлось соприкоснуться с ним, впустить в себя. Когда он мастерил лунный фонарь, то ощущал незримое осуждение своей покровительницы. Богини, что отвернулась от него. Гейл знал, что эмоция, прострелившая его от ума до сердца жгучей болью, отразилась на лице и была замечена дроу.       — Мне приятно, что ты решила утешить меня, Минтара.       — Утешить? Скорее напомнить тебе о том, что излишняя мягкость будет мешать нам в битвах. Я видела, как ты эффективно разобрался с теми несчастными у «Убывающей луны». Мой совет: не отказывайся от силы, что сама идёт к тебе в руки. Это путь слабых, путь проигрыша.       Гейл давил из себя лёгкую улыбку. При всём своём опыте, он не мог и не хотел спорить с Минтарой. Он только тихо жалел её, думая о том, как же калечит сердца эта Абсолют. Если она способна так ожесточить, то что будет, если власть её распространится на весь мир? Это только укрепляло веру в необходимость остановить культ. А ещё подтачивало червячком сомнения.       — Ты упомянула Астариона. Вы общались или…       Минтара не понравилась Астариону. Он лично высказал опасения Гейлу, что не хочет даже поворачиваться спиной к ней на ночлеге.       — Ты хочешь знать моё мнение?       — Возможно.       Гейл не был уверен. Но, как и любому человеку с взволнованным чувствами сердцем, ему было любопытно, как окружающие смотрят на его… выбор.       — Он может и убежал от своего хозяина, но не свободен. В его жизни нет ни единой цели, не касающейся бывшего хозяина. Либо он убьет его, либо погибнет. И грезит он только им. И боится лишь его.       Астарион поделился с ним своей сокровенной тайной. Больше личинки, даровавшей ему способность не бояться солнечного света, он страшился только некоего балдурского вельможу Касадора Зарра. Вампира. Стяжателя. Мучителя. Гейл бережно, мягко, как любимое дитя, лелеял эту информацию. Астарион делился ею с ним, не с другими. Поэтому Гейл рассказал ему и о своей беде. Вот только обратной реакции почти не получил. Визит Эльминстера скорее разозлил Астариона, подсчитывавшего, сколько кусочков сыра осталось в их мешках. Их осталось три. Один из них был уже испорченным. Это Гейл запомнил. Шкряба стоило научить не тащить в рот всё подряд.       — И мы поможем ему, — уверенно перебил её Гейл.       Минтара поморщила лоб. Альтруизм не входил в её планы.       — Поможем?       — Я точно помогу.       Секунду-другую Гейлу казалось, что Минтара рассмеется над ним. Жестоким, как мензоберранзанский уклад жизни, смехом. Холодным, как сама бездна, в которую они собирались заглянуть. Но дроу мгновение молчала, а потом учительским тоном произнесла:       — Мы все рабы своих личинок. Но не только их. Подумай об этом, волшебник.       — Гейл.       Минтара недовольно и тихо хмыкнула. В её глазах читалась глубокая печаль и усталость от жизни. Казалось, что она видела слишком много непосильного горя и страданий, чтобы продолжать радоваться простым мелочам. Но в то же время в ней была какая-то внутренняя сила, которая не позволяла ей сдаться перед трудностями. Это восхищало.       — Гейл из Глубоководья, а ты не свободен от велений своей богини. Ровно в той же степени, что Астарион скован цепями, что привязывают его к хозяину. В этом отношении вы схожи.       Гейл вынужденно согласился с Минтарой. За весь путь ему не удалось разгадать эту головоломку под именем Астарион, ни на йоту не смог он протолкнуть застрявшую на берегу, начавшую разбиваться лодочку их взаимного доверия. Астарион то приближался, добавляя новой информации о себе, то отдалялся, закрываясь в раковину безопасного цинизма. Попытки вытащить его из уютного укрытия успехом не увенчались. Астарион отдалялся и это ощущалось как поражение. За резкость, тактическое мышление, спонтанную автономность Астарион хвалил его как ученика.       — Ты правда находишь нас похожими? — поинтересовался Гейл.       Проснувшееся любопытство тоже было считано с невероятной скоростью.       — Я бы сказала, тебе стоит перестать бросать на него щенячьи взгляды.       — Щенячьи! Минтара, прошу тебя…       — Я достаточно прожила на этом свете, Гейл, чтобы отличить минутные порывы плоти от подавляемых желаний. Я воевала ещё до того, как твои родители встали на ноги. С магией, которой ты владеешь, то же самое. У нас нет времени размышлять, давать оценку.       — Я знал, что у тебя доброе сердце, Минтара. И… я воспользуюсь твоим советом.       Минтара, понятное дело, не раздавала советов. Гейл пытался быть вежливым, пытался лавировать между уступчивостью и напором, который иногда был необходим в отстаивании разумных границ. Возможно ли, что то напряжение, происходившее между ним и Астарионом было заметно даже Минтаре, присоединившейся к ним парой дней назад?       А брать любовных советов у дроу точно было странной затеей. И применять экзотичные интимные трюки родом из Подземья тоже. Гейлу вдруг стало весело, как веселится в свои последние минуты будущий висельник, которому открылась заповедная правда жизни и смерти. Он протёр взмокшее от нервов лицо. Напряжение, возникающее в его теле от страха, сдабривалось чем-то ещё.       — Это место растёт, — загадочно добавила Минтара. И замолчала.       Отблески костра подсвечивали её снежные волосы. Они горели янтарём.       Больше разговора дроу вести не захотела. Острая, как хорошо наточенный клинок своего народа, она резала по живому, но не давала желаемого лекарства. Кажется, нравоучительная сессия подошла к концу. Больное сердце должно болеть и это правильно.       Рост. Рост теневой магии. Рост всегда означает смерть. Существо, становясь старше, становится дряхлее. Дряхлые груди матрон великих домов Подземья. Растёт опухоль, ширясь и размножаясь. Надлом. Надрыв. А он приумножил тьму в этих местах. Почему-то это осознание уже не беспокоило.       В лагере стало тихо.       Гейл вернулся в палатку, напоследок оглянувшись. Астариона уже не было видно.       Активировать сферу, избавив мир от разрушительного зла и от собственных страданий, получив вечное искупление — путь лёгкий. Но лёгкие пути далеко не всегда являются верными. Мистра всё ещё может испытывать его. Ленивые и сбивчивые, как змеи в любовном клубке, мысли путались. Сначала нужно добраться до самой Абсолют. И, быть может, к тому моменту он отчается настолько, что послушается наставления Мистры.       Быть может…       Это, может и будет. Но точно не сегодня. И не завтра.       Гейл Декариос засыпал почти спокойным сном.